ИМПЕРАТРИЦА ФИКЕ
Шрифт:
В ответ на слова ваши за болезнью моей много писать не могу. Желаю монашеского чину, и прошу о сем вашего милостивого позволения.
Раб ваш непотребный сын Алексей».
Вот оно, письмо! Написано чисто, а подпись «Алексей» размахнулась и наверх так и бросилась. Подписал - ровно плюнул.
Петр в ту пору лежал до самого Рождества больной, из комнаты не выходил. «Вот, - думал, - умру! Алешка-то в монахи, а кто же царством-то будет править? Кому отечество доверю? Худо! А не уйдет Алешка в монастырь, так ведь еще хуже! Хуже!»
Петр тогда, как выздоровел,
– Государь батюшко!..
– Ну это мы слыхивали! А ты скажи, какой ответ даешь?
– говорил Петр.
– В монахи, - говорит, - хочу, в монахи! Богом клянусь!
– Алешка! Подумай немного - нелегко молодому человеку в монахи идти. Одумайся! Иди лучше за мной, моей иди дорогой. Прямой! Не в чернецы! Я подожду ответа еще с полгода…
И уехал Петр в Копенгаген, опять Карла XII по Северному морю гонял, а все Алексей из головы у него не выходит. С курьером Сафоновым послал сыну царь собственноручное письмо…
Царь привстал, закурил от свечи. Сел.
Писано-то было ясно: «Возьми же резолюцию - либо то, либо это. Дай ответ! И буде возьмешь первое, пойдешь со мной - приезжай сюда. Поспеешь к военным действиям. А возьмешь второе, в монахи, - так отпиши, в какой монастырь и когда пойдешь, чтобы у меня на душе было спокойно. И исполни сие беспременно, ибо ты время свое проводишь в обычном безделье».
Велено было тогда за царевичем присмотреть Меньшикову. Меньшиков вскорости прислал в Данию письмо, что царевич-де говорит, что скоро выезжает к государю, в поход, только вот надобно с сестрицами проститься.
И впрямь, выехал царевич в Копенгаген из Питера 22 сентября 1716 года. Тихо поехал, почтой.
И пропал…
Пропал царевич без следа…
Курьер Сафонов встретился царю в Шлезвиге уже в октябре, доложил, что царевич едет след. А прошло еще два месяца - а от царевича ни слуху ни духу… Сколько шепоту! Сколько мятежных слов!
Пропал царевич!
Глава 4. Почт-карета в Курляндии
В октябре в Курляндии какая погода? Известно! Дождь! Слякоть балтийская. Деревья голы, с них последний желтый лист летит в лужи. Шестериком скачет почтовая карета от Риги на Либаву-город. Мокрые вороны с деревьев кричат, зайцы то и дело дорогу перескакивают. В карете едет Алексей Петрович с Афросиньей да с братом ее Иваном Федоровым. Яков Носов рядом с немцем-кучером на козлах сидит да два Петра - Судаков да Меер - сзади на сиденье трясутся. С Риги пива набрали, водок:
– П-е-есни!
Трубит выпивший тоже поштильон, и видать - навстречу такая же карета катит. На козлах русский молодец.
– Эй, кто едет?
– орет Яков с козел, и сквозь ветер, дождь, рокот, колес долетает слабо: -Царевна Марья Алексеевна!
Кричит Яков в карету, вниз, по стеклу колотит:
– Царевна наша едет. Царевна Марья! И кучеру:
– Сто-ой, держи лошадей-то, немецкий дьявол! Сто-ой! Дождь льет, лист крутится желтый, обе кареты стоят под дождем, задами
– Куда едешь?
– царевна спрашивает.
– К батюшке, служить еду!
– отвечает царевич. И на тетку зорко смотрит.
– Хорошо, - говорит царевна, хитро прищуривая глазок маленький, алексеевский, мужичий.
– Так! Надобно отцу-то угождать. То и богу приятно. А то на-ко, что выдумал, слышу - в монахи… Какой из тебя, бабника, монах? Да и что и толку в монастыре-то?
– Да вот, не знаю, угожу ли батюшке?
– говорит царевич и руками бы развел, да негде - тесно в карете.
– Такая стать, убежал бы, да куда убежишь?
– Тебе от отца уйти некуда!
– поджала губы царевна Марья.
– Тебя отец везде сыщет. Ты вот бы матери писал почаще.
– Опасно!
– ответил царевич и вытер слезу.
– А што?
– возразила царевна.
– Хоть бы и пострадать за матку, ведь ма-ать! Не чужая.
– Да жива ли она?
– Жива, жива! Ты слушай - было ей видение!
– сказала тетка, и шепот ее слился с шепотом дождя.
– Все, все говорят: Питербурх-то не устоит, быть ему пусту! И отец твой тогда мать к себе возьмет, после как питербурхское-то смятенье кончится. Верно говорю, так и будет. Ну, а когда ты отца-то пересидишь, чай, мать уважишь? К себе во дворец возьмешь! И об этом видения ей были. Верно говорю, а это значит: надо тебе отца пережидать!..
Радостный вернулся царевич в карету. Шутит, смеется - тетка ведь Марья-то, царевна любимая, что говорила? А? Афросинья в сиреневом шушуне с бедой выпушкой, рыжая, большая, царевича голубит, вино наливает. И со стаканом в руке говорит царевич, выкатив яростно большие глаза, - ах, кружат ему голову вино да тетка:
– Буду я государем, буду я жить на Москве зимой, в Ярославле летом. Питербурху быть пусту! И кораблей держать не буду, а войско только разве для обороны. Не буду и войн ни с кем вести. Умрет батюшка - вот будет хорошо! А Меньшикова - к черту…
Дождь стучит по стеклам. Топот копыт по чужой дороге вразброд. Ванькины смехотворные, льстивые речи. Афросиньюшка! Эх, хорошо! Только вот батюшку как бы избыть…
Глава 5. Розыск
И пришлось Петру, владыке всероссийскому, которого уже в своих кругах императором именовали, сыскивать… И кого же? Сына! Наследника престола! Надежду! Оле мне!
– думал Петр. О-хо-хох! Разыскивать по всей Европе!
Была Петром послана мемория русскому генералу Вейдле, что стоял с корпусом своим в Мекленбургии, проведывал бы он, Вейдле, под рукой о государе-царевиче, рассылал бы тайно офицеров-исцов. И генерал Вейдле трех офицеров своих, с пачпортами как бы для скупки лошадей, отправил в немецкую армию.