ИМПЕРАТРИЦА ФИКЕ
Шрифт:
После богослужения Бестужев, целуя руку царицы, сказал, что нужно бы учить принцессу русскому языку.
– А как же, батюшка Алексей Петрович! Как же! Чать, знаем. Ададуров Василий Петрович пусть ее и учит… И архимандрит Симон закону православному…
…Московская весна все больше и больше вступала в права, таяли сугробы, сверкали серебром ручьи, с фигурных крыш дворца дворники сбрасывали снег, а Фике сидела за бесконечными уроками.
– Буки-аз - ба… - твердила она, жмурясь в окно от блеска снега.
– Веди-он - во… Иже-мыслете - им… Покой-есть - пе… Импе… Рцы-аз -
Закон божий, тот, пожалуй, еще труднее. Архимандрит Симон учил ее Символу веры. Фике должна была выучить по-русски наизусть все двенадцать членов Символа и объяснить, их, что доказало бы, что она уже созрела для перехода в православие.
Это было трудно, однако совершенно необходимо. Императрица, сидя в своей опочивальне в широких креслах, уже сказала ее матери:
– Вы понимаете, зачем я пригласила вас сюда в Москву? Правда? По-русски говорится так - «у вас товар, у нас купец». Дорогая сестра, мы с вами будем счастливы, когда наши дети поженятся. Не правда ли?
– О да! Это будет само счастье!
Обе дамы сидели, крепко схватившись за руки, сквозь слезы радости смотря друг другу в лицо.
– Ваше величество позволит сказать об этом моей маленькой Фикхен? Да? Она должна будет просить разрешение на брак у нашего доброго фатера!
– Конечно, можете! Фике! Фике! София! Ее имя нужно будет изменить… Пусть она носит имя моей дорогой матери. Пусть будет Екатериной… Не правда ли, сестрица?
– О ваше величество! Такая честь для девочки носить имя вашей матушки…
И взволнованная герцогиня прижала платочек к губам.
– Поскорей же обручим наших дорогих детей! Это такая радость - быть женихом и невестой… - говорила императрица, и воспоминания снова туманили ее глаза.
– Однако до обручения принцесса должна стать православной…
– Ваше величество, - замялась герцогиня, - мой супруг, его светлость, поручил мне просить ваше величество, чтобы сделать так, как это было сделано при браке вашего брата, великого князя Алексея Петровича с принцессой Шарлоттой… Принцессе тогда ваш отец великий. Петр разрешил сохранить ее веру!
– Ну и что же хорошего вышло? Оба и померли!
– вдруг без церемоний оборвала эти осторожные возражения Елизавета Петровна.
– Ну, оставим бесполезный разговор! К тому же жених, великий князь Петр, стал православным вполне по убеждению… Никаких иных решений этого вопроса быть не может, и я, право, удивлена, сестрица, что вы подняли его!
Сжав, губы, императрица повернула лицо в сторону. Действительно, как это можно осмеливаться сомневаться в православии?
Иоганна-Елизавета, досадуя на себя за свою неловкость, соскочила с кресла и присела с извинением в глубоком реверансе. Для чего было заикаться об этом? Это портило ведь отношения с «сестрицей». Это герцог толкнул ее своей запиской. Как глупо!
И скоро герцогу Христиану-Августу было отправлено письмо, в котором жена писала ему так:
«Я выслушала, что мне говорил архимандрит Симон, и, клянусь богом, не вижу в православной вере ничего нечестивого. И в катехизисе Лютера
Фикхен тоже написала отцу, что никакого существенного различия между православием и лютеранством она не видит и поэтому могла бы переменить религию…
Но как же труден этот русский язык! Фике зубрила его до беспамятства. Всматриваясь в толстые, румяные губы Ададурова, шевелящиеся червяками в его густой бороде, она старалась овладеть русским выговором. Она должна говорить, как русская! А церковнославянский язык! Это просто ужас… И, закрыв руками уши, упершись локтями в наборный столик, Фикхен повторяла часами Символ веры:
– «Распятого же за ны, страдавша и погребенна и воскресшего в третий день по писанию…»
Она вскакивала ночью, вылезала из-под балдахина и шлёпала босыми ногами по гладкому паркету, твердя все одно и то же, ломая язык:
– «Иже со отцем и сыном споклоняема и славима, глаголавшего пророки…»
Во время таких ночных занятий Фикхен простудилась и серьезно заболела. Металась в жару, бредила, бормотала в беспамятстве эти странные славянские слова, а девица Шенк ломала руки, сверкала глазками и рассказывала всем причину заболевания принцессы:
– Ее светлость слишком усиленно занималась религией… Слишком много училась… Это и убило ее…
Когда Елизавета Петровна узнала это, слезы умиления выступили у нее на глазах… Она упала на колени перед целым иконостасом, занимавшим угол в ее опочивальне, и усердно молилась о выздоровлении этой героической девушки. Какая радость! Как будет счастлив ее муж, внук Петра!
Фикхен лечили лучшие врачи, и сам Лесток не отходил от ее постели. Болезнь прогрессировала, опасались рокового исхода. Фридрих-король в Берлине получал все время бюллетени о здоровье: он боялся, что она умрет… Все тогда рухнет! А что будет, если она умрет без покаяния? Это очень тревожило императрицу. Ведь так умер ее жених! И однажды, наклонившись над больной девушкой, гладя ее тонкие черные волосы над бледным, горячим лбом, императрица спросила тихонько:
– Фике! Фикхен! Хочешь, мы позовем к тебе священника? Тебе будет легче…
Фике не отвечала.
– Мы позвали к тебе лютеранского пастора… Он ждет… Поговори с ним.
Бледные губы больной зашевелились.
– Не надо пастора!
– с трудом прошептала она.
– Позовите ко мне отца Симона!
– Ах ты милая! Ах ты умница!
– по-русски запричитала императрица.
– Да как это правильно…
Услышав про это, весь двор качал головами и повторял:
– Как умна эта девочка!
По общему признанию Фикхен была спасена доктором Лестоком, который потребовал энергичного кровопускания. Близкий человек к императрице, он пользовался непререкаемым авторитетом. Мать больной воспротивилась было предложению Лестока, больная слишком малокровна… Она может не выдержать обильной потери крови… Потребовалось вмешательство самой императрицы, которая приказали пустить кровь и осталась очень недовольна Иоганной-Елизаветой…