ИМПЕРАТРИЦА ФИКЕ
Шрифт:
Вообще герцогиня вела себя не очень ловко. Неосмотрительно. Нетактично. Занятая политическими разговорами и обширной перепиской с заграничными корреспондентами своими, она мало бывала у постели больной… Она увлекалась нарядами. Графине Румянцевой было приказано заменить мать у постели больной. И особенно зорко следил за действиями Иоганны-Елизаветы Бестужев.
Крепкая натура Фике выдержала способы лечения Лестока, она стала поправляться. Слабая, худая, с поредевшими волосами, она была так бледна, что государыня прислала ей баночку румян и приказала румяниться при появлении в обществе.
Каждый свой приезд в Москву императрица отвечала по обещанию хождением пешком на богомолье в Троицко-Сергиевскую
Весна уже отошла, деревья были в свежей, душистой зелени, поля покрылись дружными всходами… Погода стояла ведреная, солнце горело, воздух был легок и приятен, по временам потягивало из оврагов сыростью, ландышами, запоздалой черемухой. По старой Ярославской дороге двигалось многолюдное шествие. К шествию присоединялись крестные ходы из попутных сельских церквей, и крупные золотые искры сверкали на окладах икон, на хоругвях, на высоких медных фонарях. Под навесом красных сукон, опираясь на посох, шла среди этой живой гудящей толпы императрица, покрытая черным платком в роспуск. Синий дым ладана пах сладко, раздавались волнами церковное пение, мольбы нищих и убогих о милостыне, истошные кликания кликуш, завывание юродивых, окрики на лошадей, брань. В небе таяли облака, над полями еще звенели жаворонки…
За царским богомольем тянулся огромный придворный обоз, ехало также и много торговых людей с палатками, со сбитнем, с калачами, с ествой разного рода, с медведями, балаганами.
Елизавета Петровна любила эти старинные богомолья, торжественные, пышные обряды. Она отдыхала в них от придворной сутолоки, от интриг. Она хорошо знала, что такие богомолья крепко поддерживают ее популярность в народе. Народ любил «Петровну», которая, как простая крестьянка, запросто шагала десятки верст по жаре и пыли, веселая, простая, доступная к просьбам. Иностранные наблюдатели со злорадным любопытством видели здесь, как Петербург уступал свое место старому московскому покою.
Фикхен, конечно, идти пешком в монастырь после болезни не могла, нечего было и думать.
– Идти тебе будет трудно, милая, - сказала ей императрица, зайдя к ней проститься перед выходом. Елизавета Петровна была в черном платье и в нем казалась еще статней, стройней.
– Ты поедешь в карете через три дня и нагонишь нас в Клементьевой слободе… Посмотришь, как мы будем входить в монастырь со всем народом…
– А великий князь?
– спросила Фикхен.
– Он пойдет со мной!
Карета на висячих рессорах покачивалась, шестерик серых в яблоках коней бежал дружно, Фикхен, сидя рядом с матерью, смотрела в раскрытое окно. Мимо бежали, кружились леса, поля, бескрайние шири, зубчатый от елок горизонт, невысокие пологие холмы, темные, бурые избы деревень со слепыми окнами, которые не веселили даже пестрые наличники.
– Мама, как это все не похоже на нашу Пруссию!
– сказала Фикхен.
– Как здесь просторно!
Белостенная лавра с ее золотыми куполами, в зеленых цветущих садах захлебнулась народом… Неумолчно трезвонили лаврские колокола… Подходили к монастырю, и колокола звонили все громче, громче, река народа текла в Святые ворота [Главные ворота].
Фике двигалась в толпе за императрицей, ее поддерживали под руки камер-фрау, она смотрела с изумлением, как ворота эти внутри были расписаны страшными картинами мучений. Грешников кололи вилами, поджаривали на огне, топили в кипятке черные, красные, зеленые черти. Нищая братия - хромые, слепые, калеки, убогие со страшными
Императрица шла плавно, ровно свечка. Она тоже молилась… Кивнула Фике и великому князю, чтобы те держались поближе к ней, и теперь вела их к тому месту в старом соборе, где справа от алтаря под разноцветными лампадами стоит серебряная рака с мощами святителя Сергия. Императрица опустилась на колени, и вместе стали на колени прусские принц и принцесса. Гремели певчие, архиепископ Новгородский в золотой шапке благославлял народ, глаза у него горели, как угли.
Императрица прикладывалась к мощам, за нею - Петр Федорович, за ним Фикхен первой. Даже великий князь и то выглядел притихшим, а у Фикхен от волнения сохло во рту, тряслись ноги.
Прикладываясь к серебряной раке, великий князь не мог не сошкольничать: он дрыгнул очень смешно ногой в лакированном ботфорте!
Фике осторожно осмотрела окружающие ее лица - заметил кто-нибудь выходку князя? Нет, лица все непроницаемо спокойны так же, как и раньше! Не заметили ничего - а может, просто и подумать не могут о таком кощунстве - так просты эти люди.
И все же Фике подумала про князя - это может когда-нибудь плохо кончиться. Как он не боится?
Прошло два дня, и отдохнувшая, уже окрепшая Фике сидела на широком подоконнике монастырского окна и смотрела сквозь качающиеся плети зеленой березы на залитый солнцем монастырь. Фике была в легком барежевом платье, с ниткой жемчуга на тоненькой шейке. Герцогиня Иоганна-Елизавета сидела в кресле и спокойно читала только что полученное из Штеттина письмо.
Приотворилась дверь, сперва заглянула камер-фрау княгиня Гагарина, затем дверь распахнулась во всю ширину, и, как всегда шумно, вошел великий князь. Он был в зеленом мундире с красными отворотами, при голубой ленте и звезде, в белых лосинах и ботфортах. Поцеловал руку у герцогини и, сияя, как само июньское утро, подошел к Фике, уселся рядом на подоконник.
– Доброе утро!
– сказал он.
– Вы хорошо спали, Фике? Я спал превосходно! Как медведь в лесу!
– Медведь?
– Ну да! А вы не знаете; что русские медведи спят всю зиму? Не просыпаясь! Да и сами русские похожи на медведей… Вам не кажется?
– Вам не следовало бы говорить так, ваше высочество!
– сказала Фике, оглядываясь на другую дверь, из-за которой доносился громкий голос государыни…
– Вот еще! Ну что ж? Я буду медвежьим царем, только и всего. Ха-ха! Но как вы в этом платье похожи на ангела… Хочется вас поцеловать, как русские целуют иконы…
– Ваше высочество! Вы опять!
– Почему же нет? Разве мы не жених и невеста? Разве вам не хочется быть и разговаривать со мною?
Фике опустила глаза, она была смущена. Оглянувшись на ушедшую в чтение герцогиню, великий князь тихо сказал:
– Знаете что, Фике? Я вас научу одной русской фразе - повторяйте ее за мной!
И он стал говорить раздельно, с немецким акцентом:
– Дай бох, штоп скорей било то, чего мы так оба шелаем… Вы понимаете, что это значит, Фикхен? Мы оба хотим, чтобы нас поскорей обвенчали. Это будет так - ха-ха-ха!
– интересно…
Дверь в покои, где была императрица, отворилась, показался доктор, граф Лесток, как всегда - в черном кафтане, огляделся и, кусая бритую верхнюю губу, поклонился герцогине Иоганне-Елизавете, сказал очень значительно: