ИМПЕРАТРИЦА ФИКЕ

Иванов Всеволод Никанорович

И когда в начале февраля Гудович сломя голову снова скакал уже в обратном направлении, пробираясь через зимние стоянки русской армии, - рядом с ним сидел посланник короля Прусского, барон Вильгельм Бенгард Гольц.

Это был длинный двадцатишестилетний адъютант короля Прусского, безусый, с водянистыми синими глазами, большой пьяница и жуир, человек, ни перед чем не останавливавшийся. Настоящих дипломатов в Петербург послать не удалось: как ехать старому и со стажем дипломату в страну, с которой находились еще в состоянии войны, с которой целые двенадцать лет были прерваны и не возобновлены дипломатические отношения? Этот Гольц был по чину всего лишь капитаном, которого ради такой оказии

произвели прямо в полковники. И теперь он, укутанный в серый плащ до самого длинного носа, в треуголке, повязанной шарфом по ушам, торчал коломенской верстой в русской кошевке, подскакивая на ухабах.

Их путь лежал по Померании, прочно оккупированной русскими войсками, на Мемель, на Ригу. Приходилось избегать встреч только с австрийцами. Тянулись скучные, заваленные снегом места, из которых подымали свои ветки черные ветлы, перепутанные морскими ветрами. Снег ослеплял под весенним, начинающие пригревать солнцем, дорога портилась уже кое-где. Гудович косился на своего молчаливого спутника и все время перебирал в голове: что ему просить у императора за точное выполнение столь важного поручения? «Надо будет просить деревни на Украине, поближе к родным местам!
– думал он.
– Подальше от Петербурга…»

А Гольц обдумывал наказ, который дал ему накануне отъезда король Прусский. В комнатах замка в Бреславле, где жил король, было жарко, солнце светило прямо в окно, а король, выставив свое брюшко и рубя указательным пальцем воздух, наставлял своего посла:

– Помни - главное - это немедленное прекращение войны с Россией… В этом все наше спасение! Прежде всего нужно аторвать русских от их союзников. От французов и от австрийцев…

Далее. Мой брат, император Петр, дает мне много надежд, однако обольщаться ими я не имею права. Нет! Тому, что мне доносят о Петре, я просто верить не могу!.. Невероятно! Нет таких государей на земле! Это немыслимо… Такие благородные, такие высокие чувства, какие он изливает в письме ко мне, по человечеству невозможны. Ты больше всего, внимательнее всего следи за царем, за ним самим, за его близкими и обо всем доноси подробно… Важнее всего знать - хозяин ли он своих слов либо нет? И при переговорах с ним имей в виду: если он непременно хочет воевать с Данией из-за Шлезвига - я не поддержу датчан. Пусть он попробует, как воевать… Я думаю, - тут король проницательно прищурил глаза, - я думаю, что он хочет подражать мне. Воевать! Хе-хе!.. Трудное ремесло… Я-то во всяком случае хочу теперь мира….

Если русские захотят вывести свои войска из Померании, чтобы поставить их в Пруссии, - сразу же соглашайся: из Пруссии их выжить потом будет легче… Но даже если русские захотят остаться в Пруссии навсегда - то и тогда соглашайся, но с условием, чтобы они нас компенсировали чем-нибудь за счет союзников, - это поссорит их с союзниками! Главное - ты должен сеять в царе недоверие к союзникам - к Австрии, к Саксонии. Ссорь их, выдумывая все, что хочешь, но так, чтобы было похоже на правду.

Еще одно… Этого я не пишу даже в инструкции. Следи, следи, насколько прочно царь сидит на троне… Его жена, прусская принцесса Ангальт-Цербстская, очень умна… Куда умнее его! Следи, какие у них отношения. Доноси сейчас же об этом… Очень важно… Передашь два письма - это его величеству императору.
– Король взял со стола и протянул Гольцу пакет.
– А это - ее величеству… Императрице. О втором пакете не говори никому, вручишь наедине. Добейся с нею во всяком случае самых лучших отношений.

И король стал снимать со своего кафтана большой черный орден с оранжевой лентой, передал его Гольцу.

– При первой же аудиенции вручи императору этот орден Черного Орла да скажи ему, что я снял его с моей груди…

И

помни - первый визит в Петербурге немедленно же англичанину Кейту… Это наш человек. Он на месте даст тебе инструкции… Прощай! Ну все! Требую успеха… А Феофан Куроптев, теперь уже как инвалид с переломом бедра, стоял на посту у въездного шлагбаума прусского города Мариенвердера. Опираясь на палку, Феофан думал свою неясную, но крепкую думу. Скоро вот выйдет ему чистая, побредет он, Куроптев, домой. А что дома? Вернется в родную Левашовку, к господам Левашовым, что его под красную шапку забрили… «Живы ли отец, мать, жена? Семь лет ничего о них не слыхивал… Крестьянством-то теперь не позанимаешься - как есть калека. Ну, коров буду пасти, в дудочку играть. Тур-туру… О, господи…»

И ясно увидел Куроптев розовое утро, зеленый луг у речки, над речкой, над камышами да ракитами, белый парок тянется. Свирель где-то играет. И от удовольствия Куроптев и рассмеялся и прослезился… Хорошо там, где немца нет!.. Ну как они ему и тут досадили… Вон чего с ногой сделали…

Житье ему стало вовсе плохое - в животе бурчит: ну, какая еда - позеленелые сухари да вода. Аж знобит! Снег тает, разбитая обутка полна водой. Плащ он прожег еще на ночевке у костра, и спину продувало холодком весенним. Кругом все неладно, все измена… Генералы да офицеры из дворян - те все за немца… Только солдаты вот немца бьют, как в бубен, ото всей души, ну а встречается-то он им редко… Генералы солдат отводят, черти…

«Из-за чего война-то?
– продолжал думать Куроптев.
– Королю Прусскому крылья надо подрезать! Правильно! Надо! Ну, так ты и действуй… Режь ему крылья, да людей зря не губи, не томи… Сколько русских костей в этой Пруссии положили. И все потому, что господам нет дела до мужика. Они кормиться хотят, богатства да почестей ждут, а ты, Куроптев, погибай…» Со звонками скачет издали тройка к заставе… Ближе, ближе… Остановилась.

Куроптев заковылял к кошевке:

– Стой! Кто едет? По какому виду?

– По высочайшему повелению, - крикнул из кошевки гигант, выкатив глаза, выдвинув вперед челюсть.
– Подымай шлагбаум, р-растакой…

Куроптев смотрел во все глаза. Этот, что орет, - русский. Должно - хохол. А рядом - кто это с ним, в плаще прусском, в прусской шляпе? Кто таков? Не иначе пруссак!

– Стой! А куды пруссака-то везешь?

Куроптев на войне воевал, знает, как присягу исполнять, врага задерживать… Гигант заматерился, выскочил из кошевки, сшиб Куроптева кулаком, заорал на немца-инвалида:

– Баум ауф!

Лошади рванули, поскакали с места, колокольцы залились… Куроптев трудно поднялся и, держась за правую скулу, кротко подумал:

«Опять измена! Не иначе! Взять бы их, чертей, под ноготь…»

21 февраля Гудович и Гольц благополучно пригнали уже в Петербург, и скоро Гудович стоял перед императором. Было за полдень. Петр только что приехал из сената, выпил всего одну бутылку английского пива и выглядел совершенно довольным.

– Как съездил?
– спросил он срыву.
– Как его величество король?

– Извольте, ваше величество, письмо его величества короля.

Петр весь изменился в лице, схватил синий пакет с печатями, разорвал, читал громко, обводя по временам глазами кабинет:

– «Особенно радуюсь я тому, что ваше императорское величество получили корону, которая вам явно принадлежала не столько по наследству, сколько по вашим добродетелям. Эти добродетели предадут короне вашей новый блеск…

Я чувствую, как я обязан вам! Мне доложили, что вы приказали корпусу графа Чернышева оставить австрийцев. Надо быть бесчувственным, чтобы не сохранить вечной признательности за это к вашему величеству… Вы спасли меня ваше величество…»