Императрица
Шрифт:
— Ты поступил правильно, — согласился император, пытаясь успокоиться.
Поощренный наместник продолжил доклад:
— К тому же, высочайший, этот Бауринг настаивает, чтобы я запретил кантонцам печатать настенные листовки, которые обличают белых людей. Эти листовки, высочайший, китайцы наклеивают на городские ворота. Бауринг в ярости, потому что они называют его племя варварским и требуют, чтобы все захватчики покинули наши берега.
— Они правы! — воскликнул император.
— Совершенно правы, высочайший, — согласился наместник. — И как я могу запретить людям? Это старинная
Разве это не вызовет новый мятеж? В прошлом году я запугал их, приказав провинциальной армии убивать всех мятежников. Как я уже докладывал трону Дракона, тогда было убито восемьдесят тысяч. Но если хоть один остается в живых, то рядом, подобно сорнякам, появляются десять тысяч новых. И разве мы не отдадим так власть в руки китайских бунтарей, которые постоянно думают, что ими должны править китайцы, а не маньчжуры?
Наместник попал в самое уязвимое место. Сын неба поднес правую руку ко рту, чтобы скрыть дрожание губ. Император боялся подданных-китайцев больше, чем наседавших на него белых людей. Голос у него сорвался.
— Конечно, — едва слышно пробормотал он, — сдерживать народ не следует.
Принц Гун моментально подхватил эти слова и повторил их.
— Конечно же, народ не следует сдерживать. — Его голос зазвучал громко и отчетливо.
Среди принцев и министров поднялся сдержанный гул одобрения.
— Мой приказ будет известен завтра, — сказал император наместнику, когда снова наступила тишина.
Тот девятикратно склонился головой до пола и уступил место перед троном новому министру. Все понимали, почему Сын неба не дал ответ сразу.
Когда Цыси призвали в ту ночь к императору, она знала, что должна сказать. Весь день она размышляла в одиночестве и даже не посылала за сыном. Императрица боролась с собственным гневом. Если бы она поддалась гневу, то заставила бы Сына неба послать на иностранцев войска и прогнать белых людей — всех до единого, до самого последнего младенца, чтобы они никогда больше не возвращались на берега Китая. Но ее время еще не пришло. Она хорошо понимала, что, если хочешь властвовать над другими, надо прежде всего научиться властвовать над самим собой. Разве не читала она в «Литературном сборнике» такие слова: «Правитель, выбирающий верное поведение, успешно правит, не издавая указов. А когда его личное поведение ошибочно, то пусть даже он издает хорошие указы, их все равно не будут исполнять».
Если это изречение могло применяться к правителю-мужчине, то насколько же правильно оно для женщины! Как строго ей придется следовать этим словам! Ах, если бы она родилась мужчиной! Она сама бы повела императорские армии на захватчиков. Какие же грехи она совершила в своей прошлой жизни, что родилась женщиной в нынешние трудные времена, когда нужны сильные мужчины? Она с грустью размышляла над этим вечным вопросом, заглядывая в самые глубины своего существа. Да, она родилась женщиной, которую боги наградили мужским умом. Мужской ум лишь поможет ей делать то, что должно быть сделано.
Когда в ту ночь Цыси пришла в императорскую
— Как же нам следует поступить с этим англичанином Баурингом? Не заслуживает ли он смерти?
— Да, — мягко ответила Цыси, — заслуживает, как любой, кто оскорбляет Сына неба. Но знаете, мой господин, если вы хотите убить гадюку, то голову ей следует отсечь одним ударом, иначе эта тварь снова на вас нападет. Поэтому ваше оружие должно быть остро, а удар точен. Мы не знаем, какое оружие выбрать сейчас, но видим, что змея сильна и коварна. Поэтому, прошу вас, тяните время, не подчиняйтесь, но и не отказывайте. Ждите, когда мы сможем нанести решительный удар.
Она говорила, и с его болезненного лица исчезало беспокойство. Каждое слово он воспринимал, как голос Неба. Когда Цыси закончила, император с жаром воскликнул:
— Ты сама богиня милосердия Гуаньинь! Небо послало мне тебя в это страшное время, чтобы ты могла направлять и поддерживать меня.
Император не раз говорил ей слова любви, называл ее своим сердцем и своей печенью, но то, что он произнес сейчас, понравилось Цыси больше всего.
— Гуаньинь, — ответила она, — моя самая любимая богиня.
И ее голос, мягкий и сильный от природы, звучал нежно и покорно.
С неожиданной энергией император сел на постели.
— Прикажи главному евнуху позвать моего брата, — велел он. Подобно всем слабым людям, приняв решение, Сяньфэн становился нетерпелив и слишком спешил действовать.
Но Цыси подчинилась, и несколько мгновений спустя вошел принц Гун. Взглянув на его строгое красивое лицо, она снова почувствовала, что этому человеку можно доверять. У них была общая судьба.
— Сядь… сядь… — нетерпеливо сказал император брату.
— Позвольте мне постоять, — вежливо ответил принц Гун.
Император говорил высоким голосом, запинаясь и подыскивая слова:
— Мы… я… решил, что по белым иностранцам нельзя наносить просто удар. Они заслуживают немедленной смерти. Когда наступаешь на змею… То есть, я хочу сказать, змею надо убить сразу, понимаешь, отрубить ей голову, вопрос в том…
— Понимаю, высочайший, — сказал принц Гун, — лучше не наносить удар, если мы не уверены, что не сумеем уничтожить врага раз и навсегда.
— Об этом я и говорю, — пробормотал император. — Когда-нибудь мы их уничтожим, а пока следует тянуть время, понимаешь, не поддаваться, но и не отказывать.
— Игнорировать белых людей? — спросил принц Гун.
— Вот именно, — устало произнес Сын неба и облегченно откинулся на желтые атласные подушки.
Принц Гун размышлял. Если бы император сам принял решение, можно было бы объяснить его вечным страхом Сяньфэна перед неприятностями и постоянной летаргией, делавшей его бездеятельным. Но принц понимал, что правителя надоумила Цыси. В словах брата он слышал голос рассудительного ума, который скрывался в ее красивой головке. Однако она была очень молода… И к тому же женщина… Можно ли искать мудрость в ее словах?