Империи песка
Шрифт:
Потом музыка смолкла, и Серена уснула.
Незадолго до рассвета Тамрит отбросил покрывало и бесшумно встал. Он замер, удостоверяясь, что в лагере все спят. Шелестел ветер. Хорошо. Поможет заглушить его шаги. Зажав в руке шамбский нож, Тамрит крадучись двинулся к спящим французам. Убийцы здесь не оставляли следов, ибо земля под ногами была твердой и каменистой. Невозможно определить, откуда они явились и куда скрылись. С луной ему было не совладать, но луна не помеха. Французы спали в стороне от туарегов. Если эти летающие дьяволы что и увидят, не страшно, так как это будет последним, что они увидят. Сначала он убьет де Вриса, потом слугу, бросит нож и вернется на свою циновку. Когда рассветет, кто-нибудь обнаружит французов убитыми и поднимет тревогу. Вина падет на шамба. Тамрит будет негодовать
Он двигался быстро, огибая спящих и тюки. Никто из соплеменников не шевельнулся. Верблюды вели себя тихо. Пригибаясь, Тамрит подошел к французам. Он неоднократно убивал на караванных тропах и в лагерях, расправляясь с шамба и другими врагами. Убивать в предрассветную пору, когда человеческий сон особенно крепок, легче легкого. Нож был острым. Чиркнет по глотке – и не услышишь как.
Он подобрался к спящему Анри. Француз спал, прикрывшись плащом. Собравшись с духом, Тамрит нагнулся и откинул край плаща.
Голос, раздавшийся у него за спиной, оглушил его, словно удар.
– Если ты, Тамрит, так легко нарушаешь данное слово, я своему верна, – тихо, но непреклонно прошипела Серена, силуэт которой темнел на фоне светлеющего неба; в руке она держала копье, готовая пустить оружие в ход. – Клянусь всем, что тебе свято: если тронешь его, я проткну тебя насквозь!
Острый стальной наконечник копья прорвал ткань на голове Тамрита и уперся ему в затылок. Пока Серена произносила эти слова, Гаскон пошевелился и выпростал из-под одеяла руку, в которой держал пистолет со взведенным курком, нацеленный Тамриту в лоб. Гаскон видел, как они оба подошли к его хозяину. Слов женщины он не понимал и торопливо стал решать, не придется ли застрелить и ее, но, когда увидел, куда направлено копье, все понял.
И тут Анри удивил всех. Оказалось, он не лежал под плащом, а сидел, прислонившись к корзине воздушного шара. Граф проснулся более часа назад и понял, что уже не заснет. Тогда он бесшумно перебрался к их с Гасконом имуществу, сел и стал глядеть в небо. К моменту несостоявшегося нападения Анри давно уже бодрствовал. В руках у него был нож.
Крушение замысла пронзило Тамрита до глубины души. Он был посрамлен и унижен обоими икуфарами и женщиной, которую любил. Он не делал попыток выставить себя невиновным. Опозоренный, он в одиночку покинул лагерь еще до рассвета. Взяв лишь одного верблюда и свои нехитрые пожитки, Тамрит двинулся по равнине. Он ехал куда глаза глядят. Его ум находился в смятении. Когда взошло солнце, он спешился и приготовился к молитвенному ритуалу, расстелив коврик в направлении Мекки и заменив воду для омовений песком. Тамрит произносил слова молитв, и его сильный голос звенел в безмолвии пустыни. Закончив молиться, он молча принес священную клятву мести неверному Анри де Врису. Клятва касалась жизни самого француза, его потомков и имущества. Тамрит клялся именем Аллаха и своими еще не рожденными сыновьями. Потом он вырыл в песке ямку, с помощью сухих прутиков развел огонь, заварил чай и съел горсть фиников. После этого Тамрит вновь сел на верблюда и поехал дальше… Пройдет более двадцати лет, прежде чем семья де Врис вновь услышит о нем.
Вечером Серена взяла Анри за руку и увела из лагеря. Оба шли молча, ибо слова были им не нужны. Они снова забрались на гребень уже другой дюны, но так, чтобы никто их не видел. Анри расстелил плащ и устроил мягкое ложе на песке. Серена отдалась ему, и они слились под звездами, не замечая холода, обнимая и познавая друг друга, смеясь и плача тихими слезами радости. Там они провели всю ночь, шепча друг другу обещания и делясь надеждами. Там же они встретили восход солнца.
Оставшиеся дни пути в Арак проходили словно во сне, где все грани были размыты и где все воспринималось реальным и нереальным, хрупким и невыразимо удивительным. Они утратили ощущение времени, кроме его быстротечности. Один день перетекал в другой. Спали мало, сражаясь со сном, поскольку боялись пропустить хотя бы секунду бодрствования. Когда сон все же наступал, они засыпали, крепко обнимая друг друга. У каждого это было впервые, и их целиком поглотил огонь и экстаз открывшейся им любви. Они отгородились от туарегов
Приближение к Араку ознаменовалось внезапным буйством красок и дикой геологической турбулентностью. Серена показывала ему приметные места ландшафта, который выглядел ожившими строками «Божественной комедии» Данте. Это были врата в Ахаггар – массивное базальтовое плато в сердце пустыни. В это время года, изобилующее дождями и кормом для скота, оно служило туарегам крепостью. Плато имело отвесные стены. Среди окрестных песков торчали крупные валуны. Анри заворожила красота и необычность этих мест. Скалы были похожи на величественные соборы и грандиозные фиолетовые и розовато-лиловые монументы со шпилями и парапетами. Анри ехал мимо них почти в благоговейном молчании, словно проходил по церкви. Путь по долинам и плато продолжался еще два дня. Наконец они подъехали к лагерю туарегов Ахаггара.
Эль-Хадж Ахмед, аменокаль ахаггарских туарегов, вождь туарегских племен и властитель Центральной Сахары, сидел на корточках в своем шатре под красной крышей и гневно разговаривал с сестрой. Он привык поступать так, как считал нужным. Его повеления определяли жизнь целых селений и племен. Его прихоти меняли направление караванов и влияли на состояние торговли в обширных областях пустыни. Однако сейчас он чувствовал себя почти бессильным, потому что сестра не желала его слушать. Он уже собирался свернуть лагерь и отправиться с караваном соли на юг, в Бильму, когда неожиданно появилась Серена и объявила о намерении выйти замуж за чужестранца, свалившегося с неба в воздушном шаре. Она была готова бросить все: родных, соплеменников, привычный образ жизни – и уехать с ним во Францию.
Вот так.
Она даже не спросила позволения, а просто объявила о своем решении.
Рядом с аменокалем сидел марабут Мулай Хассан, мудрый, почитаемый человек, приходящийся ему и Серене дядей. Серена устроилась напротив, рядом с источником бед, свалившихся на аменокаля, – графом Анри де Врисом.
Граф сидел тихо, ибо не знал языка и принимать участие в разговоре не мог. Но он понимал, что ведется жаркий спор. Догадывался Анри и о содержании, достаточно было взглянуть на лицо Серены. «Какая же она стойкая!» – думал он. Серена противостояла двоим, выдерживая отчаянную словесную битву, но не собираясь уступать. Она то крепко сжимала зубы и подавалась вперед, то стискивала кулаки и пожимала плечами, взмахивала рукой, встряхивала головой. Анри с восхищением смотрел на нее. Удивительная женщина!
Спор продолжался несколько часов кряду, и явно не в пользу аменокаля. Он перепробовал все: увещевания, посулы, приказы, угрозы. Ничего не помогло. Он начал с логического довода, попросту запретив сестре брак с французом.
– Ты не посмеешь! – резко ответила она.
– Посмею и сделаю! Я прикажу убить его, а тебя пленить!
– Только подними на него руку – и я отсеку ее! Если посадишь меня под замок, тебе придется держать меня взаперти до самой смерти, поскольку ни на какого другого мужчину я не взгляну. – Она посмотрела на Анри и с яростной убежденностью добавила: – Прими мое слово, брат, ибо я дала его.
Аменокаль вздохнул. Если бы Серена могла видеть сквозь синюю ткань, закрывавшую его лицо, то увидела бы усталость и разочарование, отражавшиеся там. Он нередко убеждался, что арабы умеют лучше управляться со своими женщинами, Аллах тому свидетель. Там мужчина решал, выходить его дочери или сестре замуж и за кого, и его слово являлось законом. Обсуждения сводились к минимуму и касались в основном практических сторон. Такой образ жизни привлекал аменокаля своей управляемостью, предсказуемостью и спокойствием. А вот туарегская женщина бывала упрямее верблюда. Что же касалось Серены, ее упрямство превышало упрямство десяти верблюдов.