Империи песка
Шрифт:
Аменокаль посматривал на Анри. Выглядит сильным. Лицо говорит о характере. Но он икуфар. Неподходящая партия для Серены. От него только беды. Если они поженятся, я разбогатею, однако у меня не появится наследника. Аменокаль не помнил, чтобы кто-нибудь предложил за невесту такой выкуп, как этот француз за Серену. Он пообещал шестьсот верблюдов. Шестьсот! Огромное состояние! Анри начал с четырехсот, что вызвало удивленный возглас аменокаля. Граф истолковал возглас по-своему, решив, будто предлагает мало. Тогда он незамедлительно добавил еще двести. Он преподнес аменокалю мешочек с золотыми и серебряными монетами и винтовку с запасом патронов. Польщенный аменокаль на редкость неумело выстрелил из нее по валуну, находящемуся в ста шагах, и промахнулся. Окружение улыбалось и делало вид, что выстрел был метким.
Но больше, чем выкуп, больше любых богатств,
– Ты прекрасно могла бы выйти замуж! Женихи из сотен семей отдали бы все, только бы стать твоим мужем!
– Ха-ха! На меня им наплевать. Они бы женились на мне, чтобы произвести на свет будущего аменокаля, только и всего.
– Ты ошибаешься, сестра, и ведешь себя слишком неуступчиво. Такая женщина, как ты, – желанное сокровище. Однако дело не в этом. Человек, что сидит рядом с тобой, – из другого мира. Пусть он выглядит вполне основательным. Но меня заботит не он и не твои сердечные привязанности. Твой нерожденный сын – вот кто меня волнует.
– Нет у меня никакого сына!
– Но он появится.
– Когда появится, тогда и поговорим.
– Тогда будет слишком поздно, и содеянного уже не изменишь. Думать о его жизни нужно сейчас. Серена, у тебя обязательно родится сын. И он будет одним из нас, а не полуфранцузом.
– Он будет моим сыном. И сыном своего отца.
– Этого недостаточно. Человеку нужно племя. Человеку нужно место, где он свой. Родив сына в чужом для него мире, ты обречешь его на жизнь между двумя мирами. Никакая мать в здравом уме не выберет такую жизнь своему сыну. И никакому ребенку не пожелаешь такой жизни. Серена, это жестоко с твоей стороны. Ты думаешь только о себе.
Услышав слова брата, Серена опустила голову, чтобы он не видел ее глаз. Он нашел самое уязвимое место, воззвав к чувству долга перед еще не рожденными детьми. Неужели она не вправе думать о себе? Что важнее: слушаться зова сердца или ублажить аменокаля желанным наследником? Не было никакой гарантии, что ее сын вообще окажется наследником. Поскольку наследование власти у туарегов передавалось по женской линии, существовали и другие претенденты, которые могли бы занять место Эль-Хаджа Ахмеда раньше ее сына, в том числе и ее двоюродный брат Ахитагель, сын ее тети по матери. Но судьба, возможно, когда-нибудь сделает правителем и ее сына. Чтобы стать аменокалем, каждому мальчику или мужчине требуется пройти невероятно трудный путь, тем более если в его жилах будет течь смешанная кровь от ее союза с Анри. Серена все это знала, однако не находила в себе достаточно сильного довода, который бы превосходил ее чувства к сидящему рядом мужчине. Она знала, как ей надлежит поступить.
– Если ребенку суждено стать аменокалем, если такова его участь, кровь не окажется помехой. А если нет, не поможет и чистота крови.
– Вразуми ее! – с мольбой подняв руки, обратился к марабуту аменокаль.
Мулай Хассан был учителем Серены. У него на глазах она превратилась из младенца в девочку, а затем в женщину. С тех пор как ее отец умер, марабут заменил ей отца. Своей близостью к ней и влиянием, оказываемым на нее, он не превосходил остальных туарегов племени. Серена являлась одной из лучших его учениц, схватывала знания на лету, а ее вопросы вскоре стали настолько серьезными, что он не всегда мог на них ответить. Она лучше марабута знала туарегские сказания и превосходила его в науках. Прекрасно зная характер Серены, он понимал всю бесполезность своих вразумлений. Она приняла решение, и ее не собьешь с выбранного пути. Это он знал по собственному опыту. Но, желая потрафить аменокалю, Мулай Хассан предпринял усердную попытку и с треском провалился. Серена была хозяйкой своей судьбы.
– Я буду скучать по тебе, дитя, – оставив дальнейшие попытки ее переубедить, сказал марабут, и его глаза влажно блеснули. – Но обещай, что однажды привезешь сына сюда и познакомишь со своим народом. И с его двоюродным дедом тоже.
Глава 3
Марабут из Сахары отнесся к союзу Анри и Серены с куда большим спокойствием, нежели
Когда не стало его отца, Мариус Мюрат был слишком мал и не понимал событий, приведших к этому. Его отец был небогатым торговцем. Достатком семья похвастаться не могла, да и просторным жилищем тоже. Однажды к ним явился посетитель – надменный человек в цилиндре, шелковом плаще и черных сверкающих сапогах. Он приехал в закрытой коляске с кучером, запряженной двумя гнедыми лошадьми. Подобные экипажи нечасто заезжали в их quartier [10] . Мюрат с восхищением взирал на красивых лошадей и богатую коляску. Вскоре он услышал истеричный плач матери.
10
Квартал (фр.).
Незнакомец привез ужасное известие. Мюрат живо помнил, как вместе с матерью и сестрой забился в угол комнаты, а между посетителем и отцом возник спор. Подробности были туманными и касались вложенных денег, собственности и неудачного стечения обстоятельств. Его отец ввязался в рискованную сделку с землей и не только потерял вложенные деньги, но и лишился дома и всего имущества семьи. Это означало, что сюда явятся люди и заберут всю скудную меблировку: платяные шкафы, комоды, дубовый кухонный стол и резной кленовый умывальный столик, некогда принадлежавший бабушке Мюрата. Покраснев от стыда, мальчик смотрел, как отец рухнул на колени, умоляя пощадить, а незнакомец презрительно смеялся. Отец сжимал кулаки и кричал об обмане и мошенниках. Незнакомец резко оттолкнул рыдающего отца Мюрата, и тот упал на пол. Выражение на лице незнакомца Мариус запомнил на всю жизнь. То не был взгляд жалости или гнева. Незнакомец взирал на отца с самодовольным превосходством.
Вечером отец Мюрата ушел и долго отсутствовал. Домой он вернулся изрядно пьяным и с пистолетом за поясом. Отцовские глаза были налитыми кровью и неистовыми. Отец что-то говорил, выкрикивал ругательства, сменявшиеся хныканьем. Брызги отцовской слюны летели во все стороны, попадая и на Мюрата. Отцовский гнев нарастал, пока Мюрат, сестра и мать снова не забились в тот же угол. Все трое в ужасе смотрели, как отец размахивает пистолетом, и слушали пугающие слова. Отец говорил, что ему не остается ничего иного, как убить незнакомца, себя и их всех. Потом он разрыдался и глотнул рома из бутылки, после чего вытер свои глаза банкрота и поплелся на кухню. Дом сотрясся от громкого звука. Запахло порохом и кровью. Потянулись долгие минуты, тишину которых нарушало лишь испуганное сопение матери. Мальчик оказался первым, кому хватило смелости пойти на кухню и увидеть последнее деяние отца.
Незнакомец вернулся еще до отцовских похорон, сопровождаемый префектом полиции. Вместе с префектом пришли угрюмые усатые люди с винтовками и бумагами, на которых стояли восковые печати. Семье разрешили взять только одежду и больше ничего, приказав покинуть дом.
Тогда Мюрат ничего не понимал в происходящем. Но с годами, превратившись из ребенка в подростка, он начал извлекать уроки из событий прошлого и настоящего. Он извлекал их из воспоминаний об отце. Из шатаний по парижским трущобам, где крысы жили лучше кошек, а кошки – лучше детей, где он жался к стенам домов, пропуская кареты знати и уворачиваясь от уличной грязи, летевшей из-под колес. Эти уроки он извлекал, таская тяжелые рулоны тканей и подметая полы на шляпной фабричонке, где работал по двадцать часов в день за тридцать су. Он извлекал их из своего циничного отрочества.
Лучше быть изгнанным, нежели побежденным.
Лучше носить черные сапоги власти, чем подыхать под ними.
Только глупцы не имеют денег и живут как собаки.
Мюрат не скорбел по отцу, ибо с детства не испытывал чувств, присущих другим. В нем всегда существовала некая пустота. Он удивлялся истошным крикам сверстников, когда у тех что-то ломалось или терялось либо когда одноклассники их обзывали. Мюрат и сам умел обзываться. Его тоже обзывали, но Мюрата это не задевало. Он был безразличен к смерти домашних животных. Не торопился заводить друзей. Вид у него был отталкивающим, а серые холодные глаза напоминали волчьи. Держался он отстраненно. Иногда у него появлялись друзья, но вскоре уходили, устав от его задумчивого, угрюмого характера и властности. Мюрат не сожалел. Он не нуждался ни в друзьях, ни в их одобрении и откровенности. Дружеская близость была для него банальностью и ничего не значила. Его устраивало общество самого себя, и он держался особняком.