Империя алмазов

Браун Джеральд

– Нет, мужчина. Я же объясняла тебе, как люди меняют пол, переходя из одной жизни к другой. Помнишь? В соответствии со своей кармой.

Чессер кивком подтвердил, что помнит. Марен продолжала:

– И ты там был.

– Я-то, конечно, был женщиной.

– Моим младшим братом. И вдобавок, тебя чествовали как героя. Ты только что вернулся с поля битвы.

На втором месте по важности – после Чессера – у Марен стояло сверхъестественное. К сверхъестественному она относила все что угодно: от спиритизма до тантры. Она зачитывалась обширными трудами по психологии, парапсихологии, черной магии, Таро и, Бог весть, чему еще. В результате этих

изысканий Марен изобрела собственную религию, которую умудрялась применять ко всему сущему. Без сомнения, основные теоретические положения она унаследовала от своих славившихся суевериями предков. На родине Марен ночи длятся по полгода, а ночи, как известно, весьма располагают ко всяким темным и странным фантазиям. Марен истово верила в жизнь после смерти и в предыдущие воплощения. Их с Чессером любовь считала выражением их общей судьбы. По ее мнению, они нашли друг друга в астральном пространстве, ожидая реинкарнации.

Чессер никогда не подтрунивал над ее верой. Ему хватало ума понять, что истинного положения вещей не знает никто. К тому же никакой лучшей философии предложить он не мог. Временами Чессер даже завидовал Марен. Ему хотелось также страстно во что-нибудь поверить. А Марен, не слыша от него возражений и насмешек, пришла к выводу, что они единомышленники.

– Дождь идет, – сказал Чессер, желая отвлечь се.

– Там было здорово, – рассказывала Марен. – Все собрались на пиршество, разлеглись вокруг и пили вино из золотых кубков. А потом мы с тобой поссорились из-за девушки. Очень хорошенькой.

– И она досталась тебе.

– Нет. Все кончилось полюбовно. Она хотела нас обоих – на том и порешили.

– Будучи младшим, я, конечно, оказался вторым.

– Нет, оба вместе, – откликнулась Марен. – Знаешь, как возбуждает. – Она задумалась на минутку. – Пожалуй, это была не Греция. Может, Рим? Забыла, на каком языке мы говорили.

– Слышишь, дождь идет? Ты голодна?

– Зверски.

– Можем пойти в «Аннабель». Хочешь? А потом поиграем.

– Ты что здесь делал – на полу?

– Кое-что обронил.

– Что?

– Пару алмазов.

Она промолчала. Ну, еще бы – алмазы! Какая ерунда.

Уже совсем стемнело. Они так и сидели в темноте, только свет автомобильных фар пробегал время от времени по потолку.

Марен сказала:

– Насчет «Аннабель» не знаю, а в рулетку я бы сыграла. Она встала, потянулась и перешла к Чессеру на диван.

Свернулась возле него клубочком, прижалась к его руке и вдруг выпалила:

– Тебя что-то тревожит.

– Ничего.

– Алмазы?

Она не ясновидящая, подумал Чессер, просто сработала интуиция. Он попытался вызвать в ней другое чувство.

– Я тебя люблю.

– Я знаю.

– Может, оденемся и пойдем поужинаем?

– Нет.

Руками она производила над ним какие-то манипуляции.

– Ты же говорила, что голодна.

– Закажи что-нибудь сюда.

– Проще пойти в «Аннабель». Два квартала, пешком дойдем.

– Ага.

– Под дождем.

– Хочешь?

– Пожалуй.

– Ты забронировал столик?

– Нет. А сегодня пятница.

– Кругом толпы народа?

– Не то слово.

Она заговорщически хихикнула. Он сказал:

– И рулетка отменяется.

– А зря, потому что я сегодня в ударе. Спорим, остановлю шарик, где пожелаем.

– Значит, сидя здесь, мы теряем несметные богатства?

– У меня в животе урчит, слышишь?

Они поужинали в номере. Двое официантов накрыли стол в гостиной и хотели остаться

прислуживать, но Чессер их отпустил. Потом они с Марен, долго промучившись со шпингалетом, открыли вторую створку двери в спальню и перетащили стол туда. Чессер был в халате, а Марен так и не оделась. Усаживаясь за стол, она предложила ему снять халат, и он подчинился. Себе он заказал ростбиф, а для Марен – филе морского языка. От ростбифа она отказалась с гримасой отвращения, словно даже вида его не переносит. Но теперь, едва прикоснувшись к морскому языку, она таскала с Чессеровой тарелки большие куски мяса. И виновато улыбалась. Он не возражал. Марен частенько так поступала. Закажи он рыбу, а она мясо, картина повторилась бы с точностью до наоборот. Наверное, это у нее с детства. Аппетит у Марен был колоссальный. Она могла съесть куда больше Чессера. Всегда. Теперь она принялась за латук, хватая листья прямо руками и окуная их в соусник с майонезом. Потом предложила Чессеру попробовать морского языка. Ему не хотелось рыбы, но она уже поднесла к его рту большой кусок, и он капитулировал. На десерт она съела два лимонных пирожных и полпорции Чессерова клубничного мороженого.

Пока они ужинали, взгляд Чессера скользил то от ее глаз к соскам, то от сосков к тарелке. Глаза у Марен были кобальтово-синие, яркие, точно светящиеся изнутри. Иногда в них мерцали серебряные крапинки. Ее соски были всегда напряжены. Чессеру не доводилось встречать такого ни у одной женщины.

Марен послюнила палец и стала собирать с тарелки крошки от пирожных, потом повалилась на кровать, жалуясь на свое обжорство, доползла до середины и зажгла две сигареты. На этот раз Чессер поймал, и Марен взглядом похвалила его.

– Я забыла привезти трик-трак, – сказала она.

– Завтра купим.

Они часто играли в трик-трак. Марен делала успехи. В последний раз она проиграла Чессеру всего девятьсот тысяч. Месяц назад он был мультимиллионером. Марен всегда грозилась выплатить ему долги. Наличными.

– Я тебя люблю, – сказала она.

– Я знаю.

Он встал и вышел в гостиную. Шторы были опущены, свет горел. Чессер поискал на ковре у стены. Алмазов не было. Он посмотрел под столом. Наверное, все уже подобрал. Он не жалел, что разбросал их.

Когда он вернулся в спальню, Марен сидела, заложив ногу на ногу, на кровати. В руках у нее была книга в потрепанной обложке.

– Давай я тебе погадаю, – предложила она.

Это было переводное издание древнекитайской «Книги Перемен». Гадание по ней основано на случайности. Предполагается, что все на свете пребывает в постоянном движении, изменении. Шестьдесят четыре гексаграммы, построенные сплошными и прерывистыми линиями в соответствии с изощренной символикой китайцев, изображают возможные события и ситуации. Время от времени Марен гадала по «Книге Перемен» себе и Чессеру. Такова была другая грань ее трансцендентального учения.

– У тебя есть три монетки? – спросила она.

У Чессера не было. Он всегда старался избавиться от мелочи. Марен велела ему посмотреть в ее кошельке. Там тоже не было. А без монеток гадать нельзя.

– Позвони вниз и попроси принести три монетки, – сказала она ему.

Но Чессер придумал кое-что получше. Он пошел в ванную, вынул из бритвы лезвие, потом направился к гардеробу и срезал с пиджака своего темно-синего делового костюма три пуговицы. Марен заявила, что они годятся. Верхнюю, с бороздкой, сторону каждой пуговицы она назначила «орлом», а другую, гладкую, – «решкой».