Империя Ч
Шрифт:
Длинный, как жердь, человек во фраке, такой высокий, что сам боялся своей высоты, вел красивую пьяную молодую даму в черном платье с наглым разрезом по гудящему, сверкающему огнями залу.
— А вы смотритесь, парочка!.. — разухабисто крикнул с одного из накрытых столов бравый господин с заткнутой за воротник камчатной салфеткой, взмахивая рукою с зажатой в ней серебряной вилкой с наколотым на зубья огурцом. — Гляди-ка, Маня, вот подобрались, как ладо с ладой!
— Кто это, mon cuisin? — тонно, в нос спросила его визави, быстро, как мышка,
— Это?.. да это же наш знаменитый певец Вельгорский, он здесь поселился, в Шан-Хае, и не теряется — разъезжает по всей Азии и Европе, и в Америку уже сплавал — шторма в океане не боится, уважаю!.. и концерты один за другим дает — закачаешься… Ты не была, cherie?.. так я тебя свожу… не далее как нынешней субботой, на святого Василья, он поет большой гала-концерт здесь, в “Мажестик”, и это — его бенефис… сборы, душечка, гигантские!.. А эта ресторанная поблядушка ишь как зацепилась за него — нарошно не отклеишь!.. и смотрятся же, право, черт побери!.. Красавцы!.. загляденье!..
— Ешь, братец! — Глаза дамы полыхнули насмешливо. — На всех красавцев не насмотришься! А может, она и не шлюшка вовсе!
— А кто?!.. Супруга китайского Императора?!..
Ресторанный оркестр, незаметно рассевшийся за пюпитрами, полукругом сзади ужинающих, внезапно ударил по ушам резким кэк-уоком.
— Садись. Садись вот сюда. Ближе к камину.
— О, у вас в номере камин?.. какая прелесть!..
— Говори мне “ты”. Мы же с тобой оба русские. Оба несчастные.
Она, потихоньку трезвея, беря со стола, с заботливо придвинутого к ней подноса очищенные мандарины, кусала и обсасывала дольки, выветривая острым духом яркого фрукта хмель.
— У тебя замерзли ноги?.. сними туфельки… я погрею тебе ступни…
Он опустился на одно колено и благоговейно снял с ее ноги черную лаковую туфлю. Погладил щиколотку, пальчики.
— О, сколько изящества в тебе… Ты изысканна сверх меры. Ты аристократка?.. только не ври мне. Мне бесполезно врать. Я гипнотизер. Я все вижу насквозь.
Глаза его смеялись. Она засмеялась тоже, заталкивая в рот мандаринную дольку, и пошевелила зазябшими пальцами ноги.
— Не стойте на ковре у моих ног!.. я не знаю вашего имени…
— Мое имя завтра тебе скажут афиши.
— Я не могу ждать до завтра! Сегодня я вас как-то ведь должна называть!
— Вельгорский.
Она непонимающе пожала плечами. Понюхала пропахшие мандарином пальцы.
— Просто Вельгорский? И все? А если ласково?..
— И многих ты… этак ласкала?..
Она вытерла ладони о юбку, встала — на один каблук; снова чуть не упала.
— Попрошу вас!..
— Сиди, сиди уж. У меня простое имя — Александр. В Грузии, давно, меня называли Сандро.
— А кто вы такой?
Он поднялся с полу; подошел к высокому окну, приспустил шторы, подобранные полулунными сборами наподобье фижм мадам Помпадур. Задумчиво обернулся к черненькой ресторанной халдушке.
— Я? Артист. По мне не видно?
Она,
— Да, вот вижу краску… чуть-чуть, на щеках… и глаза чуть подведены к вискам!.. А вы, случайно, не…
Она закраснелась, нахмурила лоб. Он довольно, облегченно засмеялся.
— Дурочка. Это грим. Я певец. У меня только что, недавно, нынче вечером, было выступленье в Императорском дворце. Я даже фрак снять не успел, и грим не смыл. Ох, какой там прием был!.. жена Императора на тебя, кстати, смахивает сильно. Вы не двойники?..
Она пожала плечами.
— Артисты… все такие смешные?..
— Я рад, что я развеселил тебя. И хмель из тебя повыходил. И мандарины ты съела. А теперь поговорим как следует.
Он сел снова на пол, на ковер перед камином, к ее ногам. Оранжевые, алые, малиновые блики ходили по его, по ее лицу. Огонь!.. Костер. Она вспомнила свой сон, свой бред. Она в огне не горит, в воде не тонет; найдется ли когда-нибудь на свете тот, кто разложит костер лишь для нее и сожжет, дотла испепелит ее?
— Зачем вы там сидите… встаньте!..
— Не мешай мне. Мне так удобнее. — Он, распахнув фрак, ослабив хватку галстука, придвинулся к ней, прислонился спиной к ее нагревшемуся у огня, выпуклому под черной тканью бедру. — Деточка. Слушай меня хорошенько. Мне неважно, где я тебя подобрал — в ресторане, на свалке, на рынке, во дворце. Мне это совсем неважно. У тебя потрясающий голос. На твоем голосе можно делать деньги. Много монет. Много бумажек. Ты хочешь хорошо жить?! Ты любишь петь, скажи?!
Он закинул к ней голову, взял ее руку и больно сжал ее. Хворост трещал в камине, искры летели золотой половой, обсыпали их, сидящих, как конфетти в Рождество.
— Я… — шепнула она смущенно, задыхаясь, — я никогда и не пела, вот в чем дело. Я научилась петь совсем недавно… может быть, вчера…
— Милая! — Он развернулся к ней всем телом, покрыл пылкими, сумасшедшими смешными поцелуями ее теплые, пахнущие мандарином руки. — Перестань врать! У тебя оперный голос! Ты поешь лучше, чем Варя Панина! Чем соловей Нежданова! Где ты училась?! Кто тебя выгнал на улицу, скажи?!.. когда началась эта проклятая Зимняя Война…
— Когда началась Зимняя Война, — голос ее сразу стал сух и холоден, — я была далеко отсюда. И мне было не до песен.
Он помолчал. Вытянул руку, стащил со стола туго скрученную сигару, раскурил. Запахло терпким, ядовитым дымом. Она закашлялась.
— Как же это вы певец, а курите.
— И курю, и пью, и все что угодно. Да, и девочек люблю! — крикнул он разудало, и в глазах его заплясали огни, скрещиваясь с карнавальными каминными огнями. — Я не хочу слушать твои истории. Они мне неинтересны. Твоя жизнь — это твоя жизнь. И больше ничья. — Он помолчал, затушил сигару. Положил голову ей на колени, как пес, как большой зимний волк. — Я хочу поцеловать тебя, но я в гриме. Ты не возражаешь, если я пойду в ванную комнату и приму душ?