Империя наций. Этнографическое знание и формирование Советского Союза
Шрифт:
На первый взгляд комментарии этнографов кажутся неискренними. Многие российские этнографы играли важную роль в мероприятиях государства по категоризации населения и прославлению империи. Некоторые члены Отделения этнографии, например Вениамин Семёнов-Тян-Шанский и Серафим Патканов, служили в Центральном статистическом комитете МВД, участвовали в планировании и проведении Всероссийской переписи 1897 года. Другие члены комиссии, включая Анучина, организовывали крупномасштабные этнографические выставки в России и за рубежом, на международных ярмарках, таких как Всемирная Парижская выставка 84 .
84
О поездке Анучина в Европу и его участии во Всемирной Парижской выставке см.: Богданов В. В. Д. Н. Анучин: антрополог и географ (1843–1923). М., 1940. С. 14–16.
Но этнографы ИРГО – которые ездили по всему миру, участвовали в международных конференциях и читали европейские и американские научные журналы – считали, что вносят гораздо меньший вклад в дела империи, чем их коллеги в Западной Европе. И это было отчасти правдой. МВД клеймило этнографию (с ее вниманием к национальности) как «рассадник сепаратизма» и считало профессиональных этнографов (высказывавшихся за уступки нерусскому населению) политически неблагонадежными, тем более что Штернберг, Владимир Богораз и некоторые другие эксперты занялись этнографией, будучи сосланными в 1890-х годах в Сибирь за антиправительственную деятельность 85 . По этим и иным причинам царь и его министры обращались за информацией о населении к местным генерал-губернаторам и военным статистикам, а не к профессиональным этнографам 86 .
85
См.: Янович
86
О роли генерал-губернаторов в управлении Российской империей см.: Rich D. A. The Tsar’s Colonels: Professionalism, Strategy, and Subversion in Late Imperial Russia. Cambridge, MA, 1998.
Но верно также, что российские этнографы идеализировали положение своих европейских коллег, зачастую преувеличивая роль британских и французских антропологов в колониальных проектах их государств. Несомненно, европейские антропологи из целого ряда стран обеспечивали колониальные власти этнографической информацией и помогали своим правительствам вырабатывать «формы управления покоренными народами» 87 . Но Ольденбург и Штернберг вдохновлялись европейскими дискуссиями о «прикладной антропологии» и «прикладной этнографии» задолго до того, как эти области четко оформились. Штернберга, по-видимому, вдохновляло намерение британского правительства учредить Имперское бюро антропологии – проект, который в то время ничем не закончился 88 .
87
Цит. из работы: Соловей Т. Д. «Коренной перелом» в отечественной этнографии (дискуссия о предмете этнологической науки: конец 1920-х – начало 1930-х гг.) // Этнографическое обозрение. 2001. № 3. С. 102–103. Соловей доказывает, что европейской антропологии благоприятствовали «практические… потребности колониальной политики»: в Западной Европе эта дисциплина «пользовалась государственным покровительством и поддержкой», которые «стимулировали активный научный поиск, способствовали выдвижению новых концепций и теорий». Она утверждает, что «в дореволюционной России этнография никогда не имела целенаправленной и масштабной государственной поддержки». Судя по исследованиям европейского колониализма, Соловей, возможно, переоценивает непосредственное участие европейских антропологов в колониальных проектах их государств. См., например: Asad T. Anthropology and the Colonial Encounter. New York, 1973; Idem. Afterword. P. 314–324.
88
О британских планах см.: Stocking G. W., Jr. After Tylor. P. 376–377.
На съезде 1909 года Штернберг предложил, чтобы российское правительство учредило свое собственное этнографическое бюро на основе европейской модели, которое проводило бы исследования по всей империи и составляло бы карты для официального пользования 89 . Штернберг уверял своих коллег, что бюро такого типа может работать на либеральную повестку, обеспечивая Думу информацией, необходимой для улучшения условий жизни инородцев империи. Другие этнографы не испытывали восторга от этого предложения, предупреждая, что их собственные цели неизбежно будут подчинены целям царской бюрократии. Анучин выступал с наиболее громкой критикой, утверждая, что правительственное этнографическое бюро приведет к потере профессиональной автономии. После не слишком продожительных прений большинство поддержало Анучина и отвергло предложение Штернберга 90 .
89
Бартольд В. Хроника: XII Съезд русских естествоиспытателей и врачей в Москве. С. 179–180.
90
Там же.
По следам московского съезда Отделение этнографии провело еще одну встречу – в Санкт-Петербурге 91 . Ольденбург, только что выбранный председателем Отделения, руководил дискуссией о его целях. Этнографы призывали к более тесному сотрудничеству между экспертами и Думой и выражали надежду, что Дума использует экспертные этнографические знания как инструмент политических и социальных реформ 92 . Именно в этом контексте Отделение этнографии включило предложения Штернберга в свою собственную повестку: оно собиралось учредить новую этнографическую исследовательскую комиссию для обеспечения Думы этнографическими отчетами и картами империи. В сентябре 1910 года Ольденбург и его коллеги организовали Комиссию по составлению этнографических карт России. Следующие шесть лет Ольденбург председательствовал или по крайней мере вел активную деятельность в Отделении этнографии и в Комиссии по составлению этнографических карт 93 . Под его руководством картографическая комиссия обсуждала дефиницию понятия «народность», валидность языка как определяющей характеристики национальности и целесообразность применения тех же критериев для категоризации народов Азиатской России, что и для народов России Европейской. Благодаря этой комиссии заметно продвинулось составление подробной этнографической карты Российской империи 94 .
91
Архив Русского географического общества (далее – РГО). Ф. 24. Оп. 1. Д. 78. Л. 56. Эти события отражены в источниках: Журналы заседаний Отделения Этнографии Императорского Русского Географического Общества: заседание 25 февраля 1911 г. // Живая старина. 1911. Год 20. Вып. 1. С. v–vi; Золотарёв Д. Обзор деятельности Постоянной комиссии по составлению этнографических карт. С. xi–xxi.
92
Золотарёв Д. Обзор деятельности Постоянной комиссии по составлению этнографических карт. С. xi.
93
Ольденбург председательствовал в обеих организациях до конца 1912 года и вернулся на обе должности в 1915 году. В этом временн'oм промежутке их занимали Всеволод Миллер и Алексей Шахматов.
94
Ученые из Русского географического общества (в частности, Пётр Кёппен и Александр Риттих) в XIX веке составляли этнографические карты, но они освещали прежде всего Европейскую Россию (Берг Л. С. Всесоюзное географическое общество за сто лет: 1845–1945. М.; Л., 1946. С. 168; Пыпин А. Н. История русской этнографии. СПб., 1892. Т. 4. С. 104–105). Вениамин Семёнов-Тян-Шанский и его отец, географ Пётр Семёнов-Тян-Шанский, включили подробные этнографические карты в свой одиннадцатитомный труд, в котором империя описывалась по регионам (Семёнов-Тян-Шанский В. П., Семёнов-Тян-Шанский П. П., Ламанский В. И. (ред.). Россия. Полное географическое описание нашего отечества. СПб., 1899–1914. Т. 1–11).
ЯЗЫК НАЦИОНАЛЬНОСТИ
Между 1908 и 1914 годами большевики и этнографы ИРГО участвовали в совершенно разных интеллектуальных и политических предприятиях. Ленин и Сталин участвовали в острой политической дискуссии с другими социалистами о пути к социализму; Ольденбург и его коллеги накапливали научные знания об империи. К 1917 году, когда Ленин и Ольденбург возобновили знакомство, революционеры и эксперты выработали свой собственный язык национальности. Их терминологии во многом пересекались, что можно объяснить принадлежностью большевиков и этнографов к одному миру: и те и другие, как и прочие русские интеллектуалы, участвовали в общеевропейской дискуссии о национальной идее. Но, хотя большевики и эксперты использовали в основном те же термины и, казалось бы, говорили на одном языке, на самом деле они определяли эти термины немного по-разному. Позже стало очевидно, что эти две группы, опираясь на разные европейские интеллектуальные традиции, зачастую вкладывали в одни и те же слова разный смысл.
Ольденбург и его коллеги использовали термины «этнографическая группа» и «племя» (последнее переводится на английский как tribe и иногда как ethnicity) более или менее синонимично. Они также употребляли термины «народность» и «национальность» (оба можно примерно перевести как nationality). Чаще всего этнографы использовали термин «народность», происходящий от слова «народ» (people или Volk). В 1846 году, когда Николай Надеждин утверждал, что российские этнографы должны в первую очередь изучать категорию народности, он имел в виду, что они должны изучать этнографические материалы, отражающие «сущность» русского народа 95 .
95
Десятилетием
Надеждин, один из основателей нового Отделения этнографии ИРГО, находился под влиянием идей немецкого романтика Иоганна Гердера. Гердер считал, что каждый народ обладает своим уникальным духом (Volksgeist), выражающимся в языке, культуре и обычаях простонародья (Volk). Надеждин также противопоставлял себя сторонникам «теории официальной народности», как ее сформулировал в 1830-х годах министр просвещения и советник царя Николая I Сергей Уваров. После Французской революции (и на фоне популярности национальных движений, распространившихся в Европе в 1820-х и 1830-х годах) Уваров искал новую государственную идеологию, которая позволяла бы России выглядеть частью «европейской цивилизации», но в то же время сохранять собственную «систему социальных ценностей» 96 . Он пришел к формуле «Православие, Самодержавие, Народность», где царь представлялся «воплощением» русского народа или нации 97 . В 1840-х годах русские интеллектуалы, включая Надеждина, использовали идеи немецких романтиков, чтобы «трансформировать образ русского народа» и освободить его из этих «объятий самодержавия» 98 .
96
Зорин А. Идеология «православия – самодержавия – народности»: опыт реконструкции // Новое литературное обозрение. 1997. № 26. С. 71–104 (особ. 71, 81–82). См. также: Anderson B. Imagined Communities. Ch. 6.
97
Цит. по: Knight N. Ethnicity, Nationality and the Masses. P. 54. См. также: Зорин А. Идеология «православия – самодержавия – народности». С. 71–104; Riasanovsky N. Nicholas I and Official Nationality. Berkeley, 1959. Бенедикт Андерсон при обсуждении уваровской формулы ошибочно представляет ее как «Самодержавие, Православие, Национальность» (Anderson B. Imagined Communities. P. 87). Но в действительности Уваров выбрал слово «народность» (с русским корнем «народ»), чтобы отличить Российскую империю от других европейских государств.
98
Цит. из работы: Knight N. Ethnicity, Nationality and the Masses. P. 56. Найт отмечает это в отношении «радикальных интеллектуалов», таких как Александр Герцен. В другой статье он рассуждает о том, каким образом Надеждин использовал этнографию для достижения аналогичных целей. См.: Knight N. Science, Empire, and Nationality in the Russian Geographical Society, 1845–1855 // Burbank J., Ransel D. L. (eds.). Imperial Russia: New Histories for the Empire. Bloomington, 1998. P. 108–141. Уваров также испытал влияние немецкого романтического национализма.
Надеждин интересовался в первую очередь русским крестьянством. Но другие члены Отделения этнографии впоследствии применили тот же подход к изучению нерусских народов империи, в том числе инородцев. Начиная с 1850-х и 1860-х годов этнографы собирали и публиковали этнографические материалы, например фольклорные произведения и описания быта, отражавшие «сущность» многих коренных народов империи 99 . К 1890-м годам, когда в России вошли в моду теории культурной эволюции, эксперты Отделения этнографии использовали термин «народность» в нескольких значениях 100 . Иногда они обозначали им отдельный народ со своим языком, этнической или национальной культурой и характерной внешностью – говорили о «русской народности», «бурятской народности», «грузинской народности» и т. д. Иногда они использовали этот термин в более узком смысле, относя лишь к той подгруппе народа, которая сохранила свою «народную» (v"olkisch) культуру.
99
Knight N. Science, Empire, and Nationality in the Russian Geographical Society. P. 127, 129, 130; Берг Л. С. Всесоюзное географическое общество. С. 146–147; Пыпин А. Н. История русской этнографии. Т. 4. С. 455; Knight N. Constructing the Science of Nationality: Ethnography in Mid-Nineteenth Century Russia. Ph.D. diss. Columbia University, 1994. Об идеях Гердера см.: Bunzl M. Franz Boas and the Humboldtian Tradition: From Volksgeist and Nationalcharakter to an Anthropological Concept of Culture // Stocking G. W., Jr (ed.). Volksgeist as Method and Ethic: Essays on Boasian Ethnography and the German Anthropological Tradition. Madison, 1996. P. 17–78. О Белинском, Надеждине и влиянии Гердера см.: Terras V. Belinskij and Russian Literary Criticism: The Heritage of Organic Aesthetics. Madison, 1974.
100
О культурно-эволюционистской школе в России см.: Станюкович Т. В. Этнографическая наука и музеи (по материалам этнографических музеев Академии наук). Л., 1978. Гл. 3; Соловей Т. Д. «Коренной перелом» в отечественной этнографии. С. 101–121.
В начале ХХ века русская этнография по сути оставалась наукой о народностях. Поэтому, когда в 1910 году собралась новая картографическая комиссия ИРГО, казалось естественным, что она организует свою исследовательскую работу на основе категории «народности». Но когда этнограф Дмитрий Зеленин высказал это предложение, последовал спор: какую дефиницию комиссия должна дать этому «слабому и неопределенному понятию»? Какие характеристики важнее всего для отличения одной народности от другой? 101 Несколько членов картографической комиссии, включая Алексея Шахматова, настаивали, что один из самых надежных индикаторов народности – «родной язык» 102 . Эти этнографы предлагали положить в основу работы комиссии материалы Всероссийской переписи 1897 года. Перепись не включала отдельного вопроса о народности, а классифицировала большинство подданных империи по родному языку и вероисповеданию; Центральный статистический комитет, исходя из этих результатов, составил «список народностей империи» 103 . Другие члены комиссии критиковали эту формулу, заявляя, что народность есть нечто большее, чем отражение языка (или языка и религии). Штернберг (только что окончивший статью о росте национального самосознания у инородцев империи) настаивал, что комиссия должна обращать внимание на «самоопределение» населения 104 . Фёдор Волков утверждал, что для комиссии принципиально важно также картографировать антропологические (физические или расовые) характеристики 105 . Большинство членов комиссии, в том числе Николай Могилянский, хотели, чтобы она уделила основное внимание сочетанию языка и других этнографических характеристик, включая те элементы материальной и духовной культуры, которые являются выражением народного быта 106 .
101
РГО. Ф. 24. Оп. 1. Д. 78. Л. 59–62 об., 64 об. – 66.
102
Там же. Л. 65–65 об. Зеленин также предпочитал лингвистический подход.
103
Котельников А. История производства и разработки всеобщей переписи населения. СПб., 1909; Патканов С. К таблицам XIII, XIV, XV и XVI // Тройницкий Н. А. (ред.). Общий свод по империи результатов разработки данных Первой всеобщей переписи населения, произведенной 28 января 1897 года. СПб., 1905. Т. 2. С. 1–39. Это соответствовало европейским нормам, установленным на международных статистических конгрессах. Статистики Российской империи тоже в них участвовали. В 1872 году такой международный конгресс проводился в Санкт-Петербурге. О переписи 1897 года см. также: Darrow D. W. Census as a Technology of Empire // Ab Imperio. 2002. No. 4. P. 145–176.
104
РГО. Ф. 24. Оп. 1. Д. 78. Л. 59 об.
105
Золотарёв Д. Обзор деятельности Постоянной комиссии по составлению этнографических карт. С. xvii–xviii.
106
РГО. Ф. 24. Оп. 1. Д. 78. Л. 61 об. – 63.