Империя ненависти

Кент Рина

Сказать, что я сварлив сегодня утром, было бы преуменьшением. Мало того, что ублюдок Нокс прислал мне вчера вечером еще одну блондинку-проститутку, так он еще и устроил этот гребаный цирк.

А может, у меня плохое настроение после вчерашнего.

После того, как я впервые увидел слезы Николь и прикоснулся к ним. После того, как я услышал, как она сказала, что терпит мое презренное присутствие только потому, что хочет сохранить крышу над головой своей семьи.

Семья.

Когда, блядь, у нее появилась семья? Ее

отец умер. Она ушла из дома отчима в тот роковой день, и ее матери тоже больше нет.

Так что у нее нет этого. Семьи.

А может, она не такая долбанутая на всю голову, как я, и создала семью, как и положено нормальным людям.

В любом случае, я дохожу до кабинета, неся всех демонов, которых я прятал годами. Теперь они гордо восседают на плечах, выставленные на всеобщее обозрение.

И поскольку я не в настроении, у меня возникает искушение заставить кого-то другого испытать это тоже. Точнее, ее.

Я смотрю на часы, считая секунды до восьми утра, и в этот самый момент она входит в здание, неся в одной руке чашку с кофе, а в другой папки.

На ней облегающая темно-синяя блузка, облегающая грудь. Но это еще не все. Первые две пуговицы расстегнуты, поэтому, когда она наклоняется, чтобы положить передо мной то, что держит в руках, я вижу в первом ряду линию между ее кремовыми бледными сиськами.

Я скрежещу зубами от чистого проклятого гнева, глядя на то, как мой член напрягается в брюках.

Влечение к Николь или даже восприятие ее как девушки должно быть последним пунктом в моей повестке дня.

— Вот ваше кафе и проекты контрактов, которые вы просили. Я также отправила вам по электронной почте цифровую версию на случай, если она вам понадобится.

— Ты что, блядь, шлюха?

Она отшатывается назад, ее глаза расширяются.

— Что с вами не так с утра?

— Это я должен спросить. Соблазнение — это твоя следующая схема?

— Ч-что?

Я наклоняю голову к ее груди, и она медленно смотрит вниз, затем застёгивает пальцами расстегнутые пуговицы. Красный цвет покрывает ее щеки, и, если бы я не знал ее лучше, я бы сказал, что она краснеет.

Но Николь, мать ее, Адлер не умеет ни краснеть, ни испытывать большинство нормальных человеческих чувств.

— Это было не специально. — она отпускает рубашку, как только застегивает ее, затем пристально смотрит на меня. — И вы последний мужчина, которого я бы пыталась соблазнить.

— Потому, что ты меня не соблазнишь.

— Отлично. Наконец-то мы хоть в чем-то согласны. — она смотрит на меня одним из своих надменных взглядов. — А теперь, если вы меня извините, я пойду.

Затем она разворачивается и уходит.

У меня возникает искушение позвать ее, просто чтобы досадить ей так же сильно, как она превращает мою жизнь в ад.

Но, может, оно того не стоит?

Может, мне стоит выгнать ее и продолжать жить так, как я жил до того, как она появилась в Нью-Йорке.

Затем

я вспоминаю все те чертовы вещи, которые она сделала, и то, как перевернула мою жизнь с ног на голову, и мгновенно отметаю эти мысли.

Сделав глоток кофе, я перелистываю документ. Красным маркером в руке я подчеркиваю слова и предложения, которые хочу заменить, и обвожу кружком те, которые нужно убрать.

Как только я закончу, я отнесу папку ей. Я могу позвать ее, но мне нравится заставать ее врасплох. Она слегка подпрыгивает на месте, ее губы приоткрываются, а зеленые глаза расширяются.

Это вид, который я активно пытаюсь воссоздать при каждом удобном случае.

Но прежде, чем я открываю дверь, я вижу, что она прислонилась к столу, лицом к стене и прижимает телефон к уху.

Хотя видна только спина, ее плечи напряжены, а позвоночник выпрямлен.

Вместо того чтобы войти силой, я медленно открываю дверь. Она не обращает на меня никакого внимания, маниакально постукивая ногой по полу.

— …Я знаю. Прости, милый. Обещаю приехать сегодня немного раньше, так что жди меня и не засыпай, хорошо? Я приготовлю твое любимое блюдо.

Красная дымка застилает мое зрение, и я почти готов ударить кулаком в стену.

Но я не бью.

Я не должен даже думать о таком виде насилия.

— Вы совершаете личные звонки во время работы, мисс Адлер?

Она вздрагивает и делает шаг вперед, прежде чем поймать себя в последнюю секунду. Телефон падает на бок, и она снова смотрит на меня с застывшим выражением лица.

Только на этот раз я не нахожу в нем никакого удовольствия. Обычное чувство смешивается с чем-то другим, совершенно гнусным и мрачным.

— Я…, — пролепетала она.

— Вы что? Фирма платит вам за разговоры по телефону?

— Я не думала…

— Очевидно. Вы глупая?

— Я не глупая. — она поднимает голову. — Перестаньте называть меня так.

— Тогда прекратите совершать глупые поступки. Еще один личный телефонный звонок во время рабочего дня, и он будет последним. Все ясно?

— Кристально.

— И избавьтесь от этого чертового поведения. Я серьезно, Николь. Не у тебя здесь превосходство.

Она поджимает губы, но не усугубляет ситуацию и молчит.

Я бросаю документ на ее стол.

— Мне нужно, чтобы вы вернули его через двадцать минут. Займитесь этим.

Затем я возвращаюсь в свой кабинет и закрываю жалюзи, прежде чем действовать в соответствии с животным желанием внутри меня.

Милый.

Она так и сказала.

Проклятый милый.

И не засыпай. Жди меня.

И она приготовит ему его любимое блюдо.

С каких пор, блядь, она вообще готовит?

Она всегда была принцессой. Всегда ухаживала и прислуживала так или иначе. Так для кого, блядь, ей готовить? Кого, блядь, она так высоко ценит?