Империя серебра

Иггульден Конн

Это мимолетное действие словно вызволило его из безвременья. Повернувшись, славный воин выкрикнул двум своим минганам приказ:

— А ну, вперед, за мной! Негоже нам торчать здесь, когда хан воюет в поле!

Скача легким галопом, Хасар высматривал наиболее сподручное место для возможного удара. В сотне шагов от врага он привстал в седле, вглядываясь во вражеское построение, в надежде узреть там знаменосцев с императорским вымпелом. По всей видимости, это где-то в середине тех плотных рядов — преграды из людей, коней и металла, позволяющей обеспечить безопасность всего-то одному отчаявшемуся правителю. Свой меч Хасар вытер дочиста тряпицей и сунул обратно в ножны. Между тем воины наметили себе мишени и пустили в цзиньских солдат стрелы с безжалостной

точностью. Сложно было сдерживаться в такой манящей близости от цели. Просто нестерпимо.

Бросок Угэдэя пронес атакующих мимо внешних рядов, вооруженных тяжелыми пиками. Цзиньские полки вымуштрованы, но одной муштрой, как известно, взять верх нельзя. Боевые порядки сломлены не были, но оказались обескровлены беспрестанными бросками всадников. Ряды бойцов сузились, спутались, скукожились до разрозненных очагов, которые вздеть на копья или добить стрелами ничего не стоило.

В цзиньских рядах натужно зазвучали рога, и около десятка тысяч мечников, обнажив по команде оружие, с криками бросились отражать натиск. Но бежали они под нескончаемым градом стрел, пущенных изблизи, поэтому передние ряды были измолоты и истоптаны. Общая масса вскоре оказалась раздроблена на пары, тройки, в лучшем случае десятки, и все это перед проворными мечами всадников. При виде резни, что творилась впереди, задние ряды цзиньцев в неуверенности замерли, в то время как монголы, восстановив стройность рядов, метнулись вперед. Секунда-другая, и свой натиск они усилили до чугунного галопа, разя уцелевших встречных неудержимо, с безжалостной точностью. Ряды цзиньцев, редея, подавались назад, как трава под косой.

Безумство Угэдэя на поле боя видел Тулуй — в частности то, как брат вклинился в глубь вражеских рядов, разя вместе со своими кешиктенами любого встречного и поперечного, причем с таким залихватским видом, будто задумал прорвать цзиньское построение из конца в конец. Тулуя пронзили страх и благоговение. Столь явного безрассудства от брата он не ожидал, но того было уже не удержать, да и кешиктены, следуя его примеру, включились в безудержную рубку. Угэдэй рвался напролом так, будто был бессмертен и неуязвим, хотя сам воздух вокруг насытился дымом и смертью.

Дым на поле боя Тулуй видел впервые. Это было что-то совершенно новое, из ряда вон, и его люди с беспокойством взирали на ползущий в их сторону слоистый, прогоркло пахнущий сероватый шлейф. К странному запаху Тулуй привык, но громовой треск, сполохи и тяжкое сотрясание под ногами вселяли невольный, ни с чем не сравнимый ужас. Он просто не мог себя сдерживать, особенно при виде того, как Угэдэй, по сути, обрекает себя на гибель. Постепенно все проникались глухим отчаянием от неспособности предотвратить смещение на юг. Убийственная возня все больше обретала хаотичный характер, а монгольское преимущество в скорости и меткости гасилось, как крушение волн о скалистый берег. Бессильная ярость охватывала от невозможности сделать что-то решающее, судьбоносное.

Своих темников Тулуй направил на помощь хану, с распоряжением помочь расширить Угэдэевы фланги и клин, которым он вдавливается в цзиньскую армию. При этом Тулуй ощутил прилив гордости за своего сына Менгу, минган которого последовал за своим командиром беспрекословно. Чингисхан своих сыновей брал на войну нечасто. Переживая за безопасность Менгу, Тулуй вместе с тем цвел от удовольствия, видя, каким храбрым и сильным багатуром вырос его сын. Сорхахтани, когда он ей расскажет, будет очень довольна.

Космы дыма снова рассеялись, и Тулуй внутренне замер в ожидании очередного раската. К этому моменту армия цзиньцев стала ближе и теперь спиралью овевала его людей, продвигаясь к югу, все время к югу. Тулуй поносил их на чем свет стоит, а цзиньского солдата, из желания сохранить безукоризненность ряда тупо пролезающего чуть ли не под самой мордой лошади, умертвил уколом в шею, в том месте, где заканчивается доспех.

Тулуй поднял глаза и увидел еще целые сотни, спешащие занять позицию. Доспехи на них как на обычных солдатах, а вот оружием

служат какие-то странного вида черные железные трубы. Было видно, как солдаты сгибаются под их весом, но действовали они с отчаянной целеустремленностью. Вот вражеские офицеры пролаяли команду заряжать и изготовиться. Тулуй нутром почуял, что им необходимо воспрепятствовать, и как можно быстрее.

Уже изрядно осипшим голосом он выкрикнул распоряжения. Один минган развернулся для броска на новую угрозу, выбыв таким образом из состава тумена, идущего на помощь Угэдэю. Остальные следовали за своим военачальником без колебаний, взмахивая мечами и пуская стрелы во все, что только встречалось на его пути.

Цзиньских солдат срубали за возней с их запалами и железными трубами. Кого-то затаптывали конями, другие гибли под жаркое шипение продолговатых зарядов, которые они спешно запихивали в это свое оружие. Немало труб попадало наземь, и монгольские нукеры бдительно отдергивали от них своих лошадей, а то и, крепко зажмурясь, бросались прямо на их отверстые жерла.

Сладить вовремя со всеми трубами все же не удалось. Сухо и часто затрещали раскаты помельче, нанося урон атакующим. Вот скачущего рядом нукера вышибло из седла еще прежде, чем он успел вскрикнуть. Невдалеке судорожно приподнялась на разъезжающихся нетвердых ногах лошадь с алой от крови грудью. Треск хлестнул по ушам, как неимоверных размеров бич, а следом сизоватым облаком накатил густой дым, сея в рядах слепоту. Тулуй незряче размахивал саблей, пока та, к его изумлению, не лопнула прямо в руке, осталась одна рукоять. На него что-то с размаху упало — непонятно, то ли враг, то ли кто-то из своих. В эту секунду Тулуй почувствовал, как из его лошади стремительно уходит жизнь, и едва успел высвободить ноги из стремян, иначе кобылица могла в падении придавить его. Из-за голенища гутула [21] он выхватил длинный нож и, держа его острием вверх, захромал по щербатой земле сквозь слои дыма. Вновь затрещали те странные, похожие на удары хлыста звуки, и трубы изрыгнули свою начинку из камней и железа. Многие из тех стволов бессмысленно содрогались на земле, поскольку хозяева их уже лежали бездыханные.

21

Гутул — сапожок с острым загнутым носком.

Сколько длился бой, сложно было и сказать. Отчего-то в густой пелене дыма страх накатывал с неимоверной, поистине ошеломляющей силой. Чтобы как-то отвлечь ум от всего этого шума и хаоса, Тулуй занялся подсчетами. Достичь границы цзиньской армии удастся примерно к закату. До нее оставалось уже всего с десяток-другой гадзаров, хотя каждый шаг цзиньцам давался ценой страданий и смертей. Когда в дыму наметился просвет, Тулуй взглядом поймал розовеющий солнечный диск, который, словно воспользовавшись косматой дымовой завесой, успел уже существенно приблизиться к горизонту. Все это Тулуй воспринимал с изумлением, почти машинально ухватывая поводья оставшейся без седока лошади и выискивая на земле какое-нибудь подходящее оружие. Трава внизу была скользкой от крови. Желудок выворачивало от липкого тлетворного зловония внутренностей и смерти вкупе с пронзительно-едким запахом жженого пороха — сочетание, вдыхать которое не пожелаешь никому.

Сын Неба Сюань скакал, незатронутый кровопролитием, хотя вонь пороха в вечернем воздухе была поистине невыносимой. Вокруг на его благородное воинство со звоном и скрежетом обрушивались тумены варваров, вгрызаясь своими железными зубами и когтями. Взгляд императора, смотрящего на юг поверх голов, был холоден. Вон уже и граница, хотя вряд ли монголы уймутся, когда его армия минует тот простенький каменный храм, что символизирует разделение между двумя царствами. Неведомо как цзиньская армия, на ощупь проблуждав, так же вслепую вернулась обратно на главную дорогу. Каменное строение вдали белело пятнышком, очажком мира в окружении двух стягивающихся к нему армий.