Империя серебра
Шрифт:
Видно было, как передние ряды смялись, продавленные пиками и копытами. Некоторые лошади, противясь, с отчаянным ржанием косили шалыми глазами, и тогда всадники рвали им удилами губы и с сердитыми криками разворачивали для нового броска. Остальные прямиком бросались на цзиньцев. От силы удара пики и тех, и других лопались в щепу. Отбросив сломанные древки, монгольские воины хватались за мечи, мышцами, закаленными двадцатью годами натягивания лука, без устали рубя наотмашь, все время наотмашь, по оскаленным лицам врага.
Хасара обдала теплая морось алых капель: под ним убило лошадь, и он предусмотрительно
Хасар ловил на себе мрачные взгляды императорских солдат и молча взирал на то, как они перед ним отступают. Почувствовав, что его меч застрял во вражеском щите, он выпустил его из рук, а когда цзинец по инерции отшатнулся назад, крякнув, мгновенным движением поднял с земли еще один и нанес солдату удар слева. Только после этого Хасар влез на лошадь за спиной у всадника и оглядел окрестность.
В отдалении передовые ряды цзиньской армии уже дошли до рядов сунцев.
— Найди мне лошадь! — крикнул он на ухо кешиктену.
Тот развернул своего жеребца, и они вместе выехали из прорубленного воинами круга, который тут же за ними сомкнулся створками вновь поднятых побитых щитов.
Хасар оглянулся на Угэдэя, внутренне холодея от ощущения только что пережитой опасности. То, что положение безнадежно, ясно и ребенку. При такой силище, что стоит напротив, туменам остается только показать спину. Если полки сунцев двинутся в бой, останется попросту уносить с границы ноги. Единственное, из чего можно выбирать, — это уйти с достоинством или дать деру, как от стаи волков. Хасар от досады скрежетнул зубами. Выбор и так ясен, иного не остается.
Сюань с гордо выпрямленной спиной неторопливо правил коня к сунским боевым порядкам. Со спины и боков его окружали три генерала в нарядных доспехах и плащах. Все они были пропылены и усталы, и тем не менее Сюань скакал с таким видом, словно дать ему от ворот поворот не смел никто и ни за что. Разумеется, в строю ему надлежало быть первым. Простых солдат сунцы к себе во владения, понятное дело, не пустят. На высшее благоволение вправе рассчитывать лишь он, единовластный правитель. Ведь это он Сын Неба. Правда, титул был без наличия подданных, а сам император — без городов, но свое достоинство, подъезжая к передовым рядам, Сюань блюл свято.
Сунцы стояли недвижимо, и Сюань, чтобы чем-то себя занять, взялся отряхивать приставшую к перчатке былинку. Глядя поверх голов сунской армии, он не выказывал тревоги и неудобства. Слышно было, как сзади его армию нещадно треплют монголы, но цзиньский император даже не обернулся, чтобы как-то это засвидетельствовать. Была вероятность, что его двоюродный брат Ли-цзун во время ожидания намеренно допустит уничтожение цзиньского воинства. Эта мысль вызывала у Сюаня мертвенный холодок, но поделать он все равно
Все телодвижения Сюаня, все его планы и ходы теперь сводились к одному. К рядам сунцев он подскакал почти вплотную. Если они разомкнутся и его пропустят, ему откроется путь в безопасность вместе с теми, кто уцелеет из его воинства. Сюань старался не думать о том, что может произойти, если его аспиды-родственнички решат окончательно сбросить его со счетов. А что, с них станется. Может, они к тому и клонят: все выжидают, выжидают, выжидают… Можно вот так просидеть перед ними на коне вплоть до той минуты, когда монголы, закончив расправу с его армией, возьмутся и за него самого. Есть вероятность, что Ли-цзун и тогда для его спасения и пальцем не пошевельнет.
Лицо Сюаня воплощало само бесстрастие, когда он неспешно обводил глазами ряды сунских солдат. В конце концов, чему быть, того не миновать. Внутри его белым калением жгла скрытая искра ярости, но на лице не отражалось ничего. Как можно непринужденней, он обернулся к одному из своих генералов и спросил что-то насчет использованной сунцами пушки.
Генерал весь покрылся нервной испариной, но ответил так, словно они находились где-нибудь на воинском смотре:
— Орудие, ваше императорское величество, сухопутное, из разряда тех, которые мы сами применяем на городских стенах. Для их изготовления бронза отливается в формы, а затем вытачивается и шлифуется. Порох в них вспыхивает с жесточайшей силой, посылая ядро, сеющее ужас среди неприятеля.
Сюань кивнул, словно был доподлинно удовлетворен. Именем предков, сколько еще можно вот так ждать?
— Столь большая пушка, верно, очень тяжела, — натянутым от волнения голосом сказал он. — Тащить ее по неровной местности, должно быть, весьма затруднительно.
Генерал кивнул, довольный тем, что повелитель заводит с ним беседу, даром что ставки, понятное дело, неимоверно высоки и с каждой минутой все возрастают.
— Орудие, государь, зиждется на деревянном лафете. Он снабжен колесами, но вы совершенно правы — для того, чтобы выкатить его на позицию, требуется много людей и быков. А еще — на то, чтобы перемещать каменные ядра, мешки с порохом, запалы и банники. Возможно, у вас будет случай взглянуть на них поближе, когда мы ступим на сунскую территорию.
Сюань посмотрел на генерала, взглядом укоряя за несдержанность:
— Все может быть, генерал, все может быть. Расскажите-ка мне о сунских полках, что-то я некоторые из тех знамен не признаю.
Генерал — безусловно, специалист в своем деле — взялся приводить имена и истории. Сюань, накренив голову, делал вид, что слушает его заунывный рассказ, а сам неотрывно следил за рядами сунцев. И когда те на секунду разомкнулись, пропуская к границе офицера на величавом жеребце, он хотя и не подал виду, но у самого сердце едва не выскочило из груди.