Империя тишины
Шрифт:
– А что сказал твой отец? – спросил Гибсон, наклонив трость.
Я поведал ему и о моем провале на переговорах с факционарием гильдии, и о совещании – обо всем. На мгновение я закрыл глаза и, наверное, уже в сотый раз уронил голову на пуховую подушку. А затем задал вопрос, который больше всего меня тревожил, решив, что так будет лучше, чем позволить ему и дальше терзать душу.
– Что они теперь со мной сделают?
Гибсон ответил с удивительной для такого вопроса твердостью и спокойствием, тем самым напомнив мне, что он схоласт, обученный придерживаться логики в любых обстоятельствах:
– Об
– Посмотрим, надолго ли.
– Адриан, – Гибсон положил легкую, как бумага, руку мне на плечо, – твой отец всегда считал тебя слишком добрым. Слишком мягким, чтобы править людьми.
– Это все из-за представительницы Гильдии шахтеров…
Я поставил стакан на подоконник у изголовья кровати и постарался перевернуться на бок.
– Нет, не из-за нее, – возразил Гибсон, опустился в кресло и откинулся на спинку; его взгляд опять соскользнул с моего лица к высокому окну. – Твой отец – хищник, Адриан. Самый настоящий хищник. И он убежден, что все лорды должны быть такими.
Я сел и скривился от боли в боку, прижав руку к медицинскому устройству.
– На этих рудниках умирают люди. Радиация, Гибсон…
Наставник, казалось, не слышал меня и продолжал говорить, не повышая голоса, – приглушенным шепотом, похожим на шорох ветра в источенных временем скалах.
– Он, твой отец, считает, что власть должна быть жесткой.
Внезапно в его тоне проявилась требовательность педагога:
– Адриан, назови мне восемь видов повиновения.
Я начал перечислять:
– Повиновение из страха перед болью. Повиновение из прочих страхов. Повиновение из любви к личности иерарха. Повиновение из преданности трону иерарха. Повиновение из уважения к законам, людским и божественным. Повиновение из благочестия. Повиновение из жалости. Повиновение из почитания.
– Какое из них самое простое?
Я моргнул, поскольку ожидал более пугающего вопроса.
– Из страха перед болью.
Только это ему и было нужно, чтобы я почувствовал весомость сказанного.
– Закон рыб, – улыбнулся Гибсон. – Совершенно верно. Так правит твой отец, и Криспин будет править так же. Вот почему отец доверяет ему больше, чем тебе. Понимаешь? Он делает тебе комплимент, хотя сам не догадывается об этом.
Не найдя, что ответить, я с негодованием отвернулся. Все это было нехорошо. Неправильно.
– Так нельзя управлять людьми.
– Все, чего хочет твой отец, – это давить. Получить от этих рудников как можно больше, чтобы купить у Имперской канцелярии титул барона и возвысить свой род над домами других пэров.
– Но зачем? – пробормотал я, чувствуя, как усиливается в боку тупая, обдающая жаром боль. – Еще больше руды и сервов, чтобы добывать ее. Еще больше того же самого…
Голос Гибсона внезапно изменился, словно звучал теперь издалека:
– Когда-то все лорды думали так же, как твой отец, считая ресурсы лишь топливом для продвижения к цели. Они погубили и себя, и саму Землю. Бессердечие твоего отца оправдано лишь тем,
Пока он говорил, в глазах у меня потемнело, и я сумел сказать только:
– Это не оправдание.
Схоласт похлопал меня по плечу:
– В этом-то и разница между вами.
Если я и собирался ответить, то не успел. Темнота накрыла меня, высыпаясь, как песок.
В моем сне я шел в одиночестве под узкой аркой, отделяющей от кладбища мавзолей, в котором покоился прах моих предков. Сколько раз я оказывался здесь во сне, хотя наяву побывал лишь однажды? Когда хоронили мать моего отца леди Фуксию, я был еще маленьким мальчиком. Я плохо знал ее, но впервые в жизни видел покойника. Впервые встретился со смертью. Этот запах, эти воспоминания навсегда остались со мной. Они преследовали меня повсюду, и часто, став свидетелем чьей-либо смерти, я вспоминал этот приторный запах мирра, дым от свеч с ладаном, гудение капелланов и Эусебию, спускавшуюся во главе погребальной процессии по гулким ступеням нашего некрополя. В моем детском восприятии отложилось не то, что умерла моя бабушка, а скорее то, что нас посетила смерть. И поэтому каждый ее следующий визит вызывал в моей памяти ту процессию и те ступеньки, уходившие под землю.
В моем сне отец шел сразу за приором, неся в руках прах бабушки, а мы, его семья, шагали следом с погребальными урнами. В моей урне были глаза покойной, плавающие в голубой жидкости, у матери – ее сердце, у дяди Луциана, погибшего семь лет назад из-за крушения флайера, – мозг. Черный, как сама темнота, саван накрывал огромную статую бабушки, поднимающуюся от неровного пола среди сталактитов. Я слушал, как капала вода с каменного потолка, падая в лужи, гладкие, как зеркало. Когда я сорвал этот покров, под ним оказалась статуя моего отца, а вовсе не бабушки. И она была живая, на меня смотрели глаза, похожие на умирающие звезды. Я выронил урну, и она разбилась о пол пещеры.
Каменные руки статуи схватили меня и подняли в воздух. Пещера исчезла, превратившись в дым и темноту, и только красные глаза призрака моего отца никуда не делись. Я вырвался из его рук и бросился через невидимый портал, окруженный масками тридцати одного лорда Марло, тускло-белыми в бесконечном мраке. Словно ныряльщик в холодной давящей глубине, я задохнулся и потерял ориентацию. Ужас когтями вцепился в меня, и я проснулся, как мне показалось, – проснулся целым и невредимым. Гибсон все еще стоял здесь, высокий, каким никогда не был в моей памяти. Сутулая спина выпрямлена, волосы приведены почти в идеальный порядок, а взгляд острый, словно скальпель.
Я с легкостью испортил эту картину, отвлекшись на ноздри моего наставника, разрезанные в знак совершенного им преступления.
Иногда я думаю, что память подводит меня, затерявшись в столетиях, прошедших с моей юности. Время от времени гадаю, не перекрывают ли более поздние воспоминания те первые кошмары. Но даже если мне опять пригрозят отрубить за это голову, я без колебаний готов поклясться, что именно так все и было: я видел увечья Гибсона еще до того, как ему их нанесли.
Я состарился и снова помолодел, прежде чем смог осознать все это.