Империя тишины
Шрифт:
Слуга поклонился, прищелкнув каблуками:
– Адриан Марло, ваша милость.
Мать повернулась ко мне и приподняла левую бровь, так что монокль выпал из глаза:
– Кого я вижу!
Она остановила раскачивающийся монокль и вложила в крохотный кармашек на лазурной блузке. Затем махнула лазерным пером, и туманное облако голограммы со щелчком исчезло, оставив ее в серой пустоте.
Я выпрямился и одернул беговую майку.
– Кого ты видишь? Да я здесь уже четыре дня. Ты хотя бы знаешь, что в конце недели я улетаю?
Быстрая улыбка мелькнула на фарфоровом лице матери.
– Да, да, знаю. Микал, ты можешь
Он поклонился и вышел, громко хлопнув дверью.
Мать улыбнулась и сказала, невольно пробуждая в памяти слова Гамлета:
– Вот мы одни.
Она скрестила руки и посмотрела на меня с выражением, которое мне не удалось распознать: поджала губы, сдвинула брови и прищурила янтарные глаза. Если бы не эти легкие движения лица, ее можно было бы принять за еще одну застывшую голограмму, изображение, сотканное из света, как статуи отливают из бронзы.
– Не мог бы ты, во имя Земли, объяснить мне, что намерен делать?
Я удивленно захлопал глазами, не ожидая такого поворота, и оглянулся.
– Что ты…
– Не прикидывайся дураком, Адриан.
Бронзово-зеленая юбка разлетелась веером, когда мать развернулась и прошла по голографической платформе к боковому столику, уставленному приборами, необходимыми в ее профессии. Я разглядел там тяжелые энтоптические очки, старомодную компьютерную консоль и кристаллический планшет на зарядном устройстве, рядом с пультом регулировки освещения и поляризации окон. Лилиана Кефалос-Марло взялась за нейлоновый ремень и подняла со стола небольшой кейс наподобие тех, какими пользуются в особо важных случаях имперские курьеры. Сжав зубы, она без всяких церемоний швырнула чемоданчик мне. Я инстинктивно поймал его.
– Открой.
Я так и сделал и чуть не выронил кейс из рук, едва удержав от волнения.
– Так это ты? Но как? – спросил я, изумленно взглянув на женщину, передавшую мне свои гены.
– Просто следила за тобой, – холодно ответила она и надавила большим пальцем на пульт, одним щелчком превратив прозрачные окна в матовые и отгородив нас от всего мира. – Особенно после того происшествия на Колоссо.
Я очень осторожно, словно это была гадюка или отрубленная рука, достал предмет, лежавший на дне кейса.
– Мама, как тебе удалось получить ее?
Разумеется, это была книга – небольшой томик в коричневой кожаной обложке, подаренный мне Гибсоном в тот день у береговой стены. «Король с десятью тысячами глаз» – как принято считать, автобиография легендарного Кхарна Сагары, короля Воргоссоса. Я открыл ее и достал желтый конверт, спрятанный под обложкой. На нем изящным почерком Гибсона было написано мое имя. Кто-то уже распечатал его, и я заглянул внутрь, зажав книгу под мышкой.
– Он договорился с женщиной-схоластом лорда Альбана, – сказала мать, подойдя ближе. – Вероятно, та была знакома с каким-то маркитантом, который мог доставить тебя в Нов-Сенбер на Тевкре. – Она нахмурилась. – Не самый лучший в мире план. Ты сам все прочтешь.
В моей голове бурлили и пенились сотни вопросов, главный из них вырвался первым:
– Как отец узнал о нем?
– О письме? – усмехнулась мать. – Ал о нем и понятия не имел. Люди лорда Альбана сообщили в его канцелярию, что эта женщина-схоласт самовольно связалась с кораблем маркитанта на орбите. План раскрыли с другого конца.
Пока она рассказывала, я положил конверт
– Твой отец понимал, что ты как-то замешан в этом, но он решил, что уже победил, после того как… – Она умолкла, и непонятное выражение немного смягчило аристократическую строгость ее лица. – Мне жаль Гибсона. Я знаю, как вы были близки.
– А что с ним сделали потом?
Мать покачала головой и ответила:
– Посадили на какой-нибудь грузовой корабль и отвезли одному императору известно куда. Твой отец вписал его в декларацию семи кораблей, четыре из которых отправляются за пределы системы. Я не могу установить с ними связь, пока они не выйдут из врапа, и даже тогда мне придется согласовать волну либо с моей матерью, либо с твоим отцом.
Я не сдержал разочарованную гримасу. Квантовый телеграф был дорогим удовольствием и тщательно контролировался Капеллой как особо опасная технология.
– Значит, с ним все кончено.
– Но он жив, – возразила мать, – если тебе от этого станет легче.
Легче не стало. Я опустил взгляд на свои ноги в самошнурующихся кроссовках. Все слова сбежали от меня, выпорхнули через матовые окна, промчались мимо башен и стеклянного купола и исчезли в зелени соседней долины. А дальше произошло то, что я никогда не сумею забыть, то, что изменило мой мир, мою орбиту, словно пролетевшая рядом комета. Мать вдруг молча обняла меня, обдав облаком дорогого парфюма. Я застыл, словно парализованный. Ни отец, ни она – ни разу почти за двадцать лет – даже на короткое мгновение не проявили и тени родительской привязанности ко мне. Но эти объятия почти возместили мою утрату. Я долго не решался пошевелиться, а потом, несколько заторможенный от потрясения, обнял ее в ответ. Но не заплакал, вообще не проронил ни звука.
– Адриан, я хочу помочь тебе, – сказала мама.
Я отстранился и посмотрел на нее с такого близкого расстояния, о каком прежде даже и не мечтал.
– Что?
Настороженно обернувшись, я заметил видеокамеры на гладких металлических стенах. Перехватив мой взгляд, мать улыбнулась и расправила свою лазурную блузку.
– Все камеры отключены, – ее улыбка сделалась еще шире, – это одна из привилегий управляющей дворцом.
Почти два десятка лет печального опыта накрыли меня тяжелой и густой тучей сомнений, но мать снова улыбнулась и повторила:
– Камеры отключены.
Все еще потрясенный, я кивнул и проглотил ком в горле, но не успел открыть рот, как леди Лилиана перебила меня:
– Ты так и не ответил на мой вопрос.
– Какой?
Ноги мои вдруг стали ватными, и я чуть ли не упал на диван рядом с кейсом, в котором лежала книга «Король с десятью тысячами глаз».
– Ты не объяснил, во имя Земли, что намерен делать.
Успокоенный уверениями в том, что видеокамеры отключены, я поведал обо всем. О моем страхе перед Капеллой и ненависти к ней, о мечте стать схоластом и вступить в Экспедиционный корпус. Она поморщилась, когда я рассказывал о том, как отец ударил меня, потом глаза ее заледенели, когда я вспомнил об истязаниях Гибсона, но все это время мать слушала меня очень внимательно и ни разу не перебила. Пока я говорил, она передвинула низкий табурет из дальнего угла ближе к дивану. А когда закончил, крепко сжала губы, взяла мою руку в свои и повторила слова, которые я с первого раза не до конца осознал: