Империя в поисках общего блага. Собственность в дореволюционной России, Правилова Екатерина

Империя в поисках общего блага. Собственность в дореволюционной России

на обложку

Правилова Екатерина

Шрифт:

Еще более очевидно екатерининский закон повлиял на использование водных путей. Щедро раздавая земли с крестьянами, лесами и озерами, Екатерина также подарила своим фаворитам огромные поместья вдоль рек, что позволило затем одному из счастливых наследников заявить в 1900 году, что екатерининская «данная» предоставила его предкам в собственность Днепр [74] (это было заявлено, чтобы предотвратить строительство гидроэлектростанции на реке). В своей щедрости Екатерина также пошла против намерений Петра I, чья политика в отношении водных путей накладывала значительные ограничения на частных землевладельцев: они должны были удалять все препятствия, в том числе водяные мельницы, рыболовные запруды и другие сооружения, которые могли мешать проходу лодок и кораблей [75] . Свобода использования водных ресурсов, провозглашенная Екатериной II, противоречила не только петровской политике централизации, но и попыткам самой Екатерины ограничить приватизацию рек в целях поддержки торговли, для чего надо было обеспечить беспрепятственное плавание речных судов. Екатерина старалась оказать поддержку купцам, жаловавшимся на произвол частных землевладельцев, которые, как утверждали купцы, не позволяли бурлакам проходить вдоль речного берега, а в случае кораблекрушения или не давали купцам высадиться на берег со своим грузом, или захватывали товары с потерпевшего крушение судна и вымогали крупные суммы за их возврат [76] . Однако политика Екатерины в отношении дворянства и особенно манифест 1782 года, напротив, внесли большую путаницу. Двойственные меры Екатерины – централизация управления ресурсами при одновременной поддержке дворянских прав собственности – воплотили в себе противоречие между централизаторскими политическими целями монархии, с одной стороны, и ее желанием поддерживать экономическое развитие, регионализм и права личности, с другой. С этого времени правительство пыталось найти способ согласовать эти противоположные интересы и представления о реках как о частном или общем имуществе.

Заявление жены генерал-адъютанта графини Воронцовой-Дашковой 25 января 1900: «…по крепостным актам и на основании генерального межевания, учиненного в 1799 и 1800 гг., половина

реки Днепра, в количестве всего 525 десятин, принадлежит мне на праве полной собственности. На основании же ст. ст. 387, 424 и 429 т. Х ч. 1 в силу права собственности на реки – владельцу принадлежат не только все камни и острова, как существующие, так и вновь образующиеся, но и право на водяное пространство, в смысле источника извлечения дохода (право рыбной ловли, перевоза, пользования водяной силой для устройства мельниц и проч.)»: Российский государственный исторический архив (далее: РГИА). Ф. 190. Оп. 4. Д. 8834. Л. 149.

Историческая записка о судоходных и сплавных реках по русскому законодательству. Б. м., б. г. С. 16. Считая водные пути (как и полезные ископаемые) собственностью государства, Петр конфисковал все частные рыбные промыслы и затем сдал их в аренду их бывшим владельцам (Repczuk H. Nicholas Mordvinov (1754–1845): Russia’s Would-be Reformer. P. 108).

Истомина Э. Г. Водные пути России во второй половине XVIII – начале XIX века. М.: Наука, 1982. С. 34. Инструкция для Генерального межевания (1766) определяла, что вдоль берегов судоходных рек должна быть оставлена полоса шириной 10 сажень (21 м) для прохода бурлаков, и это правило, хотя оно редко соблюдалось, вызвало сопротивление землевладельцев (Журнал Высочайше утвержденной комиссии для пересмотра действительных законов о бечевниках и о порядке объявления рек судоходными и сплавными. СПб.: Тип. Мин. путей сообщ., 1878. С. 12). Правительство продолжило политику по обеспечению права навигации и ответило на множество жалоб от купцов серией указов, запрещавших вымогательство частных землевладельцев и местных властей на реках, но эти меры мало помогли.

Возможно, самым большим был разрыв между петровской политикой государственного контроля над использованием лесных ресурсов и екатерининской всеобъемлющей приватизацией лесов. Для обеспечения лесом кораблестроительных задач Петра было издано множество указов, запрещавших рубку в «заповедных» местах вдоль речных берегов и использование определенных («заповедных») пород деревьев для частных нужд [77] . На самом деле, наиболее ценные породы древесины (такие, как дуб) были собственностью государства. Петр также поставил управление лесами страны под контроль Адмиралтейства, основного потребителя древесины в империи. Екатерина II решила отменить режим, регулировавший со времен Петра лесопользование: спустя три месяца после объявления о праве собственности дворян на поверхность земли (включая реки) и ее недра, манифест Екатерины 22 сентября 1782 года отменил все ограничения, которые, по словам этого закона, приносили больше убытков подданным, чем пользы Адмиралтейству. Екатерина предоставила землевладельцам «свободу пользоваться» лесами и запретила любые посягательства на их право собственности. Действуя таким образом, она надеялась удовлетворить экономические нужды государства посредством поощрения развития рынка древесины. Манифест также выражал веру Екатерины в разум ее подданных-дворян, которые, как ей представлялось, «приложат старание их о всевозможном охранении лесов своих от напрасного истребления и о размножении растений их в собственную свою и потомства их пользу» [78] . Как едко заметил столетие спустя анонимный чиновник Министерства государственных имуществ, «в этой надежде великая императрица жестоко ошиблась» [79] . В своей лесной политике Екатерина пренебрегла камералистскими принципами своего времени, которые предписывали правителям стараться тщательно контролировать лесные ресурсы [80] . Большинство экспертов в XIX веке сходились в том, что новая политика открыла двери для массового уничтожения лесов империи. (Эмпирические данные, собранные в 1950 году, показали, однако, что результаты реформы были не столь разрушительными – лесные пространства продолжали сокращаться теми же темпами, что и до реформы [81] .)

Брайан Боном отдает должное Петру Великому за применение наиболее передовой практики лесозаготовок, основанной на подсчетах времени, нужного для роста деревьев: Bonhomme B. Forests, Peasants, and Revolutionaries: Forest Conservation and Organization in Soviet Russia, 1917–1929. Boulder: East European Monographs, 2005. P. 16. О петровском лесном законодательстве см. также: Пробст А. Е. Лесная и топливная политика Петра I // Вопросы экономики, планирования и статистики. Сб. ст. М.: Академия наук СССР, 1957. C. 235–257.

ПСЗ I. Т. XXI. 22 сентября 1782 г. № 15518.

О мерах по охранению частных лесов (ок. 1887) // РГИА. Ф. 387. Оп. 28. Д. 1916. Л. 121.

Иоганн Юсти, один из наиболее известных в Европе и в России камералистов, недвусмысленно указывал, что главным врагом лесов была роскошь, которая приносит благо экономическому развитию страны лишь тогда, когда касается промышленных товаров. Однако «неминуемо почувствует великой урон блаженство народа, когда роскошь заставит с излишеством и без нужды издерживать такие вещи, кои принадлежат к необходимостям человеческим, и которые при том только малому числу людей доставляют упражнение. Всяк может понять, что и лес состоит в числе сих последних»: Юстий И. Г. Г. Основание силы и благосостояния царств, или Подробное начертание всех знаний, касающихся до государственного благочиния. СПб.: Тип. Императ. Ак. наук, 1772. С. 146. Географ Петр Иванович Рычков выразил схожую мысль в своей статье, где он критиковал чрезмерное использование древесины для бытовых нужд: «…посредственные дворяне такие пространные дома строят и содержат, каких прежде бояре и самые знатные люди не имели» (П. Р. О сбережении и размножении лесов // Труды Вольного экономического общества. СПб., 1767. Ч. 6. С. 86).

При сравнении материалов Генерального межевания земель со статистикой более позднего времени обнаруживается, что темпы рубки деревьев были приблизительно одинаковы до и после реформы. М. А. Цветков подсчитал темпы сокращения лесов в России в 1696–1914 годах. Согласно Цветкову, с 1796 по 1861 год лесная территория уменьшилась с 44,76 до 42,27 %, и эти темпы не были выше, чем в предшествующий период. Для сравнения: в течение следующих двадцати лет, с 1868 по 1887 год, лесистая территория сократилась с 42,33 до 37,38 %. В десятилетия после принятия екатерининских законов о собственности ежегодные расчистки лесных пространств для сельскохозяйственных нужд происходили даже в меньших масштабах, чем до того. Трудно сказать, насколько точны данные по XVIII веку: Цветков вынужден был экстраполировать данные, чтобы восполнить пробелы в имеющейся информации. Одна кривая сокращения лесов четко показывает, что наибольшее влияние на этот процесс оказала эмансипация крестьян в 1861 году, а не реформы Екатерины (Цветков М. А. Изменение лесистости Европейской России с конца 17 столетия по 1914 год. М.: Изд-во АН СССР, 1957).

Как же объяснить страстное желание Екатерины раздать природные богатства в частные руки? В первую очередь, эти реформы преследовали весьма прагматичную цель: приватизация рек, лесов и недр означала признание неспособности государства справиться с их управлением, которое требовало значительных финансовых и прочих ресурсов, и, таким образом, реформа освобождала правительство от этого бремени. В конечном итоге попытки Петра I централизовать управление водными путями и лесами, «национализировать» необходимые для строительства флота леса и регулировать частное пользование природными ресурсами закончились ничем. Государственная власть оставалась слабой, на местном уровне почти незаметной, и, кажется, в условиях господства сельского хозяйства в экономике мало кто разделял веру царя в первостепенную важность «общего блага». Водные мельницы и мосты, снесенные по царскому указу, строились заново и продолжали мешать прохождению речных судов, а владельцы судов по-прежнему страдали от притеснений со стороны местных чиновников, откупщиков, землевладельцев и даже крестьян [82] . Так же и петровскую политику в области лесопользования невозможно было поддерживать только силой (например, установлением смертной казни за незаконную рубку деревьев в заповедных лесах), без создания совершенно новой системы управления и контроля. В дискуссиях о праве собственности, развернувшихся в конце XIX века, петровский эксперимент часто представал идеальным примером государственного регулирования во имя общего блага. Однако участники этих дебатов не заметили, что многое из предписанного петровскими указами никогда не было исполнено. Государственная монополия на природные ресурсы требовала такого механизма управления и контроля, который значительно превышал возможности страны. Неспособность государства предотвратить стихийную приватизацию ресурсов подчеркивает утопический характер петровских планов: государство претендовало на роль, которую в реальности не могло исполнять.

ПСЗ I. Т. IX. 5 июля 1734 г. № 6600; Никольский Ф. С. Воды общего пользования по русскому законодательству. СПб.: Тип. Мин. путей сообщ., 1883. С. 13–14. В 1734, 1741, 1743 и 1748 годах правительство повторно запрещало чинить помехи проходу судов, но эти правила редко соблюдались.

Екатерининская приватизация являлась признанием существующего положения вещей и решала важную проблему: государство избавлялось от активов, которые оно не могло содержать. Таким же образом Екатерина раздавала земли на новых окраинах дворянам и иностранным поселенцам [83] . Как утверждает Роберт Джонс, знаменитая реформа Петра III – дарование «свободы» от службы дворянам – представляла собой не что иное, как попытку сократить затраты на выплату жалованья [84] . Схожим образом Екатерина пыталась представить как щедрый дар приватизацию, которая на самом деле была необходимостью. Надо сказать, что и впоследствии, в конце XIX века, правительство отказывалось взяться за управление природными ресурсами, ссылаясь на неприкосновенность частной собственности. На самом же деле одной из главных причин этого отказа было отсутствие необходимых средств управления: бюрократический аппарат с трудом справлялся с существующим казенным имуществом. Долгое существование крепостного права тоже, в сущности, во многом объяснялось недостатком административных и финансовых ресурсов: приватизация публичной власти позволяла государству возложить местную власть на помещиков, сокращая государственные расходы и обязательства.

Об этом см.: Bartlett R. P. Human Capital: The Settlement of Foreigners in Russia, 1762–1804. Cambridge; New York: Cambridge University Press, 1979.

Jones R. E. The Emancipation of the Russian Nobility, 1762–1785. Princeton: Princeton University Press, 1973. P. 34.

все же в прагматическом расчете Екатерины было одно упущение: приватизация требовала структурных трансформаций и нововведений. Чтобы эта система заработала, правительство пыталось создать соответствующее институциональное основание. Спустя три года после восшествия на престол, в 1765 году, Екатерина велела провести Генеральное межевание земель. Тысячи землемеров, вооруженные мерными цепями и астролябиями, отправились фиксировать границы дворянских владений (дач). Государственная опись частных имуществ представляла собой пример камералистской политики и, как предполагалось, благожелательного вмешательства государства в частные дела. Межевание вполне соответствовало екатерининской щедрой политике в отношении дворянства: многим дворянам удалось увеличить свою собственность за счет государства [85] .

Большинство дворян-землевладельцев получили выгоду от межевания. В отличие от предшествующих попыток провести межевание, при императрицах Анне и Елизавете, когда в конечном итоге государство отбирало земли, незаконно захваченные дворянами, Екатерина позволила дворянам удержать их и разрешила зафиксировать границы поместий на основе реального владения. Общим итогом этого подхода было то, что государство санкционировало переход миллионов десятин земель в собственность дворян (Л. В. Милов дает приблизительную оценку этих земель в 50 млн десятин: Милов Л. В. Исследование об «Экономических примечаниях» к Генеральному межеванию. М.: Изд-во Моск. университета, 1965. С. 18). Генеральное межевание также позволило правительству собрать ценные сведения о землевладении и о состоянии сельского хозяйства. Материалы «Экономических примечаний», однако, не пользовались большим спросом у бюрократии; только историки смогли извлечь из них значительную пользу.

О роли Генерального межевания и последующей практики обмеров и кадастрового картографирования см.: Христофоров И. А. Судьба реформы. Русское крестьянство в правительственной политике до и после отмены крепостного права (1830–1890-е гг.). М.: Собрание, 2011. С. 42–48, 58–71; Керимов А. Е. Докуда топор и соха ходили. Очерки по истории земельного и лесного кадастра в России XVI – начала XX в. М.: Наука, 2007.

Недостатком межевания было то, что оно длилось десятилетиями и в реальности затруднило проведение реформ в области прав собственности. Например, Екатерина провозгласила лесную свободу в то время, когда межевание земель только начиналось, и в результате границы между частными и государственными лесами во многих случаях так и остались не установленными. Благодаря тому что в структуре российского землевладения накладывались друг на друга многие различные виды владения и пользования, земли и леса было очень трудно разделить, упорядочить и картографировать, поэтому одна пятая всех подлежащих межеванию территорий была оставлена в «общем», или спорном, владении, и вопрос о собственности на эти земли был отложен до проведения «специального» межевания, которое началось только в 1840-е годы [86] . Эта неопределенность наиболее пагубно сказалась на лесах: деревья на этих «общих» землях первыми падали под ударами топоров конкурирующих собственников, дворян и крестьянских обществ: общее владение, утверждал И. Гершман, было важным фактором разрушения лесов России [87] .

Гершман И. Очерк истории землевладения, лесной собственности и лесной политики в России // Лесной журнал (далее: ЛЖ). 1911. № 3. С. 495.

Гершман И. Очерк истории землевладения, лесной собственности и лесной политики в России. С. 503.

Государственные леса также стали жертвой неопределенности в сфере прав собственности, а местные власти не смогли защитить права государственной собственности. Петр Кох, член Вольного экономического общества, писал в 1809 году, что казенные леса «сделались как бы всем принадлежащими» [88] . Дворяне рубили деревья в казенных лесах как в своих собственных [89] . Отсутствие четких границ между землями разных собственников было лишь одной из многих особенностей российской реальности, которые затрудняли развитие прав собственности на практике. Снова следует отметить, что частная собственность была введена в экономическую систему, работавшую по старым правилам и обычаям. Законодательство о собственности (и идеология права собственности) шло вперед, а механизмы, обеспечивающие применение законов, отставали, что уменьшало способность государства эффективно управлять своими ресурсами.

Кох П. Краткие замечания о начале и успехе лесного управления в России // Труды Вольного экономического общества. СПб., 1809. Т. XI. С. 30. Цит. по: Бейлин И. Г. Очерки по истории лесных обществ дореволюционной России. М.: Гослесбумиздат, 1962. С. 11.

Бульмеринг А. Указания для определения ценности лесов Европейской России по действительной их стоимости // ЛЖ. 1840. № 20. С. 157–158. Цит. по: Бейлин И. Г. Очерки по истории лесных обществ дореволюционной России. C. 12.

Похоже, однако, что идеологические и политические основания для усиления дворянских прав собственности были едва ли не более важными, чем экономические мотивы. Этим объясняется настойчивость, с которой Екатерина пыталась укоренить идеи собственности в русском обществе. Россия необычна тем, что именно императрица стала первой, кто писал о праве собственности и старался развить его политически и интеллектуально. Однако императрица не была ни философом, ни юристом. Она интуитивно схватывала основные черты современных ей просветительских доктрин, при этом часто и, возможно, намеренно не обращая внимания на разницу интерпретаций. Заимствуя из разных источников, Екатерина создавала собственную модель права собственности, которая была совместима с самодержавием и полезна ему.

Какая же из существовавших в XVIII веке моделей собственности более всего подходила для целей Екатерины? Идея абсолютного, неограниченного характера собственности, выраженная в реформах 1780-х годов, весьма схожа с «фанатичной» [90] , по выражению Элизабет Фокс-Дженовезе, защитой собственнических свобод французскими физиократами, которые, провозгласив ценности экономического индивидуализма, вместе с тем отрицали связь между собственностью и политическими правами. Как подчеркивала Фокс-Дженовезе, физиократы пытались освободить собственность от всех политических атрибутов, представляя ее как идеальную основу для иерархического социального порядка. Это видение «собственнического индивидуализма» оставляло мало места для общего блага и в этом смысле противоречило другим теориям собственности, которые интерпретировали этот институт как основу общества [91] .

Fox-Genovese E. Physiocracy and Propertied Individualism // Fox-Genovese E., Genovese E. D. Fruits of Merchant Capital: Slavery and Bourgeois Property in the Rise and Expansion of Capitalism. Oxford: Oxford University Press, 1983. P. 285.

Ibid. P. 284, 288.

В то же время частная собственность являлась ключевой концепцией для доктрины естественного права, которая составляла этическую основу раннего экономического либерализма. Иштван Хонт показал, что в ранних работах Адам Смит, продолжая линию своих предшественников, Гуго Гроция, Пуфендорфа и Локка, обличал атомистическое, асоциальное ви'дение собственности физиократами как негуманное, поскольку оно превращало частную собственность в орудие государства [92] . Основная предпосылка естественного права – «каждый ограничивает свою свободу так, чтобы не стеснять свободу других» [93] – подчеркивала сущностно ограниченный характер частной собственности. В отличие от трудов физиократов, ранние работы экономических либералов фокусировались именно на вопросах справедливости, морали и добродетели [94] . В тот момент дискуссии о собственности в основном касались проблем голода и бедности, которые ставили в трудное положение защитников неограниченной свободы собственности. В России проблема бедности не представлялась настолько важной, отчасти потому что крестьяне, как предполагалось, были защищены от превратностей природы или помещиками, или государством. Таким образом, моральный аспект в дискуссиях о собственности был значительно менее важным. Частная собственность, как, вероятно, представляла ее себе Екатерина, была даром, а не социальной ответственностью; она была данной государыней привилегией, а не естественным правом.

Hont I. Jealousy of Trade: International Competition and the Nation-State in Historical Perspective. Cambridge, MA: The Belknap Press of Harvard University Press, 2005. P. 82. Марк Раев в своем известном анализе идеологии полицейского государства XVII–XVIII веков в России и Германии противопоставил «коллективистские» (communal), антииндивидуалистические и государственнические концепции «социальных прав», которые возникли в камерализме XVII века (и затем повлияли на социальное законодательство континентальной Европы), собственническому индивидуализму Англии. Раев ссылался на всесторонний, подробный анализ развития «социальной идеи» в Европе XVII–XVIII веков в книге Джорджа Гурвича (Gurvitch G. L’id'ee du droit social. Notion et syst`eme du droit social: Histoire doctrinale depuis 17 sci`ecle jusqu’a fin de 19 sci`ecle. Paris: Librairie de Recueil Sirey, 1932). См.: Raeff M. The Well-Ordered Police State and the Development of Modernity in Seventeenth- and Eighteenth-Century Europe: An Attempt at a Comparative Approach // American Historical Review. 1975. Vol. 80. № 5. P. 1242 (см. рус. пер.: Раев М. Регулярное полицейское государство и понятие модернизма в Европе XVII–XVIII веков: попытка сравнительного подхода к проблеме // Американская русистика. Императорский период. Самара: Самарский университет, 2000. С. 48–79). Кажется, однако, что раскол между индивидуалистическим и коллективистским (или социально-ориентированным) видением не совпадал с границами национальных государств.

Krieger L. The German Idea of Freedom: History of a Political Tradition from the Reformation to 1871. Chicago: University of Chicago Press, 1957. P. 183.

Исторические исследования собственности в XVIII веке, как показал Дж. Пурди, также рассматривали этот институт в контексте развития общества, интерпретируя собственность как скорее связующий, нежели разъединяющий компонент общественного устройства: Purdy J. The Meaning of Property: Freedom, Community, and the Legal Imagination. New Haven: Yale University Press, 2010. P. 38–39.