Империя в поисках общего блага. Собственность в дореволюционной России
Шрифт:
Иную, весьма отличную от естественного права интерпретацию собственности представляли доктрины раннего европейского консерватизма. Как пишет Джерри Мюллер, ранние консерваторы проповедовали те же ценности, что и философы Просвещения – разум, частную собственность, свободу [95] . Однако смысл этих понятий был различным. Юстус Мёзер, один из самых известных консервативных мыслителей Германии XVIII века, воспевал священную собственность как символ свободы личности и индивидуализма. Однако в его теории смысл индивидуализма, как и само значение собственности, проистекали из средневекового видения социального порядка, c четко разграниченными сословиями и рангами, разделенными не только уровнем благосостояния, но и наследственными правами. «Свобода» в интерпретации Мёзера идентична чести; собственность тоже оказывается в этом смысле связана с честью, политической свободой и патерналистской властью землевладельцев. Защищая собственность, Мёзер признавал гражданскую ответственность, присущую ей, но это была не ответственность любого собственника перед всем обществом, а долг и обязанность сеньора по отношению к своим слугам и крестьянам [96] .
95
Muller J. Z. Justus M"oser and the Conservative Critique of Early Modern Capitalism // Central European History. 1990. Vol. 23. № 2–3. P. 155.
96
См. похожую романтическо-патерналистскую интерпретацию собственности в идеологии рабовладельческого Юга: Alexander G. S. Commodifying Humans: Property in the Antebellum Legal Discourse of Slavery // Alexander G. S. Commodity & Propriety: Competing Visions of Property in American Legal Thought, 1776–1970. Chicago: University of Chicago Press, 1997.
Теория Мёзера может показаться в чем-то весьма похожей на идеи его либеральных современников и предшественников. Он считал, что собственность является основой гражданственности и, как и сторонники доктрины естественного права, рассматривал ее как воплощение общественного договора. Существенная разница,
Этот краткий обзор дискуссий XVIII века о собственности не исчерпывает всего разнообразия значений, заключенных в понятиях «свобода» и «собственность», которые Екатерина использовала часто, но без объяснений. Императрица могла позаимствовать идеи из любого источника. Мы знаем, что в своем «Наказе» она использовала фразы Шарля Монтескьё для описания пользы частной собственности для экономики. В разработке «Наказа» участвовал Семен Ефимович Десницкий, один из двух российских учеников Адама Смита, посещавших его лекции в Глазго; он до конца жизни оставался пропагандистом идей Смита [97] . Н. С. Мордвинов – автор известной записки о реке Эмбе – также начал свою карьеру при Екатерине с поездки в Англию, вернувшись оттуда поклонником британской политэкономии. Императрица, как установил Марк Раев, читала «Комментарии» Уильяма Блэкстона, хотя, возможно, и пропустила раздел о собственности [98] . Политические работы Локка, запрещенные в России, могли дойти до нее в многочисленных интерпретациях, в том числе в теоретических работах о собственности. Реконструировать все источники влияний на взгляды Екатерины по этому вопросу сложно: интеллектуальный ландшафт Европы эпохи Просвещения был очень пестр, и вряд ли получится точно определить место императрицы на этой ментальной карте. Стремясь к достижению нескольких целей одновременно – создать имидж империи как «нормального» государства, заслужить поддержку дворян и решить проблемы экономического управления, – она совмещала противоречивые элементы из разных концепций. Провозглашение свободы частной собственности было заведомо выигрышным политическим и риторическим ходом. В то же время приватизация ресурсов не несла с собой социальных рисков по причине патриархального строя российской экономики, основанной на крепостном праве.
97
McCaffray S. P. What Should Russia Be? Patriotism and Political Economy in the Thought of N. S. Mordvinov // Slavic Review. 2000. Vol. 59. № 3. Autumn. P. 572–596.
98
Raeff M. The Empress and the Vinerian Professor: Catherine II’s Projects of Government Reforms and Blackstone’s Commentaries // Oxford Slavonic Papers: New series. 1974. Vol. VII. P. 24.
Каковы бы ни были источники вдохновения для императрицы, очень важно подчеркнуть, что провозглашение права частной собственности в России не являлось проявлением либерального мышления, поскольку в XVIII веке (так же как, впрочем, и в XIX) идея частной собственности представляла собой «общее достояние» и «либералов», и «консерваторов». Собственность могла быть истолкована и как наследственная вотчинная привилегия, и как индивидуальное естественное право; представлялось, что она проистекала из монаршей власти или была результатом контракта между членами общества. Хотя историки относят законы о собственности на счет влияния физиократов [99] , похоже, что екатерининские представления о собственности и свободе были близки к идеям Мёзера, который суммировал немецкие теории в своих рассуждениях о связи гражданских свобод с властью государства. В рамках этой доктрины, как показал Леонард Кригер, «монархическое государство было… источником и свободы, и порядка» [100] . В России XVIII века как «свобода», так и «собственность» оказывались неотделимы от власти монарха [101] .
99
Pipes R. Private Property Comes to Russia. P. 432.
100
Krieger L. The German Idea of Freedom. P. 80.
101
Кэрол Роуз в критической статье, обращенной к историкам «общего права», которые представляют развитие собственности как стихийный процесс, направленный снизу, напоминает, что ключевую роль в становлении институтов собственности сыграли «просвещенные деспоты» Европы XVIII века. Эти реформы были призваны увеличить доходы государства, а не либерализировать экономический режим. Работа Роуз опровергает либеральный нарратив развития частной собственности, который ассоциирует ее со свободой: «В истории собственности, которая является историей верхов, ассоциация собственности и свободы не более чем случайна» (Rose C. M. Property as the Keystone Right? // Notre Dame Law Review. 1996. Vol. 71. № 3. P. 339).
«Нету возможности понять права собственности без вольности» [102] , – писала Екатерина, самодержец страны, миллионы жителей которой были привязаны или к земле, или к своим владельцам и, соответственно, лишены обеих составляющих этой формулы. Несомненно, реформы собственности являлись частью екатерининского проекта «дарования свобод»: подтверждая свободу дворян от службы, Екатерина очищала право собственности от условий и обязательств [103] . Петр I не мог бы ввести частную собственность в том смысле, в каком этот термин понимался в России конца XVIII века, поскольку все подданные императора – от самого простого крестьянина до самого величественного дворянина – были несвободны в том или ином отношении, а следовательно, никто из них не обладал неограниченным правом собственности. Пирамидальная структура российского общества XVIII века не позволяла дворянству усиливать свои права собственности в рамках крепостного права. В начале XVIII века крепостные крестьяне владели землей и зданиями (что было строго запрещено в 1730 году), а это означало, что власть собственника-дворянина была ограничена как снизу (поскольку крестьяне сохраняли контроль над некоторыми участками земли и над другими ресурсами), так и сверху (поскольку сама власть дворян над землей происходила из их обязанности служить). Укрепление частной собственности неизбежно усиливало крепостное право. В XIX веке историк Иван Беляев писал, что упразднение обязательной дворянской службы разрушило пирамидальную структуру, которая поддерживала патримониальную систему собственности [104] . С уничтожением обусловленной служением собственности на землю государство потеряло право выступать верховным собственником, тем самым позволив окончательно превратить крестьян в имущество владельцев [105] . Таким образом, свобода собственности, данная дворянам, закрепила несвободу других людей. Россия не была в этом смысле уникальна: введение частной собственности на землю обычно сопровождалось упрощением правил, стандартизацией практик, ликвидацией обычного права и другими мерами не в пользу крестьян [106] .
102
О собственности. Собственноручная недатированная записка Екатерины II // Екатерина II. Избранное / Под ред. А. Б. Каменского, Г. О. Бабковой. М.: РОССПЭН, 2010. С. 232. Я благодарна Галине Бабковой за указание на эту записку.
103
О дворянских правах собственности см.: Winkler M. Eigentum, Heiliges Recht! Seele der Gesellschaft! Adel, Eigentum, und Autocratie in Russland um 18. und fr"uhen 19. Jahrhundert // Jenseits der Zarenmacht: Dimensionen des Politischen im Russischen Reich 1800–1917 / Hg. von W. Sperling. Frankfurt am Main. New York: Campus Verlag, 2008. S. 71–97.
104
Ту же идею можно найти у Ричарда Пайпса: Pipes R. Private Property Comes to Russia.
105
Цит. по: Каменский А. Б. Крещеная собственность в законодательстве XVIII века // Представления о собственности в российском обществе XV–XVIII вв.: Проблемы собственности в общественном сознании и правовой мысли феодальной эпохи / Под ред. Н. А. Горской и Е. Н. Швейковской. М.: Институт российской истории РАН, 1998. С. 170.
106
См., например: Thompson E. P. Custom, Law and Common Right // Customs in Common. London: Merlin Press, 1991. P. 97–184; а также обширную литературу по реформам собственности в колониальных империях.
Екатерининские реформы приноровили российские законы о собственности к европейским нормам, которые, в свою очередь, основывались на римском праве. В сущности, Екатерина романизировала русскую правовую систему, что предполагало прежде всего стандартизацию (римское право ценилось за элегантность и простоту [107] ). Попытки Екатерины европеизировать русское законодательство неоднократно анализировались историками. Многие утверждали, что введение абсолютных и исключительных прав собственности чрезмерно примитивизировало сложные земельные отношения между государством, дворянами и крестьянами [108] . Как показала Валери Кивельсон, многослойная система земельных отношений в XVII веке допускала, что и крестьяне, и землевладельцы одновременно могли считаться собственниками одного и того же участка земли: «Право собственности на землю не воспринималось как единое, однозначное, необремененное, индивидуальное право. В своих показаниях крестьяне выражают свое понимание множественных, пересекающихся и параллельных уровней собственности…» По словам Кивельсон, описывая свои права на пашни и пастбища, крестьяне использовали тот же глагол «владеть», «обозначающий право собственности и контроль, который они использовали для описания отношения землевладельцев к земле» [109] . В этом смысле введение Екатериной
107
Getzler J. Roman Ideas of Landownership // Land Law: Themes and Perspectives / Ed. by S. Bright and J. Dewar. Oxford: Oxford University Press, 1998. P. 82. Об «изобретении» в XIX веке понятия абсолютного и исключительного права собственности правоведами, которые заявляли, что вывели его из римского права, см.: Birks P. The Roman Law Concept of Dominium and the Idea of Absolute Ownership // Acta Juridica. 1985. Cape Town: Yuta, 1986. P. 1–38.
108
См., например: Эльяшевич В. Б. История права поземельной собственности в России. Paris: Soci'et'e anonyme imprimerie de Navarre, 1948. Т. 1: Юридический строй поземельных отношений в XIII–XVI вв. С. 383.
109
Kivelson V. Cartographies of Tsardom: The Land and Its Meanings in Seventeenth-Century Russia. Ithaca, NY: Cornell University Press, 2006. P. 84–85 (см. рус. пер.: Кивельсон В. Картографии царства: Земля и ее значения в России XVII века. М.: Новое литературное обозрение, 2012. C. 120–121).
Екатерининскую реформу в этом отношении можно рассматривать как пример переименования, которое, как утверждали Юрий Лотман и Борис Успенский, составляло ключевой элемент культурных и политических преобразований XVIII – начала XIX века в России [110] . Слово «собственность» заменило собой целый ряд терминов, описывавших отношения собственности [111] , и вместе с тем приобрело чрезвычайно важный смысл: собственность стала синонимом власти [112] . Можно утверждать вслед за Э. П. Томпсоном, обличавшим огораживания в Англии, что рационализация отношений собственности упростила гибкую систему обычаев. Однако у Екатерины, жившей в век Просвещения, камерализма и рационализма, вряд ли был выбор. Упрощение и унификация рассматривались как благо, а многообразие местных обычаев – как знак варварства и отсталости.
110
Лотман Ю. М., Успенский Б. А. Миф – имя – культура // Успенский Б. А. Избранные труды. М.: Школа «Языки русской культуры», 1994. Т. 1: Семиотика истории, семиотика культуры. С. 30; Они же. Роль дуальных моделей в динамике русской культуры (до конца XVIII века) // Там же. С. 235.
111
См. анализ словоупотребления в статье Джорджа Вайкхардта: Weickhardt G. G. Pre-Petrine Law of Property.
112
Алфавитный указатель к первому Полному собранию законов Российской империи, опубликованный в 1830 году, дает прекрасный пример того, как отношения власти переводились на язык собственности. Большинство статей, приведенных под рубрикой «собственность», описывают публичные отношения между крестьянами и помещиками, то есть касаются власти землевладельца по отношению к крестьянам, а не собственности. Однако составители Собрания законов сочли, что эти статьи описывают собственность помещика по отношению к его крестьянам. См.: Собственность // ПСЗ I. Алфавитный указатель. СПб.: II-е отделение Собственной Е. И. В. канцелярии, 1830. Ч. 2. С. 937.
Вернемся к истории о реке Эмбе и решительной защите прав собственности Н. С. Мордвиновым. Слова Мордвинова можно рассматривать как торжество екатерининских идей: ее реформы открыли пространство для дебатов о собственности и побудили российских интеллектуалов принять участие в дискуссиях. Обдумав преимущества собственности, ее историческое развитие и функционирование в обществе [113] , российские авторы единогласно заключили, по словам Дениса Ивановича Фонвизина, что «вольность и собственность» составляют «величайшее благо государств и народов» и «истинное намерение всех систем законодательства» [114] . Огромная популярность экономического и правового либерализма в начале XIX века, интеллектуальная близость к Европе (особенно в первые годы правления Александра I) привели к расцвету идеи частной собственности. Провозгласив преемственность своей политики по отношению к правлению бабушки, Екатерины Великой, и устанавливая свой либеральный режим в противовес деспотизму своего отца, Павла I, Александр I расширил приносимые частной собственностью выгоды на все сословия за исключением крепостных крестьян [115] . Мордвинов, инициировавший отмену дворянской монополии на владение недвижимым имуществом [116] , приветствовал манифест Александра I от 1801 года как «закон истинной народной свободы, коренное установление целого российского народа, Великую Грамоту России, нашу Magna Charta» [117] . Подтверждение и расширение прав собственности должно было способствовать развитию торговли и сельского хозяйства, экономическому освоению обширных земельных ресурсов Российской империи.
113
Третьяков И. А. Рассуждения о причинах изобилия и медлительного обогащения государств как у древних, так и у нынешних народов (1772) // Русская философия собственности, XVIII–XX вв. / Ред. К. Исупов, И. Савкин. СПб.: СП «Ганза», 1993. С. 26–31; Поленов А. Я. О крепостном состоянии крестьян в России (1776) // Там же. С. 34–41.
114
Фонвизин Д. И. Рассуждение о непременных государственных законах (1780–1783) // Там же. С. 49.
115
Купцам, мещанам, государственным крестьянам и получившим свободу бывшим крепостным было даровано право покупать землю (включая полезные ископаемые и прочие, связанные с землей богатства): ПСЗ I. Т. XXVI. 12 декабря 1801 г. № 20075. В 1808 году священникам (ПСЗ I. Т. XXVIII. 14 мая 1804 г. № 21290) и иностранцам также разрешили покупку земли (иностранцам только в Крыму (ПСЗ I. Т. XXVIII. 1 марта 1804 г. № 21192)).
116
Мордвинов Н. С. Записка о праве приобретения земли // Архив графов Мордвиновых. Т. 3. С. 143.
117
Мордвинов Н. С. О силе и пространстве указа 12 декабря // Там же. С. 187.
Дискуссия о правах собственности Кутайсова на реке Эмба не только показательна как триумф частной собственности, но также и как первый случай, когда провозглашенная неприкосновенность собственности вступила в противоречие с общественными интересами и правительству пришлось отчуждать частное владение, чтобы защитить интересы других (поскольку считалось, что владение морским побережьем приносит ущерб). Как выяснилось, процедур для экспроприации частной собственности не существовало. Екатерина II ввела модерное понимание собственности в российскую жизнь, однако она не определила, какими должны быть отношения между частными собственниками и обществом, и не создала механизмов для разрешения споров частных собственников с государством. Расплывчатыми оставались границы как государственной собственности, так и права государства отбирать чью-то собственность для общественных нужд. В отдельных случаях государство осмеливалось посягнуть на частную собственность, однако осознание необходимости разработать общие правила для экспроприации потребовало много времени.
Экспроприация как оборотная сторона института собственности появилась в европейской теории права и в юридической практике в то же время, что и понятие частной собственности [118] . В Средние века и при Старом порядке экспроприацию понимали как привилегию суверена представлять общее дело (res publica); в XIX веке экспроприация превратилась в средство примирения конфликтующих интересов государства, общества и индивидов. Механизмы экспроприации собственности упрощались и со временем предоставляли все большую защиту собственникам. Перед Французской революцией конфискация собственности и компенсация устанавливались по прямому указу короля или по административному решению. После революции экспроприация стала юридическим вопросом, разрешаемым в суде. Таким образом, как резюмировал в начале XX века французский юрист Анри Бертелеми, экспроприация в Европе перестала быть жертвой и стала скорее привилегией [119] . Отчуждение частной собственности, даже когда оно было оправдано общим благом и щедро компенсировалось, оставалось делом противоречивым, но невозможно представить себе, как бы развивалось железнодорожное строительство в Англии или как Жорж Осман мог бы перестроить Париж, если бы не массовые экспроприации частных владений. Как утверждал другой известный юрист, экспроприация была «одной из величайших сил современного государства» [120] .
118
Гуго Гроций ввел понятие «dominium eminens» для обозначения суверенного права государства отнимать собственность у частных владельцев (1625), и в XVII–XVIII веках право принудительного отчуждения (eminent domain) постепенно установилось в законодательстве континентальной Европы (McNulty W. Eminent Domain in Continental Europe // Yale Law Journal. [1912, May.] Vol. 21. № 7. P. 555–570). Об этом аспекте имущественных отношений писали Самуэль Пуфендорф, Шарль Монтескьё и Христиан Вольф, и русские читатели были знакомы с их трудами. По раннему периоду истории экспроприации см.: Reynolds S. Before Eminent Domain: Toward a History of Expropriation of Land for the Common Good. Chapel Hill: University of North Carolina Press, 2010.
119
Berth'elemy H. Trait'e de droit administrative. 1913. Цит. по: Harouel J.– L. L’expropriation dans l’histoire du droit francais // L’Expropriation, Deuxi`eme Partie, Moyen ^Age et Temps modernes, Recueils de la Soci'et'e Jean Bodin pour l’histoire comparative des institutions. Brussels: De Boeck Universit'e, 2000. № 67. P. 39–77.
120
Nicias-Gaillard (1855). Цит. по: Deblicq Y. De l’expropriation pour cause d’utilit'e publique `a l’expropriation par zone en Belgique et en France au XIXe si`ecle // L’Expropriation. Р. 106.