Империя в прыжке. Китай изнутри. Как и для чего «алеет Восток». Главное событие XXI века. Возможности и риски для России
Шрифт:
Таким образом, китайский национализм носит вполне естественный, органичный характер и в обычной жизни не создает проблем для иностранцев. Хотя нам все же не стоит забывать, что для наших партнеров единственные люди в полном смысле этого слова – китайцы, а остальные являются всего лишь незавершенными переходными этапами к этому состоянию или же тупиковыми ветвями эволюции.
Строго говоря, подобный национализм свойственен большинству народов, задумывающихся о собственном месте в истории, – в том числе и не имеющим для этого по-китайски глубоких и веских оснований. В конце концов, можно вспомнить массовое отношение к нам прибалтов и поляков (не говоря о финнах, более 85 % которых, живя все послевоенное время в значительной степени за счет нашего спроса на свою продукцию, по самым разным социологическим
1.2. Диалектика и синтезирующий характер мышления
Китайцы искренне не понимают представителей иных цивилизаций, прежде всего западной и российской, которые видят мир разъятым на отдельные элементы и ставят себя в состояние выбора некоторых из них.
Они с непередаваемой иронией говорят про это: «Вы всегда выбираете из двух зол». Ведь ситуация выбора чего-то одного из двух различных вариантов противоестественна для китайца, который инстинктивно стремится овладеть обоими и выжать из них все лучшее и полезное.
В ситуации, когда мы выбираем между черным и белым, китаец начинает искать для себя позицию, позволяющую получить и то, и другое, – и весьма часто вместо грязно-серых разводов, уже нарисовавшихся в воображении некоторых читателей, обретает радугу.
Для европейцев и их наследников мир двоичен, как электричество: есть плюс, есть минус, – и между ними, как электрический ток, течет жизнь, представляющая собой борьбу опять-таки противостоящих друг другу добра и зла.
Между тем мир един, – и странно, что мы готовы признать это только во время безответственных и беспредметных философствований, да еще во время институтских занятий диалектикой.
Ведь даже христианство бегло упоминает, что Сатана отнюдь не равнозначен Богу, но является всего лишь его падшим ангелом. Это, кстати, формальная (наряду, разумеется, с содержательными, моральными) причина того, что манихейство, то есть признание равноправия и равнозначимости добра и зла, считается тяжким грехом.
Однако малейшее размышление на эту тему приводит к крайне неприятным и даже опасным для бытовой и официальной веры заключениям: например, что в таком случае Сатана должен быть подчинен Богу и, соответственно, зло существует в мире не само по себе, а по воле и желанию Бога. Поэтому официальное богословие, уподобляясь подводной лодке, предпочитает стремительно скрыться от остроты насущных вопросов и эмоций в глубину мутных вод заумных рассуждений, периодически выплевывая на поверхность (с сопутствующими обвинениями в ереси) не в меру пытливых, чувствительных или просто честно запутавшихся в этих смертельных глубинах адептов.
Для китайца этот взгляд представляется по-детски примитивным, хотя он и признает его практическую продуктивность и с удовольствием пользуется его плодами, в том числе в виде достижений западной науки.
В отличие от европейского мышления китайское не двоично, а троично: борющиеся противоположности китайское мышление склонно воспринимать с позиции их синтеза на следующем, более высоком витке развития, после соответствующего перехода количества в качество.
Мир есть единство и борьба противоположностей, но, если западное мышление ориентируется в первую очередь на борьбу, китайское воспринимает прежде всего единство. Правда, это представляется общей особенностью восточноазиатских культур, стремящихся в качестве высшей ценности не к индивидуальному успеху, а к достижению гармонии. [10]
10
Строго говоря, эта ориентированность, нашедшая свое высшее воплощение в буддизме и нацеленная, прежде всего, на подавление агрессии во всех ее формах, представляет собой естественный механизм саморегуляции общества, позволяющий человеческой цивилизации сохраняться, а отдельным семьям и людям выживать в условиях ужасающей перенаселенности и массовой нищеты.
С точки зрения физики все сущее представляет
Цивилизационные различия Запада и Востока проявились, в частности, в различном характере доминирующих действий, в применении усилий к различным элементам этого находящегося в единстве противоречий: материалистичный Запад занялся изучением вещей, а философствующий (и при этом далеко не всегда «духовный» в нашем понимании этого слова) Китай посвятил себя энергии.
Из этого, в частности, вытекает принципиальное различие западной и восточной медицины. Если рассматривать тему более широко, именно культурно обусловленное стремление к работе с энергией вызвало технологическое отставание Востока от Запада, так как развитие технологий основано в первую очередь именно на работе с предметами, к чему есть склонность у носителей западных, а отнюдь не восточных культур.
Возможно, именно этим объясняется один из парадоксов тысячелетней китайской истории, на протяжении которой высочайшие технологические достижения (компас, порох, ракеты) использовались преимущественно для развлечений.
Тем не менее, целостное восприятие мира, диалектическое восприятие противоположностей в их неразрывном и неразделимом единстве, синтезирующий характер мышления являются важнейшими особенностями китайской культуры и китайского сознания, определяющими в том числе и сугубо бытовую философию повседневной жизни.
1.3. Образность мышления как фактор конкурентоспособности
Китайская письменность, как и письменность других народов Юго-Восточной Азии, основана не на буквах, а на иероглифах. Каждый иероглиф имеет свое значение и звучит как один слог. Поскольку число слогов в языке ограничено и значительно меньше числа используемых понятий, возникает проблема соответствия. В устной речи она решается использованием различных тонов: одни и те же звуки в зависимости от тона, которым они произнесены, означают совершенно разные вещи.
На письме проблема решается увеличением числа иероглифов до крайних пределов: даже чтобы просто читать газету, нужно знать около полутора тысяч иероглифов! В результате степень традиционной образованности в Китае и по сей день определяется, прежде всего, числом иероглифов, которые помнит человек. Тем не менее, для того, чтобы читать (и тем более писать) специализированный текст, посвященный сложным и разнообразным проблемам, еще не так давно часто требовалось несколько человек: один специалист просто не мог знать соответствующее число достаточно сложных иероглифов.
Таким образом, познание было в значительной степени коллективным, а не индивидуальным делом, что существенно усиливало и закрепляло и без того объективно свойственный восточным культурам коллективизм. [11] При этом сложность иероглифического письма стала колоссальной преградой развития технологий, так как люди просто не могли запомнить и затем воспроизвести полученную ими информацию. Это стало одной из наиболее глубоких, культурно-психологических причин технической отсталости Китая, нараставшей как минимум с середины XVIII века и обусловившей трагизм его истории в последующие двести лет, – на протяжении жизни восьми поколений!
11
Причина его вполне прозрачна и носит сугубо хозяйственный характер: в силу природно-климатических условий для получения значительных устойчивых урожаев и, соответственно, общего выживания в Юго-Восточной Азии (как и в некоторых других регионах, – например, в Египте и Средней Азии) необходимы ирригационные сооружения. Их строительство и эксплуатация требуют – в прямом смысле слова, под страхом смерти – коллективного труда значительных масс людей. Таким образом, коллективизм соответствующих культур носит всецело вынужденный характер, вытекает из их повседневного образа жизни и, что представляется весьма существенным, не находится, в отличие от русской культуры, в постоянном противоречии с индивидуализмом, которого в этих культурах в нашем понимании этого слова попросту нет.