Империя Вечности
Шрифт:
Именно здесь, по замыслу Лоу, непомерная гордыня должна была подвигнуть императора на отчаянные откровения или, по крайней мере, заставить его невольно поправить собеседника. Но в этот самый миг под окнами проносили большое старинное зеркало в раме (губернатор обожал украшать свой дом подобными безделушками); ослепительно яркий луч солнца упал на стекло, отразился от него и ворвался в салон, превратив императора в пламенный столб. И хотя ростом Лоу был немного выше узника, однако впервые почувствовал, как умалился в его присутствии; пылающий взгляд Бонапарта буквально прожигал его насквозь.
—
Тюремщик напрягся.
— Не представляю, о чем вы говорите, сэр.
— Ну да, конечно! Не представляете! Что это мне взбрело на ум? Кто вас послал? Кто сочинял эти вопросы? И всю эту ахинею с арабами?
— Что, сэр?
— А, понимаю, решили прикинуться дурачком! Неубедительно! Вы же простой исполнитель, я прав?
— Сэр, — произнес Лоу, — я пришел сюда не для того, чтобы выслушивать оскорбления.
— Но и я не пущу на порог того, кто меня оскорбляет! Скажите прямо, чего вы добиваетесь. Я — император Наполеон и требую к себе уважения!
Губернатор совсем растерялся.
— Сэр, — начал он, изобразив обиду, — вижу, вы не расположены говорить в подобающем тоне и мне лучше удалиться.
Вот тут Бонапарт едва не взорвался.
— А может, сказать вам правду? — воскликнул он. — Желаете слышать правду, сэр? Думаю, вам приказано любой ценой вытянуть сведения о моих последних днях в Египте. Да-да, любыми средствами. Можно морочить мне голову. Прикинуться другом. Все, что угодно. А если не выйдет… Скорее всего, вам велено попросту отравить меня, сэр. Убить.
Лицо Лоу стало свекольного цвета.
— Вы же не ждете, чтобы я на это ответил, сэр?
— Да нет, я требую ответа!
— Тогда я скажу одно… Только одно. Во время прошлого разговора вы заметили, что не сумели постичь характер англичанина. Так вот, знайте: вам тем более не удалось постичь характер английского солдата.
С этими словами, пылая гневом, он развернулся и ринулся прочь.
Однако сказанного было уже не поправить, и через три короткие встречи Наполеон наотрез отказался беседовать со своим тюремщиком. Не ожидавший столь быстрого разоблачения и позора, Лоу погрузился в болото навязчивых состояний. Теперь уже он опасался, что Бонапарта вывезут в бочке с вином, в сахарном ящике или даже в узле из грязных простыней, и выскакивал по ночам из постели, чтобы пришпорить коня и скакать по извилистым тропам — только бы убедиться, что узник по-прежнему на месте. Губернатор удвоил охрану Лонгвуда и повсюду установил новые блокпосты и укрепления, издав ряд таких строгих ограничений, что их непомерная суровость поразила даже герцога Веллингтона.
Хотя, если вдуматься, герцогу было легко рассуждать о строгости: он-то, как и Наполеон, твердо знал о своем бессмертии. Лоу же, напротив, не перенес бы провала, помноженного на немыслимый побег вверенного ему узника. Душу его беспрестанно терзало прощальное проклятие императора: «И через пять веков мое имя будет сиять как солнце, а ваше — останется знаком позора и несправедливости».
Что и говорить, проклятие стократ ужаснее той опрометчивой фразы, которой Денон пригвоздил Гамильтона, ибо оно исходило от человека, каждое слово которого пылало
Глава пятнадцатая
ПРАХ ДРЕВНИХ ДИНАСТИЙ
Четвертого октября тысяча восемьсот пятьдесят пятого года в порту Саутгемптона Ринд поднялся на борт колесного парохода «Ориентал» компании «Р&О» (водоизмещение — тысяча шестьсот семьдесят три тонны, мощность моторов — сорок пять лошадиных сил). Молодой человек не успел даже отыскать свою каюту над машинным отсеком, когда невысокий небритый мужчина, выступив из полумрака, указал на его саквояж.
— Разрешите взглянуть?
— Что-то не так? — ответил Ринд, приняв чужака за неряху-стюарда. — Мою дорожную сумку еще вчера погрузили на борт, а тут всего лишь…
— Это вы получили от Уилкинсона?
Внезапно шотландец похолодел, припомнив моряка, чей силуэт отражался в витрине на Бейкер-стрит.
— Ну да, в последнюю минуту. Но…
Маленький человечек, не теряя времени, толкнул дверь в каюту, схватил саквояж и вытряхнул его содержимое на пассажирскую койку, после чего молниеносно перелистал страницы взятых наугад книг («Фонетическая система иероглифов» Шампольона, «История» Геродота в переводе Ларчера, «География» Страбона), ощупал сумку в поисках потайных карманов и поднял глаза на Ринда.
— Он объяснил вам, зачем это все нужно?
— Чтобы читать в дороге. Здесь и работы Вивана Денона, и прочее.
— А Уилкинсон, случаем, не давал вам прощальных напутствий?
— Да нет, ничего особенного.
Небритый мужчина вновь покосился на книги.
— На страницах может скрываться тайное сообщение. Если что-то найдете или вдруг вспомните — пошлите депешу из Гибралтара. Или с острова Мальты. Ее величество надеется на вас, юноша.
— Обязательно, — кивнул Ринд.
Честно говоря, ему и вправду было почти нечего рассказать о прощании с сэром Гарднером. Оно прошло на удивление будничным образом: сдержанное джентльменское рукопожатие, последние советы в дорогу — меньше бывать на солнце на первых порах, не прогонять скуку выпивкой, спать лишь тогда, когда в небе появятся звезды… Ну и таинственное заключение из разряда тех, на которые сетовал У. Р. Гамильтон: «Просто следуйте дорогой Денона, в Каир через дельту Нила. Поверьте, вы будете сильно удивлены, и как раз тогда, когда меньше всего ожидаете». И все это — не в саутгемптонском порту и даже не на вокзале, а в прихожей дома на Йорк-стрит, как если бы Ринд не отплывал в далекий Египет, а собирался в Рочестер на выходные.
Поднявшись на содрогающуюся верхнюю палубу, молодой шотландец успел заметить, как перед самым отбытием парохода юркий лазутчик спустился по сходням, ловко протиснулся сквозь толпу провожающих и скрылся в салоне закрытого экипажа, что битых два часа поджидал его у багажной конторы.
Ринд уже не сомневался: его дорожную сумку заранее перерыли как следует; молодой человек ничуть не удивился бы, узнав, что кто-нибудь из людей на борту — командир, механик или просто пассажир — приставлен к нему соглядатаем. Весьма оригинальная прелюдия к долгому путешествию: теперь даже нельзя будет обратиться к носильщику или завязать невинную беседу, чтобы не заподозрить в другом шпиона.