Империя законности. Юридические перемены и культурное разнообразие в позднеимперской России
Шрифт:
Прежде чем в первой половине XIX века они были определены более четко (подробности см. в следующей главе), права этнических и религиозных групп формировались в течение длительного времени, претерпевая частые изменения в процессе развития. Затем судебная реформа придала некоторым из этих прав новый смысл, поскольку создала механизмы, позволяющие простым людям – неважно, русским или нет – добиваться их соблюдения. На этом фоне дискуссия о том, являются ли 1860-е годы или законодательство николаевского периода переломным моментом в правовой политике XIX века, выглядит несколько схоластичной 46 . Изменения происходили постепенно, и сменяющие друг друга комплексы решений постепенно способствовали трансформации правового порядка.
46
Из недавних исследований, подчеркивающих важность преемственности и ставящих под сомнение новизну Великих реформ, см.: Schrader A. M. Languages of the Lash: Corporal Punishment and Identity in Imperial Russia. DeKalb: Northern Illinois University Press, 2002; Nethercott F. Russian Legal Culture before and after Communism: Criminal Justice, Politics, and the Public Sphere. London: Routledge, 2007. P. 21–39.
Меры, затрагивающие меньшинства, всегда зависели от конкретной социальной группы и обстоятельств. Вместо проведения систематической политики имперская элита вырабатывала множество предложений и решений, специфика и развитие которых зависели от конкретных лиц и учреждений. Более того, речь не шла о «меньшинствах». Это понятие является более поздним, и его обычно связывают с появлением современного национального государства и стремлением к достижению национального единообразия. В качестве нормативного термина оно получило широкое распространение в конце XIX – начале XX века, когда дипломаты начали использовать его как инструмент в переговорах между великими державами 47 . Подобно своим европейским коллегам, представители имперских элит в России говорили о правах меньшинств только в контексте международной политики, избегая этого
47
На Берлинском конгрессе 1878 года, где обсуждалась политическая реорганизация юго-восточной Европы после Русско-турецкой войны, великие державы впервые ввели положения о защите меньшинств для новообразованных государств, утвердив при этом право на вмешательство от имени этих меньшинств. Договоры 1919–1920 годов, составлявшие Версальскую систему, впоследствии окончательно закрепили принцип защиты меньшинств в международном праве. См.: Thornberry P. International Law and the Rights of Minorities. Oxford: Clarendon, 1991. P. 30–31; Nijman J. E. Minorities and Majorities // The Oxford Handbook of the History of International Law / Eds B. Fassbender et al. Oxford: Oxford University Press, 2012. P. 110–115.
48
Fink C. Defending the Rights of Others: The Great Powers, the Jews, and International Minority Protection, 1878–1938. Cambridge, UK: Cambridge University Press, 2004. P. 3–38; Reynolds M. A. Shattering Empires: The Clash and Collapse of the Ottoman and Russian Empires, 1908–1918. Cambridge: Cambridge University Press, 2011. P. 14–18.
49
Kappeler A. Russland als Vielvolkerreich: Entstehung, Geschichte, Zerfall. Munchen: Beck, 1992. S. 10.
Тем не менее эти обстоятельства не исключают использования самого понятия «меньшинства». Во-первых, «меньшинства» и «политика меньшинств» – это аналитические термины. Такие понятия редко используются самими историческими акторами. Во-вторых, в данной книге речь идет не только о двух регионах. Основа излагаемой аргументации касается значительной части позднеимперской России, и поэтому важно использовать термины, способные охватить имперскую политику и специфику ее восприятия, независимо от местных особенностей. Язык правовой реформы и лежащая в ее основе концепция были в значительной степени схожи по всей империи. То, что татары, чуваши, армяне и другие составляли большинство в некоторых районах, не умаляет того обстоятельства, что в империи в целом они сталкивались со структурной дискриминацией – русские являлись, безусловно, наиболее влиятельной социокультурной группой. Самое главное, что термин «меньшинства» подчеркивает не только подчиненное положение таких групп населения, но и постепенное расширение их прав и возможностей. Как показала политолог Дженнифер Джексон-Прис, «меньшинства» существовали в Европе на протяжении веков. Так как они были «чужаками», их инаковость в первую очередь определялась религией и только с конца XIX века была заключена в рамки национальности 50 . Таким образом, значимость принадлежности к меньшинству менялась с XVII по XX век. В Российской империи дело обстояло иначе. После многовековых репрессий и нетерпимости татары и другие народы стали пользоваться правами и возможностями, обычно не свойственными имперскому правлению, и приобрели статус, не сильно отличающийся от статуса национальных меньшинств XX века.
50
Preece J. J. Minority Rights in Europe: From Westphalia to Helsinki // Review of International Studies. 1997. Vol. 23. № 1. P. 79–84.
Так или иначе, царская Россия с ее гибкой и неоднозначной, даже противоречивой политикой в отношении недоминантных этнических и религиозных групп не выделялась в Европе XIX века. В большинстве империй проводилась широкая политика в диапазоне от культурной гомогенизации до принятия культурных различий 51 . Российская элита, в свою очередь, склонна была считать, что культурные различия между народами естественны и желательны; и поскольку она гордилась имперским разнообразием, она также придерживалась определенной степени правовой дифференциации 52 . Поэтому, несмотря на все попытки унификации, плюралистический правовой порядок России продолжал учитывать местные верования и обычаи.
51
Burbank J., Cooper F. Empires in World History: Power and the Politics of Difference. Princeton, NJ: Princeton University Press, 2010. P. 12.
52
Burbank J. An Imperial Rights Regime: Law and Citizenship in the Russian Empire // Kritika: Explorations in Russian and Eurasian History. 2006. Vol. 7. № 3. P. 397–431; Werth P. W. In the State’s Embrace? Civil Acts in an Imperial Order // Kritika: Explorations in Russian and Eurasian History. 2006. Vol. 7. № 3. P. 433–458.
Новые окружные суды, однако, уделяли мало внимания этнической и религиозной принадлежности, что заставляет задать важный вопрос. К каким выводам может привести постановка акцента на культурных различиях при обсуждении судебной системы, если она часто нивелировала их существование? Зачем изучать роль и поведение татар, греков или караимов в условиях, когда эти группы вели себя так же, как и все остальные, и отношение к ним было практически таким же? Существует несколько причин для изучения пореформенной правовой системы именно через призму культурных различий.
Во-первых, упор на меньшинства в Крыму и Казани не только помогает выявить множественность правовых культур в Российской империи, но и побуждает к более широкому осмыслению этого вопроса в контексте сравнительного анализа. Правда, непоследовательность политики империи в отношении меньшинств затрудняет какие-либо обобщения. В рамках исследовательской работы можно сделать лишь небольшие наброски отдельных социальных групп и исторических периодов. Однако, хотя эта книга акцентирует внимание на татарах-мусульманах, поскольку они были самой многочисленной группой внутренних «других» в изучаемых регионах, она также предлагает более общие наблюдения. Некоторые меньшинства – в частности, еврейское население и более отдаленные общины в Сибири, Туркестане и на Северном Кавказе – следовали особым траекториям, в большей степени зависящим от контекста 53 . Важно отметить, что, хотя отношения каждой группы с имперским государством имели определенные особенности, история татар-мусульман не является исключительной и во многом схожа с опытом других меньшинств в Крыму, Казани и за их пределами. Кроме того, фокус на изучении татар связывает данное исследование с быстро растущим объемом литературы о мусульманах в Российской империи. Татары были ключевым мусульманским меньшинством; примерно до 1800 года законодательство, касающееся мусульман, относилось в основном к татарам 54 .
53
Изменение политики в отношении еврейского населения проанализировано в: Aronson M. I. The Prospects for the Emancipation of Russian Jewry during the 1880s // Slavonic and East European Review. 1977. Vol. 55. № 3. P. 348–369; Rogger H. Jewish Policies and Right-Wing Politics in Imperial Russia. Berkeley, CA: University of California Press, 1986; Klier J. D. Imperial Russia’s Jewish Question: 1855–1881. Cambridge, UK: Cambridge University Press, 2018; Nathans B. Beyond the Pale: The Jewish Encounter with Late Imperial Russia. Berkeley: University of California Press, 2002; Avrutin E. M. Jews and the Imperial State: Identification Politics in Tsarist Russia. Ithaca, NY: Cornell University Press, 2010.
54
Ногманов А. Эволюция законодательства о мусульманах России (вторая пол. XVI – первая пол. XIX в.) // Ислам в татарском мире: история и современность / Ред. С. А. Дюдуаньони и др. Казань: Институт истории Академии наук Татарстана, 1997. С. 135.
Во-вторых, внимание к этнорелигиозным группам в пореформенных судах необходимо потому, что национальность и религия имели большое значение в России XIX века. Хотя для большинства юристов вопрос культурного разнообразия не представлял интереса, многие из их современников интересовались этим вопросом. Писатели, ученые и государственные управленцы были чрезвычайно озабочены «другими» внутри империи, составляя множество этнографических описаний и особо подчеркивая культурные различия между ними 55 . В частности, в правительственных кругах, в прессе и в других сегментах зарождающейся публичной сферы разгорелись дебаты о роли мусульман. Смогут ли они когда-нибудь быть полностью интегрированы? Можно ли им доверять во время войны? Насколько они фанатичны? Подобные вопросы звучат на удивление знакомо для читателя XXI века. Такое внимание к культурным различиям делает крайне важным изучение примеров, где на первый план выходят равенство и единообразие. Тогда как историки склонны уделять больше внимания провалу имперской политики, дискриминации и репрессиям, пусть подобная дискриминация и имела место, эта книга призывает к более всестороннему анализу.
55
Например: Этнографическое описание Казанской губернии // Журнал Министерства Внутренних Дел. 1841. Ч. 39. С. 350–410; Фукс К. Казанские Татары. Казань: Университетская тип., 1844; Радде Г. Крымские татары // Вестник Географического Общества. 1856. № 18. С. 290–330; Радде Г. Крымские
Наконец, внимательное изучение связи между правовой, религиозной и национальной политикой – как бы непоследовательна и беспорядочна она ни была – помогает выявить идиосинкразию поздней царской России как имперского государства. Два историографических события указывают на то, что эта книга может быть включена в более широкий исторический контекст: появление «новой» имперской истории, которая подчеркивает культурное взаимодействие и гегемонию в большей степени, чем имперские завоевания и государственное управление 56 , а также большого количества литературы, ставящей Российскую империю в один ряд с Британской, Османской и Габсбургской 57 . Эта книга закладывает основу для дальнейшего межимперского сравнения.
56
Например: Gerasimov I. et al. In Search of a New Imperial History // Ab imperio. 2005. № 1. P. 33–55; A New Imperial History: Culture, Identity and Modernity in Britain and the Empire, 1660–1840 / Ed. K. Wilson. Cambridge, UK: Cambridge University Press, 2006; The New Imperial Histories Reader / Ed. S. Howe. London: Routledge, 2010.
57
After Empire: Multiethnic Societies and Nation-Building the Soviet Union and the Russian, Ottoman, and Habsburg Empires / Eds K. Barkey, M. von Hagen. Boulder, CO: Westview Press, 1997; Becker S. Russia and the Concept of Empire; Lieven D. C. B. Empire: The Russian Empire and Its Rivals. London: John Murray, 2000; Maier C. S. Among Empires: American Ascendancy and Its Predecessors. Cambridge, MA: Harvard University Press, 2006; Osterhammel J. Russland und der Vergleich zwischen Imperien: einige Anknupfungspunkte // Comparativ. 2008. B. 18. Nr. 2. S. 11–26; Jobst K. S. et al. Neuere Imperiumsforschung in der Osteuropaischen Geschichte: Die Habsburgermonarchie, das Russlandische Reich und die Sowjetunion // Comparativ. 2008. B. 18. Nr. 2. S. 27–56; Morrison A. Russian Rule in Samarkand, 1868–1910: A Comparison with British India. Oxford; New York: Oxford University Press, 2008; Burbank J., Cooper F. Empires in World History; Russian-Ottoman Borderlands: The Eastern Question Reconsidered / Eds L. J. Frary, M. Kozelsky. Madison, WI: The University of Wisconsin Press, 2014; Kane E. M. Russian Hajj: Empire and the Pilgrimage to Mecca. Ithaca: Cornell University Press, 2015.
Я уже упоминал о ряде направлений научных исследований, на которые опирается данная работа и которые она дополняет. Следующий раздел дает более четкое представление об общем исследовательском контексте.
ПРАВО, ПРАВОВОЕ ОТЧУЖДЕНИЕ И ИМПЕРИАЛИЗМ В РОССИЙСКОЙ ИМПЕРИИ
Российская империя и ее правовые институты часто ассоциируются с произволом, коррупцией и отсутствием верховенства закона. В классическом исследовании Р. Пайпса, например, отмечается, что многие ключевые законы никогда не публиковались, что власть имущим не нужны были суды и законы, чтобы добиваться своего, а простые люди «избегали судебных разбирательств, как чумы» 58 . Многие современники разделяли этот снисходительный взгляд на правовую сферу. Писатели XVIII и XIX веков в своих литературных произведениях подробно останавливались на невежестве и продажности судей, а юристы регулярно осуждали медлительность и произвол старых судов 59 . И хотя ученые уже начали ставить под сомнение образ несправедливых, медленных и коррумпированных дореформенных судов 60 , этот образ, безусловно, наряду с реально существовавшим ограничением гражданских прав, укрепляет идею о том, что Российская империя по-прежнему далека от идеала правового государства (Rechtsstaat). Такие писатели, как Лев Толстой, также помогли поддержать представление о том, что судебная реформа принесла мало изменений, утверждая, что крестьянство по-прежнему игнорировало совокупность законов, созданных только для того, чтобы служить интересам элиты 61 .
58
Pipes R. Russia under the Old Regime. P. 288–289. Об отсутствии полноценного «верховенства закона» в России см. также: Weissman N. Regular Police in Tsarist Russia, 1900–1914 // The Russian Review. 1985. Vol. 44. № 1. P. 45–68; Heuman S. E. Perspectives on Legal Culture in Pre-Revolutionary Russia // Revolution in Law: Contributions to the Development of Soviet Legal Theory, 1917–1938 / Ed. P. Beirne. Armonk, NY: M. E. Sharpe, 1990. P. 5–7; LeDonne J. P. Absolutism and Ruling Class; Hartley J. Bribery and Justice in the Provinces in the Reign of Catherine II // Bribery and Blat in Russia: Negotiating Reciprocity from the Middle Ages to the 1990s / Eds S. Lovell et al. Basingstoke: Macmillan Press, 2000. P. 48–64.
59
О литературной критике судов см.: Wortman R. S. The Development of a Russian Legal Consciousness. P. 29–30, 47; о критике юристами старой системы см.: Джаншиев Г. А. Эпоха великих реформ: исторические справки. М.: И. Н. Кушнерев, 1900. С. 278; Wortman R. S. The Development of a Russian Legal Consciousness. P. 217. Профессор права Дмитрий Мейер, преподававший гражданское право в Казанском университете с 1845 по 1855 год, вел учет всех случаев взяточничества, которые попадались ему на глаза: Пекарский П. П. Студенческие воспоминания о Д. И. Мейере // Братчина. СПб.: Тип. К. Вульфа, 1859. Ч. 1. С. 232.
60
Mironov B., Eklof B. A Social History of Imperial Russia. Vol. 2. P. 292–307. О «легализме» раннего Нового времени см.: Kivelson V. A. Cartographies of Tsardom. P. 55–56.
61
См. «Письмо студенту о праве» в: Толстой Л. Н. Полное собрание сочинений: в 90 т. М.: Художественная литература, 1936. Т. 38. С. 55–56.
Поэтому неудивительно, что в исследованиях, посвященных имперской России, не сразу приняли во внимание достижения социальной антропологии, социально-правовых исследований и общей имперской истории – областей, в которых ученые десятилетиями проводили исследования повседневного правового взаимодействия 62 . Изучением империи занимались почти исключительно историки. Немногие из них обсуждали правовую систему, а те, кто это делал, как правило, фокусировались на юридических спорах, изменении законодательства и институциональных реформах 63 . В их работах было описано становление нового поколения профессиональных юристов, которые руководствовались беспристрастностью в своих решениях и помогли проложить путь к правовым изменениям. Эти исследователи проследили эволюцию гражданского и уголовного права до и после судебной реформы. Они изучили дискуссии вокруг самой реформы, уделив особое внимание вызывавшему много споров внедрению судов присяжных. Они выявили сильные и слабые стороны созданных в результате реформы правовых институтов. И, что особенно важно, они проанализировали последствия новой правовой системы для самодержавного правления. Однако, поскольку в качестве источников они использовали в основном мемуары и публикации чиновников и юристов, не в последнюю очередь из-за ограниченного доступа к архивам во время холодной войны, они одновременно воспроизводили взгляды петербургской и московской элит.
62
Для ознакомления см.: Kirmse S. B. «Law and Society» in Imperial Russia // InterDisciplines. Journal of History and Sociology. 2012. Vol. 3. № 2. P. 103–134. К важнейшим работам в исследовательской традиции «право и общество» относятся: Gibbs J. L. The Kpelle Moot: A Therapeutic Model for the Informal Settlement of Disputes // Africa. 1963. Vol. 33. № 1. P. 1–11; Law in Culture and Society / Ed. L. Nader. Chicago: Aldine Pub. Co, 1969; Collier J. F. Law and Social Change in Zinacantan. Stanford, CA: Stanford University Press, 1973; Starr J. Dispute and Settlement in Rural Turkey: An Ethnography of Law. Leiden: BRILL, 1978. Для социально-правового анализа судебных разбирательств см.: Galanter M. Why the «Haves» Come Out Ahead: Speculations on the Limits of Legal Change // Law & Society Review. 1974. Vol. 9. № 1. P. 95–160; Galanter M. Afterword: Explaining Litigation // Law & Society Review. 1975. Vol. 9. № 2. P. 347–368; Felstiner W. L. F. et al. The Emergence and Transformation of Disputes: Naming, Blaming, Claiming… // Law & Society Review. 1980. Vol. 15. № 3/4. P. 631–654.
63
Kucherov S. Courts, Lawyers and Trials under the Last Three Tsars; Kaiser F. Die russische Justizreform von 1864: Zur Geschichte der russischen Justiz von Katharina II. bis 1917; Wortman R. S. The Development of a Russian Legal Consciousness; Heuman S. E. Perspectives on Legal Culture in Pre-Revolutionary Russia; Wagner W. G. Marriage, Property, and Law in Late Imperial Russia. Oxford: Clarendon, 1994; Afanas’ev A. K. Jurors and Jury Trials in Imperial Russia // Russia’s Great Reforms, 1855–1881 / Eds B. Eklof et al. Bloomington, IN: Indiana University Press, 1994. P. 214–230; Baberowski J. Autokratie und Justiz. S. 223–356; Nethercott F. Russian Legal Culture before and after Communism.