Империя законности. Юридические перемены и культурное разнообразие в позднеимперской России

Кирмзе Штефан

В то же время влияние религии на политику государства в конце XIX века не следует преувеличивать. Использование религиозных символов продолжало носить в основном практический характер: главным образом оно выражало стремление элиты символически отобразить и тем самым укрепить авторитет и единство государства. Помимо религии, получили распространение и другие критерии определения прав и обязанностей различных групп населения, в том числе в зависимости от образа жизни (оседлый или кочевой) и продолжительности существования той или иной территории в составе империи 144 . Поэтому люди, исповедующие одну и ту же религию, могли иметь совершенно разный правовой статус. Например, одни подчинялись военному правлению, а другие находились в гражданской юрисдикции. Права и институты, предоставленные кочевникам-мусульманам в степях, отличались от прав и институтов мусульманского населения купеческих городов Кавказа и Средней Азии, а также от прав и институтов оседлых волго-уральских татар. Как правило, мусульмане, проживавшие на недавно завоеванных территориях, получали существенную автономию, в то время как те, кто давно проживал в составе империи, стремились к максимальной интеграции 145 .

144

Slocum J. W. Who, and When, Were the Inorodtsy? The Evolution of the Category of «Aliens» in Imperial Russia // The Russian Review. 1998. Vol. 57. № 2. P. 178.

145

Usmanova D. M. The Legal and Ethno-Religious World of Empire. P. 152–153, 166.

КРАТКИЙ ОБЗОР: УПРАВЛЕНИЕ КУЛЬТУРНЫМ РАЗНООБРАЗИЕМ, 1552–1917 ГОДЫ

Изменение правового положения меньшинств тесно связано с экспансией и меняющимся самосознанием Российской империи. На протяжении

большей части раннего Нового времени правители России понимали народ как совокупность людей, населявших их земли 146 . Преданность царю, а не общая религия, была главной особенностью этого многоконфессионального народа. Завоевание Казанского и Астраханского ханств в 1552 и 1556 годах привело в Московское государство большое количество нерусского и нехристианского населения (особенно мусульман и анимистов), что сделало его по-настоящему многокультурным. Однако если монгольские Чингисиды были одним из главных родов в ранней Московии, то к концу XVI века только небольшая группа татарских мурз (знати) все еще могла претендовать на происхождение от Чингисидов и сохранять высокое общественное положение 147 . Большинство же царских подданных-мусульман в лучшем случае могли надеяться на улучшение своего социального положения через военную службу. Кроме права носить оружие, этим так называемым «служилым татарам» в обмен на их усилия жаловались земельные наделы (поместья). Однако они по-прежнему не допускались к ключевым государственным должностям 148 .

146

Knight N. Ethnicity, Nationality and the Masses: Narodnost’ and Modernity in Imperial Russia // Russian Modernity: Politics, Knowledge, Practices / Eds D. L. Hoffmann, Y. Kotsonis. Basingstoke: Macmillan Press, 2000. P. 44–46.

147

Romaniello M. P. The Elusive Empire. P. 65, 120.

148

Ibid. P. 69, 121–123.

Хотя мусульмане были неотъемлемой частью государства и общества, их воспринимали как культурно неполноценных и обращались с ними соответственно 149 . Конструирование их идентичности как «других» осуществлялось посредством языковой категоризации, которая выделяла их как иноверцев, иноземцев или инородцев, и политических актов, таких как присяга на верность. Очень важно, что особый экономический статус являлся ощутимым свидетельством их подчинения: мусульмане и другие нехристиане в Казани раннего Нового времени должны были платить ясак (денежную или натуральную дань). Эта дискриминация стала еще более выраженной после середины XVII века, когда в первом российском своде законов, Соборном уложении 1649 года, было введено различие между русскими и нерусскими служилыми людьми; их служба и владение землей отныне регламентировались по-разному 150 . Постепенно православие стало ключевым критерием лояльности, так что со временем переход в православие сделался необходимым условием для получения многих прав и привилегий. Только переход в православие мог окончательно изменить правовой и экономический статус человека и прочно включить прежних мусульман и анимистов в имперское общество. Однако большая часть мусульманского населения предпочитала не переходить в другую веру, и поэтому Россия продолжала развиваться как культурно разнообразное государство. После победы над Швецией в 1721 году Россия объявила себя «империей» западноевропейского типа. С этого момента ее многонациональная элита управлялась сувереном и бюрократией западного образца и была объединена общей культурой, черпающей вдохновение в Западной Европе 151 .

149

Khodarkovsky M. «Ignoble Savages and Unfaithful Subjects». P. 9–26.

150

Romaniello M. P. The Elusive Empire. P. 60, 126–127.

151

Wortman R. S. Scenarios of Power. P. 6–7.

Упоминания о Казани раннего Нового времени намекают на то, что конфессиональная политика была неразрывно связана с отношением государства к нерусскому населению. Поскольку большинство русских были православными, большинство татар – мусульманами, большинство поляков и литовцев – католиками и т. д., религиозные сообщества часто приравнивались к этническим группам. Это совпадение этнической и религиозной идентичности с годами было ослаблено церковными расколами, обращениями в другую веру и имперской экспансией. В Поволжье существовало значительное число кряшен, или «крещеных татар», увеличение и уменьшение численности которых говорит о том, что татарская идентичность не оставалась статичной 152 . На побережье Черного моря также обосновалось множество неправославных христианских конфессий, групп инакомыслящих и сект, что позволило усомниться в предполагаемой связи между русскостью и православием Русской церкви. И все же в целом отождествление этнической и религиозной идентичности оставалось фактом жизни значительной части населения и решающим фактором государственной политики. Принятие новых законов об управлении территориями часто происходило с учетом особенностей местных религиозных общин, а конфессиональная политика нередко была нацелена на конкретные этнические группы, за исключением случаев, когда речь шла о православных отступниках. Так или иначе, то, что этническая и религиозная идентичности не всегда отождествлялись, не влияет на основные тезисы этой книги.

152

О меняющихся границах татарской и мусульманской идентичности см.: Kefeli A. N. Becoming Muslim in Imperial Russia.

Государственная политика в отношении меньшинств была непоследовательной и изменчивой. Каждая из групп меньшинств была по-своему определена в законе; а поскольку в большинстве случаев принимаемые законы оспаривались на местном, региональном или центральном уровнях, политика по отношению к меньшинствам существенно различалась во времени и пространстве. Государственные и церковные институты часто расходились во мнениях относительно направления и реализации проводимой политики 153 . В то время как власти в основном были заинтересованы в стабильности и поэтому как можно меньше вмешивались в религиозную жизнь меньшинств, православная церковь стремилась усилить свое влияние и привести в лоно церкви все больше неверующих. При этом православная церковь не была монолитом. Святейший синод так и не выработал последовательной позиции в отношении миссионерской деятельности. Высокопоставленные священнослужители и местные священники, как правило, скептически относились к терпимости и конфессиональному плюрализму 154 . Однако в приграничных регионах архиепископы обычно были заняты укреплением позиций церкви и поэтому были склонны мириться с местными различиями и игнорировать указания митрополита о необходимости миссионерской деятельности. Аналогичные противоречия проявлялись и в государственном управлении. Органы местной власти могли отказаться следовать политике невмешательства и объединиться с представителями церкви, захватывая имущество, закрывая культовые сооружения и оказывая давление на меньшинства с целью заставить их принять православие 155 .

153

Для обсуждения подобных разногласий в Крыму см.: Kozelsky M. Christianizing Crimea. P. 15–40; для обсуждения ситуации в Казани см.: Geraci R. P. Window on the East; Romaniello M. P. The Elusive Empire.

154

Kozelsky M. Christianizing Crimea. P. 29, 39.

155

Ibid. Особенно: P. 26–29.

Несмотря на такую непоследовательность, в имперской политике по отношению к меньшинствам прослеживаются некоторые более широкие тенденции и этапы. Указ Екатерины II «О терпимости всех вероисповеданий» (1773) и реформы, проведенные ею в 1780-х годах, несомненно, стали переломным моментом. До этого периоды относительной терпимости чередовались с волнами давления и преследований, но в целом религиозному разнообразию не уделялось особого внимания 156 . Екатерина преимущественно заменила насильственные меры политикой убеждения. При ней ислам получил официальный правовой статус, а мусульманам и некоторым другим религиозным общинам было разрешено строить свои собственные культовые сооружения. Более того, пассивная терпимость к меньшинствам быстро трансформировалась в их активную интеграцию. У мусульман появилось собственное духовенство, причем наиболее высокопоставленные его представители получали жалованье от российского правительства 157 . Также были учреждены органы конфессионального управления, ответственные за назначение духовного руководства, управление культовыми сооружениями и решение вопросов семейного и наследственного

права. Хотя эта ассимиляция и институционализация религий, отличных от русского православия, была вдохновлена идеями Просвещения о толерантности, она также была глубоко прагматичной. Как объясняет Пол Верт, включение неправославных конфессий в многоконфессиональное устройство империи позволило сделать их более управляемыми и при этом оставить их дискурсивно «чужими» 158 . В конечном счете политика Екатерины была направлена на то, чтобы убедить религиозные меньшинства, в частности мусульман, добровольно принять российское господство.

156

Fisher A. W. Enlightened Despotism and Islam under Catherine II // Slavic Review. 1968. Vol. 27. № 4. P. 542–553; Ногманов А. Эволюция законодательства о мусульманах России (вторая пол. XVI – первая пол. XIX в.). С. 137–140; Usmanova D. M. The Legal and Ethno-Religious World of Empire. P. 148; Geraci R. P. Window on the East. P. 20–30; Bobrovnikov V. O. Islam in the Russian Empire // The Cambridge History of Russia. Vol. 2 / Ed. D. Lieven. Cambridge, UK: Cambridge University Press, 2006. P. 202–223, особенно: Р. 206.

157

Азаматов Д. Д. Оренбургское магометанское духовное собрание в конце XVIII – XIX в. Уфа: Гилем, 1999. С. 54–55.

158

Werth P. W. The Tsar’s Foreign Faiths. P. 257.

Однако политика Екатерины в отношении внутренних «других» оставалась избирательной. Не все меньшинства в равной степени выигрывали от поощрения конфессионального разнообразия, а некоторые и вовсе не получали от этого никакой выгоды. Всеобщая свобода вероисповедания не была гарантирована, и различные религиозные общины, особенно анимисты и те, кого считали еретиками и сектантами (включая членов Униатской церкви в западных губерниях), продолжали подвергаться преследованиям или сталкиваться с серьезными ограничениями. Более того, институционализация конфессионального разнообразия была уравновешена противоположной тенденцией – проведением политики, направленной на унификацию российского государства. Поскольку Екатерина отвергала любые посягательства на свой суверенитет, она упразднила автономные украинские и казацкие образования (Гетманщину и Запорожскую Сечь в 1764 и 1775 годах соответственно) и отменила особые права, которыми обладали балтийские немцы (1775) 159 .

159

Для обсуждения региональной и национальной автономии в истории России см.: Kirmse S. B. Territorial Organization and Autonomy in Russian History // ZMO Working Papers. 2022. № 34. P. 1–13. В балтийских губерниях политика Екатерины была позже отменена ее сыном. См.: Thaden E. C., Thaden M. F. Russia’s Western Borderlands, 1710–1870. Princeton, NJ: Princeton University Press, 1984; Haltzel M. H. The Baltic Germans // Russification in the Baltic Provinces and Finland, 1855–1914 / Eds E. C. Thaden, M. H. Haltzel. Princeton, NJ: Princeton University Press, 1981. P. 109–204. О ликвидации гетманского государства см.: Kohut Z. E. Russian Centralism and Ukrainian Autonomy: Imperial Absorption of the Hetmanate, 1760s–1830s. Cambridge, MA: Harvard University Press, 1988.

Тем не менее ее усилия по включению меньшинств существенно отличались от прежней политики. После ее правления общий принцип веротерпимости в основном сохранялся, однако усилился уровень государственного управления и контроля, а политика стала более систематической. При Николае I представители мусульманской, еврейской, католической и протестантской религиозных общин были обязаны регистрировать все рождения, браки и смерти. Имамы обязывались вести так называемые «метрические книги» в Поволжье с 1828 года и в Крыму с 1832 года 160 . В течение предыдущих ста лет подобный учет велся исключительно для православных, что фактически лишало религиозные меньшинства гражданского статуса. Введение метрических книг наделило эти меньшинства «правами состояния»: были официально признаны их сословные привилегии, семейные, имущественные и наследственные права, им было разрешено поступать на государственную службу и в учебные заведения, за некоторым исключением 161 . Распространение метрических книг на неправославных подданных ознаменовало начало формирования правовой субъектности для представителей этих групп. В то же время, продолжая опираться на духовенство для ведения учета населения, правительство так и не приняло универсального способа учета: в то время как на Южном Кавказе мусульмане стали официально заноситься в метрические книги только в 1873 году, другие группы и вовсе не подлежали подобному учету 162 .

160

О введении в употребление метрических книг по Оренбургскому Духовному Магометанскому управлению // ПСЗ II. Т. 3. № 2296. 21 сентября 1828 года; О распространении на Таврическое Магометанское Духовенство правил, изъясненных в указе 21 сентября 1828, относительно введения метрических книг // ПСЗ II. Т. 3. № 5770. 24 ноября 1832 года.

161

Steinwedel Ch. Making Social Groups, One Person at a Time. P. 69–73; Werth P. W. In the State’s Embrace? Civil Acts in an Imperial Order. Особенно: Р. 435–437, 441. О важности метрических книг для мусульманского населения и трудностях улемов в их ведении см. также: Tuna M. Imperial Russia’s Muslims. P. 48–50.

162

Werth P. W. In the State’s Embrace? Civil Acts in an Imperial Order. P. 437, 444.

Зарождение правовой субъектности для основной массы крымских и волжских татар было обусловлено еще одним фактором. В начале 1830-х годов обширный и лишенный системы корпус имперских законов был, наконец, объединен в свод законов. В издаваемом регулярно с 1832 года «Своде законов Российской империи» татары Тавриды и Казани перестали быть юридически обособленной группой: теперь, отнесенные к категории казенных крестьян, мещан, купцов или казаков, они были включены в общую социальную структуру империи 163 . Однако «Свод законов», наряду с введением учета в метрических книгах для неправославных, был направлен не столько на эмансипацию этих групп населения, сколько на их упорядочение и стандартизацию. Таким образом, «Свод законов» скорее утвердил и укрепил старые иерархии. Многие законы относились к раннему Новому времени и содержали элементы религиозной дискриминации. Например, паспортизация и кодификация прав на проживание в период с 1830-х по 1850-е годы утвердила многие существующие ограничения для еврейского населения. Евреям было отказано в праве проживать за пределами черты оседлости – территории, охватывающей ряд западных губерний от Балтийского моря до Черного. В некоторых губерниях им также было запрещено проживать в определенных городах, городских кварталах и даже на улицах; исключения делались только при особых обстоятельствах, например при поступлении в университет или на государственную службу 164 .

163

Slocum J. W. Who, and When, Were the Inorodtsy? The Evolution of the Category of «Aliens» in Imperial Russia. P. 179.

164

См.: Устав о паспортах и беглых. Особенно ст. 16–38 («О постоянном месте жительства евреев») и ст. 282–297 («О паспортах евреев»).

Другие группы подвергались откровенным гонениям: в отдельных случаях насилие применялось для борьбы со старообрядцами и сектантами. Особенно сурово обращались с сектами, считавшимися опасными, такими как скопцы. Поначалу они находились под защитой екатерининской политики веротерпимости, но с 1820-х годов многие из них были привлечены к ответственности за ересь, их имущество было конфисковано, они подвергались телесным наказаниям и изгнанию 165 . В западных провинциях грекокатоликов еще более планомерно заставляли отрекаться от папской власти и переходить в Русскую православную церковь 166 . Униатская церковь, представлявшая большинство восточных католиков, в 1839 году была распущена как самостоятельная церковь, а многие связанные с ней монастыри были закрыты.

165

Варадинов Н. История Министерства Внутренних Дел. Восьмая, дополнительная книга. История распоряжений по расколу. СПб.: Министерство внутренних дел, 1863. Особенно: С. 83–84, 504–524, 622–624.

166

О ситуации в Крыму см.: Kozelsky M. Christianizing Crimea. P. 26–31. Для более общей справки см.: Religious Compromise, Political Salvation: The Greek Catholic Church and Nation-Building in Eastern Europe / Eds J.-P. Himka et al. Pittsburgh, PA: Center for Russian & East European Studies, University of Pittsburgh. 1993; Robson R. R. Old Believers in Modern Russia. DeKalb: Northern Illinois University Press, 1995; Weeks Th. R. Between Rome and Tsargrad: The Uniate Church in Imperial Russia // Of Religion and Empire: Missions, Conversion, and Tolerance in Tsarist Russia / Eds R. P. Geraci, M. Khodarkovsky. Ithaca, NY: Cornell University Press, 2001. P. 70–91.