Имперские танцы

Мусаниф Сергей Сергеевич

– Это в интересах расследования?

– Нет, это интересно мне лично.

– На самом деле решение было очевидно, и его никто из нас не принимал. Оно просто пришло как данность, – сказал Клозе. – Конечно, минут пять мы препирались между собой, выясняя, кто это сделает, но итог был очевиден для обоих. Тем не менее, процедура препирательств была необходимой. Это как… Как-то раз Юлий сказал мне, что Империя по ходу своего существования должна протанцевать несколько обязательных танцев.

– Танцев?

– Это как ритуал, – сказал Клозе. –

Иногда мне кажется, что вся наша жизнь – это череда танцев, которые мы вынуждены танцевать от рождения и до смерти. Все движения, позы и повороты прописаны заранее. Остается только повторить их, зная конечный результат. Вот и на борту «Одиссея» мы протанцевали несколько па, прежде чем он засунул меня в холодильник. Не мог же он молча в меня выстрелить, правильно? Да и я должен был ему что-то сказать, снять с него хотя бы часть ответственности. Ты представляешь себе, какое это решение для капитана – выстрелить в члена своего экипажа? Даже если это для пользы дела?

– Наверное, это тяжело.

– Я тоже так думаю, – сказал Клозе. – Но когда мы завели этот разговор, мы уже знали, что я лягу, а он останется. Это один из вопросов, который не прописан в уставе, но который подразумевается самим принципом армейской дисциплины. Принципом дурака.

– Принципом дурака?

– Ты начальник – я дурак, – сказал Клозе. – Имперская армия, да и любая другая армия в мире, является сборищем дураков, потому что может работать только по этому принципу. Армия – это то место, где инициатива наказуема. Солдат – это машина для выполнения приказов. Солдат и любой офицер званием ниже генерала не должен думать. Мышление только замедляет процесс выполнения приказа.

– Тебе не нравится в армии?

– Нет, а тебе?

– Здесь я задаю вопросы.

– Я и забыл, – сказал Клозе. – Нет, мне не нравится в армии. И одна из причин, почему мы с Юлием вступили в наши сложные взаимоотношения, которые я описывал раньше, это то, что ему тоже не нравится в армии. Но ему тяжелее, чем мне.

– Почему?

– Потому, что я сумел стать выполняющим приказы дураком, а он – нет. Он все время думает. О причинах, по которым ему отдали приказ, и о последствиях, к которым приведет выполнение этого приказа.

– А ты не думаешь?

– Стараюсь. Мы воевали на Сахаре – это была самая идиотская война, которую только можно себе представить. Ее и войной-то запрещено было называть, хотя люди гибли почти каждый день. Я не думал и потому чувствовал себя вполне сносно. А Юлий думал и чуть не довел себя до самоубийства.

– Я знала его недолго, но он не произвел на меня впечатление человека, способного на суицид.

– Первое впечатление обманчиво, – сказал Клозе. – Кто, как не следователь, должен это знать? Когда я только познакомился с Юлием, он не произвел на меня даже впечатление человека, способного думать в принципе. Кстати, ты не знаешь, где он сейчас?

– На Эдеме его нет, иначе мне пришлось бы его допрашивать. А больше мне ничего не известно.

Наверное, снова поступил в распоряжение УИБ. Почему мы все время разговариваем о Юлии?

– А разве не его преступную деятельность ты должна расследовать?

– Верно, чуть не забыла.

Почему я здесь? – подумала Изабелла.

Потому, что эти двое мне интересны. Они так похожи друг на друга и в то же время такие разные. Интересно, а я пришла бы сюда снова, если бы в госпитале лежал Юлий, а не Клозе? И чего я хочу добиться этими визитами? Узнать больше о Юлии или о самом Клозе?

– Могу теперь я задать пару вопросов? – спросил Клозе.

– Это мне, профессиональному следователю?

– Да.

– Попробуй.

– Почему ты стала профессиональным следователем? Женщину не часто встретишь в УИБ.

– Потому, что там, куда я хотела пойти, женщин нельзя встретить вообще, – сказала она и тут же испугалась своей откровенности. Оставалось только надеяться, что Клозе не поймет истинного смысла ее высказывания.

Но Клозе понял.

Он был далеко не дурак, хотя только что и утверждал обратное.

Лицо его стало серьезным, как только он понял, что речь идет о несбывшихся мечтаниях.

– Я думаю, сейчас наступает как раз то время, – сказал он, – когда женщин начнут брать в летную академию.

В детстве все мальчики мечтают стать пилотами, а все девочки – фотомоделями. Но она выпадала из общего правила. У нее были мечты мальчика.

Конечно, родители говорили ей, что в летные академии не берут девочек, но в детстве ей казалось, что для нее сделают исключение. Может быть, даже личным императорским указом.

И она станет пилотом и докажет, что и девчонка может показывать чудеса высшего пилотажа на истребителях и водить в космосе крейсера и линкоры.

Гражданская космонавтика, куда женщин все-таки брали, никогда ее не прельщала. Настоящий ас может быть только военным. Все или ничего. Компромисс невозможен.

Лет до двадцати никто из нас не согласен идти на компромиссы.

И в восемнадцать лет, когда из академии пришел первый вежливый отказ, она еще думала, что сможет что-то изменить. Верила, что любую стену можно пробить собственным лбом.

Второй отказ, полученный в девятнадцать, не смог поколебать ее убежденности.

Но третий, полученный через год и уже не такой вежливый, заставил ее усомниться в крепости собственного лба.

Родители в два голоса утверждали, что девушке нечего делать ни в армии, ни в коммерческой космонавтике, и, в конце концов, убедили ее получить гражданское образование. Она поступила на юридический.

Когда она уже заканчивала университет, на последнем курсе был объявлен конкурс для набора в следственный отдел УИБ. Она подала туда документы из принципа. Женщин в УИБ брали, но не слишком охотно. То, с чем мужчина справлялся посредственно, женщина должна была делать превосходно, иначе у нее не было ни единого шанса на карьерный рост.