Имперский крест
Шрифт:
Через три дня после «пивного путча» власти выдали ордер на арест Геринга. В тяжелом состоянии жена нелегально вывезла его в Австрию для лечения. Чтобы избавиться от сильных болей, Геринг стал принимать морфий, который вызвал нарушение психической деятельности. У Геринга развилась зависимость от наркотика, в результате чего он был помещен в психиатрическую клинику в Лангбро.
После выхода из клиники Геринг уверял всех, что больше не употребляет наркотики, однако были те, кто подозревал толстяка-рейхсмаршала
Геринг снова заговорил, и голос его звучал томно и иронично:
– Немцам несвойственно чувство меланхолии. Это наше преимущество перед нытиками-французами.
– У нас, немцев, много преимуществ перед другими народами и расами, – вежливо поддакнул Егор.
– Верно, гауптштурмфюрер! Знаешь, что я тебе скажу про немцев? Один немец – это прекрасный человек, два немца – союз или партия, три немца – война.
Геринг отпил бренди и облизнул губы толстым языком. Егор последовал его примеру, после чего поинтересовался:
– А что вы думаете об англичанах, господин рейхсмаршал?
– Про англичан? – Геринг лукаво прищурился. – Один англичанин – это чудак, два – клуб, три – империя.
– А что насчет японцев?
Геринг на секунду задумался, а затем выдал новую насмешливую сентенцию:
– Один японец – это тайна, два японца – тоже тайна и три японца – тоже неразрешимая тайна!
Егор вежливо улыбнулся, пригубил бренди и спросил:
– Ну, а русские? Что вы скажете о них, господин рейхсмаршал?
На этот раз Геринг задумался не меньше чем на десять секунд, после чего сообщил:
– Русские – это адский коктейль из двух немцев, трех англичан и трех японцев.
Геринг засмеялся собственной шутке, Егор тоже издал горлом негромкие звуки, которые вполне можно было принять за интеллигентный смех.
Рейхсмаршал снова взялся за бутылку.
После четвертого бокала и незначительной беседы о разных пустяках Геринг вдруг сдвинул брови и сказал, сменив насмешливый тон на серьезный:
– Меня считают бесстрашным солдатом, гауптштурмфюрер. И это действительно так. Я не боюсь ни англичан, ни американцев, ни русских, ни даже самого черта. Но есть на свете одна штука, которая пробуждает во мне чувство страха. Знаешь, что это за штука?
Егор покачал головой:
– Нет.
– Время! Это время, дружище! Самый страшный и безжалостный убийца человека!
Рейхсмаршал снова отхлебнул бренди, погонял жгучий напиток во рту, неторопливо проглотил и продолжил размышлять вслух:
– Для технической эпохи характерна скорость, так?
– Так, – согласился Егор.
– Происходит бешеное ускорение времени, мой друг. И человеческая жизнь подчинена этому ускоряющемуся времени. Наша эпоха, будучи
– С трудом, – признался Егор.
Некоторое время Геринг разглядывал его хмурым, недовольным взглядом, а потом махнул рукой и сказал:
– Ты прав, гауптштурмфюрер. Все, что я говорю, сильно попахивает схоластикой и словоблудием. Шиллер сумел сказать точнее и проще: Die Uhr schlagt keinem Gliicklichen. Счастливые часов не наблюдают! Разлей-ка бренди по бокалам, мне надоело наклоняться.
Егор взял бутылку и сказал, наполняя бокалы напитком:
– Не знал, что вы имеете склонность к философии, господин рейхсмаршал.
– Это философия имеет склонность ко мне, – сухо возразил Геринг. – Вокруг нас бродят проклятые вопросы, солдат. И они любят цепляться к таким, как я. Впрочем, на войне лучше об этом не думать. На войне надо воевать. И ценность человеческой жизни на передовой равна количеству патронов в его винтовке. Как только патроны кончаются, жизнь теряет и ценность, и смысл. За Германию!
Они снова чокнулись бокалами. Отпив немного, Егор почувствовал, что опьянел настолько, что перестал смущаться и готов был задавать прямые вопросы, глядя рейхсмаршалу в глаза. Тогда он поставил бокал на стол и спросил:
– Почему вы меня пригласили, господин Геринг?
– Ты дал мне отхлебнуть из своей фляжки, гауптштурмфюрер. А я не люблю оставаться в долгу.
Несколько мгновений они смотрели друг другу в глаза, после чего Геринг усмехнулся и проговорил голосом, в котором впервые с начала встречи прозвучали искренние, дружеские нотки:
– В твоих глазах можно многое прочитать, гауптштурмфюрер. У тебя взгляд человека, которого раздражает окружающая глупость.
– Ее не так уж и много, – пожал плечами Егор. – И я давно научился смирять свое раздражение.
– Вот то-то и оно, – кивнул Геринг. – А что, если раздражению лучше дать выход? Что, если бы мы все давали выход раздражению и говорили друг с другом открыто и честно? Возможно, тогда мы совершили бы меньше ошибок.
– А вы считаете, что их совершено много? – негромко спросил Егор.
– Конечно! И ты тоже так считаешь. Мы совершаем ошибку за ошибкой. Я тебе больше скажу, гауптштурмфюрер. Если после этой войны Германия сохранит границы тридцать третьего года, можно будет сказать, что нам крупно повезло. Но мы можем это изменить. Ты что-нибудь слышал про атомную бомбу?