Импотент, или секретный эксперимент профессора Шваца
Шрифт:
– Это меня просто вывело из себя, – признался Джек Хонс. – Это был такой удар, после которого я никак не мог оправиться, и все, что случилось потом, – только следствие этого. С тех пор я чувствую в себе раздвоение личности. С одной стороны, я сын барона Дигли, а с другой – маркиза Воро…
– Как я тебя понимаю! – сочувственно произнес доктор Броне, докуривая пачку сигарет. – Не дай господь пережить подобное. Теперь я вижу, что ты относительно здоров, Джек.
Бронсу легко говорить эти слова, он знает, что сегодня же сдаст Хонса полиции. Он ведет умную беседу, как это принято вести с маньяками. Ни малейшей тени кронштейна не
А Джек Хонс, он же Сидоров, он же Вениамин Дигли, он же злодей Бормоглотов, скрывается в промежутке между домов и, как пишет пресса, до сих пор остается непойманным, продолжая, как частный детектив, расследовать преступления своих сограждан.
В этом ракурсе нам видится еще одна история – о злодее Бормоглотове, который скрывался в лесах и в целях самообороны пристрелил семнадцать егерей, но этим уже вовсе не стоит забивать свою голову, поскольку, эта история совсем на другую тему.
С годами я заметил, что мой псевдоним вызывает глубокое чувство непонимая и недоумения. Пора разобраться с этим раз и навсегда.
Я всегда был очень неравнодушен к бегемотам. Это хитрое, сообразительное, покладистое, свирепое и легкоранимое животное. Поэтому, когда передо мной встала задача подписаться выдуманным именем, я сразу же остановился на этой старинной, чисто русской фамилии.
Появившись на свет, Н. Бегемотов в мановение ока сам стал литературным героем – персонажем доброй сотни рассказов и ряда повестей. И, как это свойственно литературным персонажам, постепенно зажил своей самостоятельной жизнью.
Он обрастал своими проблемами, друзьями и любовницами, ему начинали приходить письма, и однажды ночью я слышал как он говорит по моему телефону! Он настолько освоился в этом мире, что если бы я подписал эти строки своей фамилией (скрывать которую, кстати, я вовсе не намерен), знакомые моих знакомых просто-напросто обвинили бы меня в плагиате на этого самого Бегемотова. Никто из вас не скажет, что это слишком приятно.
В 1986 году я уже попытался избавиться от этого прохвоста. Я устроил ему презентацию нового романа, а потом утопил в ванной. Этому событию был посвящен номер никому не известного, да и ненужного, альманаха «Сталкер», в котором Бегемотов тогда работал. И что вы думаете? Не прошло и трех месяцев, как он снова уселся за мой письменный стол, чтобы написать пару строк! Может быть, это были хорошие строки, но главное, что я заметил – после утопления в ванной у него изрядно испортился характер.
В другой раз, задавшись такой же целью (избавиться от его гнусных притязаний на мое время и мысли), я сразу же почувствовал острое недомогание, и после этого махнул на него рукой. Так уж получилось, что теперь я над ним не властен. Быть может, когда-нибудь он получит другую телесную оболочку и оставит меня наконец-то в покое.
Теперь, я думаю, все встала на свои места и разъяснено. В конце концов, рукописи не горят, человек звучит недвусмысленно, и псевдонимы не выбирают. Аминь.
Было условлено, что я поднимусь к ней по лестнице, как только в ее спальне погаснет свет. Избегая случайностей,
Свет погас. Я быстро подбежал к дому, приставил лестницу и стал забираться по ней со свойственной мне сноровкой. Свет зажегся. Я слез с десницы и спрятался в кустах.
Свет погас. Я полез по лестнице, полез к своей желанной. Свет зажегся. Я слез с лестницы. Свет погас. Я полез к окну Ее, влюбленный безумно. Свет зажегся. Я свалился с десницы, сломал две ноги, плюнул и через неделю женился при свечах на другой.
– У меня тоже есть парень, – сказала она.
– Ну и кто он?
– У него очень белые штаны. Всегда. Он чисто выбрит и занимает прочное общественное положение. А вообще-то он склонен заниматься ядерной физикой.
– Да ты счастливая, Настя!
– Он меня очень любит. И я его люблю, очень. И хотела бы родить ему мальчика. И девочку тоже хотела бы.
– Ну, а он?
– Он бы тоже не отказался. Каждый вечер сидел бы и читал детям разные сказки. И я бы вместе с ними слушала. Я до сих пор очень люблю сказки. Ты не можешь себе представить, как я люблю сказки…
Значит, так: было часов двенадцать, не больше. Дождя не было, это я точно помню. Я шел по лесу и вышел на залитую солнцем поляну, полную грибов, лесных цветов и ягод.
Вот теперь сижу здесь третий день и недоумеваю – куда это меня занесло?!
Сэр Генри Забубённый, помахивая длиннющим копьем, ехал на жеребце в яблоках по пыльной дороге и приставал к прохожим:
– Сэра Бизона не видели?
Прохожие щурились, пожимали плечами, и сэр Генри ехал дальше, изнывая под палящим солнцем.
Может быть, плюнуть на все это? Устроиться куда-нибудь сторожем на подводную лодку.
А воровать из сейфа деньги – разве можно?Невинных истязать – прилично разве?И врать начальству, что болел, – красиво?А пять рублей найти – вот это хорошо!Она заявилась с утра. Сумочка брошена у зеркала. Она долго изучает свое лицо и приводит в порядок прическу перед вторжением в мою комнату.
Она может даже не поздороваться, бросит только: «О, Алекс!» (Джейк, Марио – все, что взбредет ей в ее покрашенную голову) – и сразу кинется в объятья, заставит сделать меня все, что ей надо, напевая при этом нечто сентиментальное, потом пройдет в ванную, вернется, оставляя влажные следы по всей комнате. Муха будет кружить без всякой логики, просто глупо. А женщина моя улыбнется (а кому – непонятно) и – исчезнет.
Черт-те что! Она исчезнет, даже не послушает мои новые песни и не приготовив мне завтрак. Но я ей все прощаю. Такая уж она уродилась, чтоб быть моей женщиной.
Холмс. Эй, Баски! Баски! Тю-тю-тю… Куда она подевалась!
Ватсон. Как вы думаете, Холмс, а как мы все же поймаем собаку лордов Баскервиллей, если она сейчас появится?
Холмс, (почесав в голове). Очень просто, Ватсон! На нее надо поставить капкан!