Imprimatur
Шрифт:
– Так вот, mumiarum domine означает «хозяину мумий» и, безусловно, относится к Фуке.
– А что это за мумии?
– Это останки древних египтян, лежащие в саркофагах и предохраняемые от тлена с помощью древних способов бальзамирования.
– Я что-то никак не возьму в толк. Почему Фуке «хозяин мумий»?
Аббат взял в руки какую-то книгу и протянул ее мне. Это был сборник стихов г-на де Лафонтена, того самого, что восхищался в стихах гением Атто Мелани. Он раскрыл страницу, заложенную закладкой, с подчеркнутыми строками:
Загляну к вам на часок. Коль увижу, что другой завернул на огонек, обожду в сенях роскошных, где гробы да саркофаги, что с
Покидая ваш чертог я, прождавши сколько мог, зело счастлив, ей-же-ей, подивившись на царей, и скорблю, как о родных, о Сефриме, о Кьяпесе, об Орусе и других.
– Это стихотворение, посвященное Фуке. Ну теперь ты понял?
– Да не то чтобы уж очень, – протянул я с досадой от того, что поэма показалась мне такой непонятной.
– Да ведь это просто. Сефрим и Кьяпес – две египетские мумии, приобретенные Фуке. Лафонтен, один из его почитателей, говорит о них в этом небольшом остроумном стихотворении. А теперь ответь мне: кто в Риме интересовался Древним Египтом?
– Вестимо кто: Кирхер.
– То-то же. Кирхер лично изучил мумии Фуке, наведавшись в Марсель, куда их доставили по морю. А результаты изучения изложил в трактате «OEdipus AEgiptiacus» [132] .
132
Египетский Эдип (лат.)
– Так, значит, Фуке и Кирхер были знакомы?
– Разумеется. Помню, я держал трактат в руках и любовался прекрасным изображением двух саркофагов, которое Кирхер затребовал у одного из собратьев-иезуитов. Автор писем и Кирхер – одно лицо. Но только сегодня я наконец это осознал.
– Я вроде тоже. В одном из писем Фуке назван dominus mumiarum, то есть «хозяин мумий», поскольку он приобрел два саркофага, о которых писал Кирхер.
– Вот мы и подошли к главному.
На самом деле все было запутано. Аббат Мелани удостоверился, что Кирхера с Фуке связывал интерес к мумиям, которые им были приобретены в Марселе и доставлены в Париж. Встретившись с ним лично, а возможно, и через кого-то, Кирхер доверил Фуке тайну. Но переписка их, похищенная Мелани у Кольбера, лишь содержала тайну, не называя ее.
– Так вы, значит, прибыли в Рим не только для того, чтобы разузнать что-то о Фуке, но и для того, чтобы отгадать, о какой тайне идет речь в переписке?
Аббат напустил на себя задумчивый вид, словно некая докучная мысль пронзила его.
– Не все сразу, мой друг. Однако теперь нет смысла отрицать, что дело принимает необычный оборот.
– Вы ведь не случайно остановились в «Оруженосце»?
– Браво. Как ты догадался?
– Просто пораскинул мозгами. Да и вспомнилось, что в письмах, найденных вами, речь о том, что шпионы Кольбера выследили суперинтенданта на площади Фьяметта, неподалеку от церкви Сант-Аполлинаре, что на площади Навона, в двух шагах отсюда.
– Еще раз браво. Я тотчас распознал в тебе задатки умника. Тут-то, ободренный им, я и рискнул:
– Господин де Муре был не кем иным, как Фуке, верно? – Голос мой дрогнул.
Атто воздержался от ответа, да он был и лишним, все было написано на его лице. А вслед за этим стал выяснять: как я догадался? Я и сам не знал. Стечение обстоятельств, казавшихся незначительными, постепенно навело меня на эту мысль. Фуке был французом – Муре тоже. Муре был старым и больным, почти слепым. После двух десятков лет, проведенных в темнице, здоровье узника
И это еще не все. Если бы Фуке прятали или он был проездом в Риме, он вряд ли стал бы удаляться от места проживания. Куда бы он в качестве нашего постояльца отправлялся на прогулку под покровом ночи? На площадь Навона либо площадь Фьяметта с собором Сант-Аполлинаре. Помимо всего прочего, как я о том догадался сегодня утром, хотя еще не вполне ясно отдавая себе в том отчет, «Оруженосец» выбирали те, кто не располагал крупными средствами, наш околоток, прежде славившийся лучшими постоялыми и гостиными дворами, теперь безвозвратно пришел в упадок. Однако Муре отнюдь не был стеснен в деньгах, даже напротив. Следовательно, он не желал встреч с людьми своего круга и земляками, несмотря на истекшие годы способными узнать знаменитого в свое время государственного деятеля.
– Отчего вы скрыли от меня правду? – не своим голосом поинтересовался я, пытаясь справиться с обуревавшими меня чувствами.
– Еще не пришло время открыть тебе всего. Если я стану рассказывать все, что знаю, пожалуй, голове твоей несдобровать, – заметил он мне в ответ.
Вскоре, однако, настроение его переменилось, он снова весь зажегся.
– Мне еще столькому нужно научить тебя, помимо искусства строить логические умозаключения.
Впервые я был уверен в его искренности, ведь он признался мне в том горе, которое испытывает, потеряв своего друга. Едва сдерживая слезы, рассказал, что явился в Рим не только ради проверки слухов относительно присутствия Фуке в городе и установления, не ложные ли они и не распространяются ли с целью досадить королю-Солнцу и всей Франции. На самом деле из его рассказа следовало, что он предпринял это долгое путешествие с тем, чтобы свидеться со старым другом, с которым были связаны давние и горькие воспоминания. Находиться в Риме для Фуке было, безусловно, небезопасно: доноситель, известивший о том, где он, Кольбера, рано или поздно мог получить из Парижа определенные указания: задержать Фуке либо в случае неуспеха – убить.
Вот отчего аббат Мелани, как он сам объяснил, явился в Рим во власти перечащих друг другу чувств: надежды свидеться с другом, которого он считал давно умершим, желания сослужить королю верную службу и боязни быть замешанным в какую-либо историю.
– Что вы хотите этим сказать?
– Всем известно, что король никогда ни к кому не питал такой ненависти, как к Фуке. Стоило ему узнать, что Фуке не умер в Пинероло, а жив и на свободе, гнев его непременно вспыхнул бы с новой силой.
Атто поведал мне, как один преданный человек помог ему незаметно покинуть Париж.
– Это копиист, обладающий редким даром подделывать почерк. Добрый малый по фамилии Бюва. Всякий раз, как мне нужно тайно выехать из Парижа, он берет на себя мою переписку. Придворные со всей Европы сообщаются со мной, чтобы получить последние известия, а государи – так тем вынь да положь немедленный ответ, – хвастливо проговорил он.
– А как ваш Бюва узнает, что надо писать?
– Перед отъездом я оставляю ему четкие указания, ведь в политике все предсказуемо. Что до мелочей, связанных с придворной жизнью, – он добывает их сам, оплачивая штат из нескольких осведомителей, и это лучшая система сбора сведений во всей Франции.