Импровиз. Сердце менестреля
Шрифт:
Многие менестрели тайком – да и в открытую – завидовали ему, десятки пытались повторить его музыку. Пробирались тайком на выступления альт Грегора, слушали, напрягая память, делали пометки на обрывках пергамента, упражнялись до одури, воспроизводя последовательность звуков. И все тщетно… Второй раз мелодия Ланса на слушателей не действовала. Да и сам он не повторялся никогда, исполняя музыкальную пьесу всегда один раз – первый, он же последний. Всегда экспромт, всегда импровизация.
Пели, сливая голоса, скрипки. Звенели струны цистры, дробной россыпью цокотал ксилофон. Рыдала, надрываясь, свирель.
Струйки пота стекали меж
Наконец менестрель сильным движением кистей – аж хрустнули запястья – вздыбил мелодию, словно горячего скакуна. И оборвал…
В гробовой тишине Ланс альт Грегор упал на одно колено, всем весом налегая на шпагу, будто на трость. Со стороны выглядело красиво – исполнитель благодарит слушателей за внимание и правителя за оказанную честь. На самом деле он просто не мог держаться на ногах.
Зал еще молчал. Молчал мгновение, другое… А потом взорвался радостными возгласами, писком восторженных женщин, звоном шпор о гранитные плиты.
Ланс не поднимал головы, вцепившись в оплетенную кожаным ремешком рукоять, как утопающий в брошенную ему веревку. Так уж повелось, старинный клинок впитывал восхищение толпы, возвращая владельцу жизненную силу и истраченную магию. Еще немного, и он сможет стоять на ногах, шутить, танцевать, обмениваться колкостями и принимать благодарности.
Дворяне Аркайла безумствовали. Их ликование не знало границ, разливаясь широким, бурным потоком. Ланс купался в нем, подобно лососю, поднимающемуся на нерест в верховья реки.
Но рано или поздно люди уставали славить менестреля, сколь великолепно бы он ни играл. Так было сто и двести лет назад, так будет через триста лет.
Альт Грегор выпрямился. Еще раз поклонился герцогу, теперь уже внимательно рассматривая правителя. Глаза старика блестели – добрый знак. Выступление удалось на славу, если музыка смогла растрогать дряхлого с виду, но крепкого, как стальной шкворень, прана Лазаля Аркайлского из Дома Черного Единорога.
Его светлость едва заметно шевельнул пальцем.
Командир дворцовой стражи в парадной сюркотте с серебряным шитьем поверх вороненой кольчуги приблизился к менестрелю, протягивая на ладони увесистый замшевый мешочек. Шепнул, чтобы не расслышали остальные:
– Сотня «лошадок». С тебя причитается.
Ланс едва заметно кивнул. С праном Коэлом альт Террилом из Дома Радужной Рыбы их связывала дружба не менее давняя и крепкая, чем с придворным магом-музыкантом Регнаром. И крыть нечем. «Лошадками» в Аркайле называли золотые монеты в отличие от серебряных «башенок». На первых чеканили родовой герб его светлости, а на вторых – дозорную башню, издревле возвышавшуюся на утесе у причала. Сумма огромная. Вдвоем пропивать – несколько лет. Почему же не проставиться? Завтра, когда разъедутся гости, можно завалиться в самую дорогую таверну. И Регнара не забыть, а то обидится…
Тем временем распорядитель бала громогласно объявил первую часть большого балета. Толпа заволновалась. Вельможи постарше потянулись к стенам, молодежь выстраивалась
– Участвуешь? – усмехнулся в густые усы пран Коэл.
– Спрашиваешь… – приосанился Ланс, одернул дублет.
– Ну, удачи.
Они оба знали, что менестрель никогда не отказывал себе в удовольствии потанцевать с цветом общества. И не было случая, чтобы он не вскружил голову какой-нибудь красотке, явившейся ко двору с рохлей-мужем из глухого угла герцогства. И хорошо, что альт Грегор не бывал на родине уже больше четырех лет. Пересуды о его последнем приключении наверняка утихли.
Командир стражи вернулся на свое место у трона герцога, а Ланс поспешил занять место в ряду танцоров.
Регнар взмахнул палочкой.
Плавно загудели валторны. Размеренными ударами задали ритм литавры.
Стоящие попарно мужчины и женщины шагнули друг навстречу другу.
Ланс протянул ладонь и взялся за кончики пальцев пухленькой дворянки с такой старомодной копной на голове, что без всяких пояснений делалось ясно – это и есть тот самый глухой угол. Смазливая мордашка разрумянилась так, что почти не видно веснушек. Еще вчера менестрель, не задумываясь, сразил бы ее цветистым комплиментом, а в перерыве между частями балета увлек бы подышать воздухом на крытую галерею. Но сейчас он лишь улыбнулся немножко грустно и устало, отвесил изысканный поклон и повел.
Раз. Два. Три. Поворот.
Раз. Два. Три. Поклон.
Смена партнеров.
Теперь на Ланса глядели синие, как сапфиры, очи. Белоснежная кожа, высокий лоб. Волосы цвета воронова крыла разделены на две косы и уложены в сложные башни. Два-три выбившихся локона – вовсе не небрежность парикмахера, а свидетельство его мастерства.
Баронесса Кларина. Умна, расчетлива, жестока. Фаворитка герцога Лазаля, а поскольку старый конь хоть борозды и не портит, но глубоко не пашет, то заодно любовница наследника – сорокапятилетнего прана Гворра Аркайлского.
Раз. Два. Три. Поворот.
– Вы сегодня превзошли самого себя, – шепнула баронесса, когда во время очередной фигуры танца их лица едва не соприкоснулись.
– Счастлив радовать вашу милость, – поклонился альт Грегор, улыбаясь холодно, как зимний лес.
Интрижка с фавориткой его светлости в планы Ланса не входила. Зачем искать себе врагов среди сильных мира сего?
Раз. Два. Три. Поклон.
Снова смена партнеров.
Ланс натянул на лицо привычную учтивую полуулыбку, поднял взгляд и едва не задохнулся. Сбился с ноги, как если бы окатанный морем до зеркального блеска гранитный голыш попал под его подошву. Не миновать позора, но альт Грегор был не только повесой, танцором и магом-музыкантом, но и фехтовальщиком, каких поискать. Это в бальной зале оступиться значит вызвать насмешки и едкие шуточки. Во время поединка споткнувшегося ждет смерть.
Лансу удалось превратить неловкий шаг в дополнение изысканного поклона.
На него смотрели два глубоких аквамарина.
Бездонные, как море между Браккарскими островами. Чистые и светлые, как родники в горах Карроса. Сверкающие, как блики восходящего солнца на глади бухты Аркайла.
Долгие мгновения менестрель видел только эти глаза, не отпускавшие его во время выступления, и лишь потом заметил высокие темные брови, скулы, будто очерченные резцом умелого скульптора, полные губы, локоны того оттенка и блеска, который имеют спелые плоды каштана, выскочившие из зеленой колючей кожуры.