Импровизация на тему убийства
Шрифт:
Покашливая, Митька бросил поиски и стал поднимать мое безвольное тело. Я постанывала, старалась поменьше вдыхать, а побольше выдыхать. В горле першило, кашель пробивался из легких, но если бы я позволила ему вырваться – мой череп треснул бы.
Эти четыре метра мне показались долгой мучительной дорогой через преисподнюю. Если мне теперь суждено попасть в ад, то я ничему бы там не удивилась. Ну, может быть, только самим чертям…
О том, что дверь в котельную может быть закрыта, я старалась даже не думать. Митька осторожно положил
Эпилог
Прошло пять лет. Моя жизнь изменилась, изменилась и я. Теперь все мое время занимал комплекс «Джаз», а все мысли – Ник. Ник и Митька, конечно.
Мы с ним, с Митькой, остались теперь вдвоем. В последнюю секунду перед взрывом пасынку удалось вытащить меня из горящего подвала, но дом Сухарева сгорел, похоронив под своими стенами бедную сумасшедшую Зюзю. Газовый котел все-таки рванул, а мы с Митькой получили несколько приличных ожогов, но это было дело поправимое.
Сейчас мы с Митькой живем в моей квартире, точнее, ночуем там, а большую часть времени проводим в «Джазе».
Я жду возвращения Ника из тюрьмы. Осталось два года. Сухарев держится отлично, даже пытается заботиться о нас из-за решетки. Правда, ему не о чем волноваться – «Джаз» процветает. Не только и не столько благодаря мне. Два обстоятельства помогли нашему развлекательному учреждению выжить: поддержка Сидорыча и любопытство людей к чужим неприятностям.
Надо признаться, первые недели после ареста Сухарева в ресторане творилось непонятно что. Пряник никак не мог прийти в себя после смерти жены, шеф-повар сбежал, официантки целыми днями сплетничали между собой и забывали о клиентах.
Пока я лежала в больнице, а потом мучительно долго поправлялась дома, комплекс пустел и разваливался на глазах. Когда я немного поправилась и пришла в ресторан в первый раз – просто обалдела. Меня встретили пустые залы и клозетное амбре такой концентрации, что щипало глаза. Я поднялась в кабинет Пряника, которому было наказано следить за хозяйством. Он валялся на диване в окружении водочных бутылок. На стекле журнального столика белел какой-то порошок. Будить Пряника не имело смысла. Недолго думая я позвала Сидорыча.
Примерно месяц, если не больше, мы «лечили» ресторан. От туалетов до бухгалтерии. Кое-что из имущества было украдено – посуда, светильники, диваны из лаундж-зоны… Кухню растащили до последней сковородки. Сотрудники разбежались, документы пропали.
Обо всем, что произошло с «Джазом», рассказывать Нику я не стала. Описала только, как после небольшого ремонта мы открыли ресторан и еле смогли обслужить всех желающих поужинать. И не только поужинать, если честно. Народ буквально толпился у ресторана, сплоченный единым желанием: узнать подробности скандала с убийством. В тот вечер и в последовавшие за ним несколько недель я из последних сил делала хорошую мину при плохой игре. Митьку и Витальевну я тоже заставила
Я исполняла роль администратора, а пасынка держала рядом – для помощи и с тайной целью наказать. Пусть смотрит в глаза друзьям Ника, пусть послушает, что они говорят. И он смотрел и слушал.
А послушать было что. Хлынув в народ и распространившись в потоках грязной болтовни, моя история о гибели необыкновенного парня превратилась в легенду о ревнивом любовнике Кристины Пряничниковой. Об Игоре вообще почти не вспоминали. Его друзья в рестораны не ходили, а родители всегда держались от «нашей» тусовки подальше. Здесь о нем помнила только я.
Зато всем остальным участникам событий досталось. Мы с Пряником, как и все обманутые супруги, на пару выглядели идиотами. О Кристине говорили плохо, игнорируя древнее правило говорить о покойниках либо хорошо, либо никак. Я и сама не была в восторге от мадам Пряник, но ведь Кристина не была чудовищем. Однако теперь ей припоминались и гулянки, и закидоны, и невоспитанность, и многое другое.
Ника скорее жалели. За внезапность вспыхнувшей поздней любви, за недостойный объект страсти, за характер, который – вы ведь помните? – проявлялся и раньше.
Довольно глупо во всей этой истории выглядела Жанна. Любовница в отставке, потерявшая привлекательность для Сухарева, но изо всех сил цеплявшаяся за него. Я с удовлетворением ловила над столами обрывки разговоров об Арнаутовой. Сама Жанна тоже показалась пару раз в «Джазе», но потом исчезла. После памятной беседы в больнице мы не говорили и не встречались пять лет. Я знаю, что она ездила к Нику на встречу, но он не захотел ее видеть. Почему она не попыталась снова вернуться к привычному шантажу, используя новые инструменты, – не знаю. Жанна осталась в моей жизни неразорвавшимся снарядом, миной со сломанным механизмом. Почти член семьи.
Скорее всего, взрыв будет, когда Ник вернется…
Откинув образ Жанны в сторону, я гораздо больше волновалась о Митьке. Как бы я ни любила мальчишку, искренне и навсегда простить ему смерть Игоря не могла. Я все понимала, я старалась больше думать не о прошлом, а о будущем, я сознавала, что парень только начинает жить и надо постараться, чтобы он не сломался, а извлек опыт из произошедшего. И делала, что могла.
А что думал сам Митька – я не знала. Чувствовалось, как он подавлен, ощущалось, как напряжен. А мысли… Нет, я их не знала.
Зато я хорошо знала другое. Впервые за всю мою жизнь я ощущаю возвращение счастья. Оно пришло ко мне в тот момент, когда Ник обнимал меня на лестничной площадке перед дверью в мою квартиру, зная, что завтра он признается в убийстве, которого не совершал. И мое счастье настоящее, прочное, уверенное, ощутимое. Пусть Ник сейчас далеко, но что это меняет?
Я жду Ника.