Имя нам — легион
Шрифт:
Тем временем начали прибывать основные силы хонсаков. Они выплескивались из раздутого чрева “кляксы” колышущеюся, многоногой мраморной массой — раз, другой… десятый. Действовали они очень слаженно, подчиняясь или командам, или заранее обговоренному плану. Сперва двигались авангардные, совсем уже изменившие окраску, хонсаки: подымались из зарослей, быстро перебегали на несколько метров вперед, снова опускались. Затем их маневр повторяли первая волна прибывших, потом вторая, третья и все последующие. За считанные минуты они преодолели практически все расстояние, разделявшее нас. До прямого — лоб в лоб —
Легионеры уже не особо и прятались: большинство, так же как и я, стояли на одном колене, вскинув карабины к плечу.
— Страшно, Капралов? — спросил меня кто-то, кажется, Волк.
— Непонятно, — отозвался я. — Психическая атака, что ли? Неужели они не видят нас? А транспортеры?
— Видят, конечно, только как опасность не воспринимают. Наверное, не приходилось еще сталкиваться. А средств массовой информации у них пока нет. Вот и прут напролом. Ну, сейчас мы им устроим!
В этот самый момент все и началось.
“Бамбуки” вдруг задрожали, заныли тонко, наклонились в сторону рачьего войска и метнули с макушек ветвистые грязно-зеленые разряды. Разряды впились в почву, охватывая скопление хонсаков кольцом, сплелись в сетчатую стену с ячеями неправильной формы, запульсировали ритмично. Раздался громкий звук, похожий на вздох, и огромный участок тундры, ограниченный зеленой “стеной”, встал на дыбы, завернулся исполинским куском брошенной в огонь бересты и покатился к входу в канал: сминаясь, роняя комья земли, обрывки растительности и что-то еще — бесформенное, неприятное, мокрое. Транспортеры ринулись вслед, поливая оголенную почву слепящими, как сварочная дуга, струями пламени.
Я закрыл глаза. Это ужасное избиение напомнило мне почему-то старые художественные фильмы о войне, в которых десятки нацистских самолетов совершенно безнаказанно истребляли колонны вооруженных только трехлинейками советских солдат. И другие, более новые, документальные — о войне во Вьетнаме: с ковровыми бомбардировками, потоками напалма и облаками “оранжада”. Господи! Прости меня! Я грязный наемник, я влез в это дерьмо по самую макушку ради несчастных двухсот тысяч баксов, совершенно не колеблясь. Ну, почти не колеблясь. На стороне заведомо сильнейших. И ведь что в случае со Второй мировой, что в случае с Вьетнамом, что в сегодняшнем “вытеснении” хонсаков восвояси самыми жестокими, самыми безжалостными оказывались (и оказываются) именно они — те, кто считал (и считают) себя носителями передовой идеологии, прогресса, пиком, венчающим цивилизацию.
Я откинул забрало, и меня вырвало. “Заберите свои деликатесы, мать вашу!”
— Закрой щиток, придурок! — зло сказал Генрик. — Блевать потом будешь, я тебе даже компанию составлю, если захочешь, а сейчас вперед! — и врезал мне ботинком под зад. — Вперед, Капралов, или я за себя не ручаюсь!
Я сплюнул, вытер рот тыльной стороной перчатки и опустил прозрачную броню маски: “Давай, слюнтяй, двигай, имей мужество выполнять свой контракт!”
Транспортеры уже висели неподвижно, проход исчез, заваленный огромной горой парящей земли с торчащими белесоватыми волосами корней, а легионеры медленно двигались, обходя распаханное пятно со всех сторон.
— Единичные хонсаки могли остаться среди кустарника. Смотри в оба: они, если
— Есть смотреть в оба, мастер сержант! — отозвался я и двинулся вперед.
Шагать по проволочному, хаотично перекрученному кустарнику было нелегко. Большее время я уделял не поискам недобитых врагов, а непростой задаче удержаться в вертикальном положении, поэтому встреча с первым настоящим, живым (а вернее, полуживым) хонсаком стала для меня полной неожиданностью.
Я едва не уткнулся в него носом.
Он дернулся, хотел убежать, наверное, но запутался в тенетах “брусники” и замер. Клешней у него уже не было, а на их месте нелепо болтались трубчатые обломки с торчащими из рваных краев ярко-красными клочками мышц и сухожилий. Корявые ручки были прижаты к телу, короткие узловатые пальцы судорожно сжимались и разжимались, он с присвистом кашлял — стонал, должно быть. Из четырех ног осталось только три, брюшко было изуродовано, наполовину оторвано, и только панцирь не пострадал — так, грязь и пара царапин.
Он повернул в мою сторону улиточьи рожки, на концах которых мелко моргали морщинистыми веками маленькие слезящиеся глазки.
Его надо было убить.
Его просто необходимо было пристрелить — хотя бы из сострадания, мучается же, наверное, страшно! А я не мог. Меня опять начало тошнить. Я, оказывается, отвык от вида смерти, отвык совершенно.
— Эй, Капрал, ты не заснул? — раздался веселый голос Волка. — Пленных не берем, знаешь это?
Я утвердительно кивнул.
— Ну, так стреляй! Хули сопли развесил?!
Я мотнул головой, на сей раз отрицательно. Молча. Знал: если открою рот, то прополощет наверняка. А я не хотел блевать сейчас. Перед кем угодно, только не перед Волком.
— Как знаешь. Тогда я сам. — Он подошел к хонсаку вплотную, помахал ему ручкой, прощаясь, упер ствол в середину розово-зеленой груди и выстрелил.
Хонсака отбросило, развернув в воздухе, и он рухнул, сминая кустарник, задрав вверх конечности, которые почему-то так и остались торчать, не падая. Мы отошли уже далеко, а они все еще не поникли и подергивались конвульсивно, как бы отбиваясь от кусачих летающих насекомых.
Мое внимание привлекло слабое шевеление слева.
Сканер феромонов хонсака не улавливал, и я осторожно двинулся туда. И явился очевидцем местной трагедии, не менее кровавой, чем разыгранная нами, но полностью к ней, нашей, безразличной.
Мускулистое, покрытое плотной пятнистой шерстью животное величиной со средних размеров собаку наслаждалось свежей дичиной. У хищника были две когтистые ноги, которыми он прижимал жертву к плоскому камню, и сложенные веером крылья, также покрытые короткой бурой шерсткой. Услышав мои шаги, чудище обернулось, и угрожающе зашипело. Черт, какой уродец! Более отвратительную морду трудно представить. Собственно, морды как таковой и нет: только пасть, сходная с кошмарными пастями глубоководных океанских рыб, которой оканчивается длинная толстая шея. Шея была вся в складках, а выдающиеся вперед шилообразные изогнутые зубы — два сверху и три снизу — в следах зубного камня.