Имя разлуки: Переписка Инны Лиснянской и Елены Макаровой

Макарова Елена Григорьевна

Еще два года тому назад в атмосфере не было разлито такой тревоги. Люди улыбались, были по-хорошему легкомысленны, а теперь в автобусах мрачновато, – какой это яд, мы! Ведь если аргентинским евреям здесь не пришлось по душе, они взяли да уехали к себе в Аргентину. Это все личные проблемы. А советские люди все обобщают, суммируют, нагнетают. Посмотришь: одеты, накормлены, никто не валяется по лавкам в парках, – нет – нас не любят, нас не хотят, мы не нужны. Ненавидят «пейсатых», как они выражаются, вообще ненавидят слишком много чего. ‹…›

74. И. Лиснянская – Е. Макаровой

18 марта 1992

18.3.1992

Дорогая

моя деточка! Большое спасибо тебе – 3 пачки кофе! А у меня как раз кончилось. А уж Семен радовался, как маленький, – цвел и сиял. ‹…› Очень я огорчилась, что нет от тебя письма. На что папа сказал: «Зато в прошлый раз мне не было письма». А я: «Леночка мне ответила на десять моих вопросов по всем пунктам». Папа сказал, что ты ему прислала носки и кофе, и тоже был очень доволен. Детский сад – скажу тебе, хотя, правда, в очень непростой жизни – дороговизне. Сильная рифма!

Позавчера у нас был один Джон [117] с женой Кэрол. Фамилию забыла. Он увидел на полке твои фотографии и сказал: «Очень, очень знакомое и красивое лицо». Это – моя дочь. Во-первых, писательница Елена Макарова. – Да, да, сказал он, я слышал, что есть такая хорошая писательница. Но почему-то мне очень знакомо ее лицо. Тогда его жена, которой он переводил на английский, подошла к полке, и я, из ее восхищенного предложения по-английски, поняла только одно слово: «Терезин»! Ну и разговорились. Они тебя, оказывается, видели по телевизору в Америке [118] . ‹…› Они почему-то в подарок нам привезли штук 50 одноразовых шприцев. М.б., думают, что я наркоманка? Шучу. Знают – все дефицит. ‹…›

117

Речь идет о Стивене Дине, авторе неопубликованной рукописи о Терезине.

118

Тут мама что-то напутала. Не помню, чтобы я выступала в Америке по телевидению.

75. Е. Макарова – И. Лиснянской

Март 1992

Дорогая мамочка! Пишу тебе из самолета. Он еще не взлетел, но уже можно сидеть спокойно, без надобности немедля что-то делать. В ушах – Шопен. Теперь – Равель.

В последние дни я отправила вам всякие вещи с Гас [119] . Она позвонит скоро. Сегодня мы улетели – она в Москву, я – в Амстердам. Очень странно.

‹…› Манька вдруг стала самозабвенно танцевать. Так похоже на тебя! Она вообще очень трогательная, вдохновенная девочка.

119

Гас – Галина Ельшевская.

Везу 100 рисунков, из них 40 Манькиных. Хочу показать всех детишек как можно лучше. Самолет разгоняется, сейчас встанет на стартовую площадку, взлетит, и можно будет курить, – я купила себе хорошие сигареты.

‹…› Летим. Здесь это так ловко, совершенно не ощущаешь взлета. Сейчас будут давать напитки, потом ужин, и я лягу спать – 4 часа лету – прилетим в Амстердам в час ночи, и еще час до Роттердама, так что надо ловить мгновенье. ‹…›

Иногда так жаль, что у меня не 4–5 детей, я бы с легкостью с ними справилась. Я знаю, что у меня есть, правда же, особый дар общения с детьми, потому Маня и Федя, в принципе, счастливые дети, они, при моей занятости, знают, что я всегда смогу понять их. Думаю, они этим защищены. Я никогда не раздражаюсь на них, они знают, что я рядом, даже если нахожусь в другом городе.

‹…› Два года в Израиле – это много и мало. На иврите я могу все еще читать одни вывески да говорить через пень-колоду, никакой Танах мне не доступен. Внедрение в Израильскую действительность идет обводными путями. Наверное, стара я для

полного погружения.

Кончился ужин. Крабы, курица и т. д. Близимся к Югославии. Я засыпаю.

‹…› Мамуля, мы уже садимся. Похоже, за бортом жуткий ветер и дождь. Самолет болтает. Если будет холодно там, – не разгуляешься, в тех краях сейчас еще холод. Вот от чего я отвыкла, переношу его хуже, чем жару.

Мамуля, я смотрю, как складывается жизнь, – интересно, столько перемещений и событий, – все в короткое время проворачивается на безумных оборотах, – думаю, не будь этого, я впадала бы в разные состояния пограничного свойства.

‹…› Вилли Гроаг решил написать книгу обо всем. Но… у него нет родного языка. Немецкий – язык его детства и дома – уже стал архаичным, чешский – забыт отчасти, иврит не полностью освоен, английский не интимен. Я предложила о каждом периоде писать на своем языке, и эти части переводить на другие, т. е. использовать это как художественный прием. Я бы так хотела написать вместе с Вилли эту книгу, но на каком языке?! ‹…›

76. И. Лиснянская – Е. Макаровой

Без даты [11–12 апреля 1992]

Дорогая моя доченька! Получила твои два письма из самолета и после самолета, деньги и банку кофе. Про деньги я уже знала, папа позвонил Яне просто так через неделю после Сашиного (Ганкина) возвращения и узнал, что нам есть письма и др. Но про кофе я не знала. И когда мы его вывезли и привезли от Иры в машине, узнали про кофе, я просто завизжала от счастья. Хотя деньги куда большее богатство.

‹…› Ты почему-то не пишешь о нашем с Семеном подробном письме о твоей повести. Наверное, еще не дошло. Пьеса нам очень понравилась, но я смутно представляю себе, как и кем она может быть поставлена. Талантливо! М.б., для кино лучше? Здесь о такой постановке и думать нечего. ‹…› В Киеве, говорят, в автобусе ехать почти невозможно (передал Галинский [120] ), а украиноязычного поэта Кацнельсона [121] , которого всегда любили, подожгли, т. е. квартиру подожгли. Сработала какая-то сигнализация в подъезде, приехала пожарная команда и спасла семью, а книги и проч[ее] сгорели. В Москве такого вроде бы нет, в транспорте не езжу, но, если бы такое было бы, конечно, и до нас бы дошло. Есть только на коричнево-красных лозунгах и т. п. ‹…›

120

Литератор Аркадий Галинский, сосед по Красновидову.

121

Квартира поэта Абрама Кацнельсона была подожжена в марте 1992 года.

Ленусенька, любимая моя, как я рада, что твое путешествие было таким непредсказуемо интересным. Конечно, ты очень прекрасно описала мне строгую и роскошную красоту увиденного и встреченного в путешествии. Меня очень тронуло, что первое письмо ты мне писала в самолете, прерываясь то на обед, то на завтрак. Каждое письмо твое это «праздник со мной». ‹…›

Мы с Семеном пришли к убеждению, что папа – счастливый человек. Он живет иллюзиями, в которые верит, абсолютно войдя в роль личности, какую его фантазия нарисовала. Держится очень в себе уверенно, даже снисходительно, я за него рада. Например, он рассказывал Семену, что у него были в Израиле и выступления (платные!) в переполненном зале. Ну, еще одно такое я могу представить. А вообще я строю иную картину: собрались твои знакомые и знакомые твоих знакомых, знакомые папы и знакомые их знакомых, сложились, и так папа получил денежное вознаграждение. Права ли я? Но он даже не врет, он сам уже есть его версия. Действительно, дай Бог ему здоровья – счастливец. Я же строю свою жизнь в литературном мире с обратным знаком, м.б., хуже, чем на самом деле, но очень точно. ‹…›