Имя твоё...

Амнуэль Павел Рафаэлович

– Нет, – сказал я, – при чем здесь Хруцкий? А впрочем, – я тут же поправился, – конечно, Хруцкий, кто же еще?

Не объяснять же Лике, что Алина, подхватив на плечо сумку (тяжелая, так и тянет к земле, хотя на самом деле довольно легкая, килограмма четыре, не больше – я очень сильно ощущал эту раздвоенность: будто у меня было два правых плеча, и на обоих висела сумка весом в четыре килограмма, одно мое плечо – женское – ощущало сумку как невыносимую тяжесть, а другое – действительно мое – выдерживало груз шутя и готово было потянуть еще вдвое), направилась к выходу из «зоны паспортного контроля», а там ее – меня! – действительно ждал Валера, и мне не хотелось его видеть ни сейчас, ни вообще.

– Где он еще

нагадил, этот негодяй? – возмущенно сказала Лика, заменив темную скатерть на светлую, которую я терпеть не мог и хранил на самом дне бельевого ящика. – Неужели сказал что-то по поводу твоей статьи об опреснителях?

– А пес его знает, – отмахнулся я, направляясь к высокому мужчине в джинсах и клетчатой рубахе, стоявшему в первом ряду встречавших. Мужчина широко улыбнулся и протянул ко мне свои огромные руки. Я остановилась в двух шагах от него, опустила сумку и хотела сказать, что между нами все кончено, потому что ничего толком не было и быть не могло, но Валера, конечно, все понял не так, как мне хотелось, а так, как воображал сам и как хотелось ему в данный момент, – подошел, поднял сумку, легко перекинул через плечо, другой рукой прижал меня к груди, будто мешок, и поцеловал – к счастью, не в губы, я сумела увернуться, и он, конечно, почувствовал изменение в моем отношении, отстранился на мгновение, искра понимания мелькнула в его глазах, но исчезла, потому что понял он, как обычно, сам себя – сам для себя решил, что я устала с дороги, и потому мне не до обычных нежностей.

– Пойдем отсюда, – сказал он и потянул меня к выходу, обняв за плечи. – Погода портится, сейчас дождь хлынет, не хватало только, чтобы ты простудилась, попав под ливень после израильского солнца.

– Ты просто тряпка, – сказала Лика. – Я бы на твоем месте давно набила этому типу морду. Конечно, если у человека нет совести, то лучше он от этого не станет, но тогда ты, по крайней мере, будешь знать, за что он тебя ненавидит.

– Валера, – взмолилась я, чувствуя, что не в силах буду сесть с ним в такси, а потом мчаться по мокрому шоссе, и он будет поглядывать в мою сторону, правой рукой то и дело касаясь моего плеча, локтя, колена… – Валера, извини, я очень устала, поймай мне машину, хорошо? Я поеду домой сама, а ты мне завтра утром позвони, нужно поговорить.

– Лика, – сказал я, чувствуя, что не в силах больше выдерживать собственную раздвоенность, умноженную на раздвоенность мира, – извини, я очень устал и хочу лечь. Завтра я тебе позвоню, хорошо? И мы поговорим.

Оба – Лика и Валера – посмотрели мне в глаза и поняли, что я говорю серьезно.

– Хорошо, – сухо произнесла Лика. – Я пойду, у меня тоже масса дел. С утра я завтра занята, а после обеда позвони.

– Сама? – удивленно произнес Валера. – Я поеду с тобой, о чем ты?

– Сама, – упрямо сказала я. – И не задавай лишних вопросов.

– Я в чем-то перед тобой провинился? – растерянно сказал Валера. Я не ответила, и он обиженно пошел вперед, не оглядываясь – куда, мол, ты от меня денешься: я тебе и сумку донесу, и такси найду, и заплачу шоферу заранее, чтобы ты не тратила денег, оставшихся у тебя после нелепой поездки в Израиль, против которой я возражал, потому что чувствовал некую для себя опасность. Я поплелась следом, а Веня в это время провожал к двери свою Лику – довольно вульгарную особу – и даже приложился к ее щеке поцелуем, хорошо хоть не в губы, нет, в губы мне не хотелось, в губы я сейчас не смог бы, а Лика, естественно, надулась и, уходя, громко хлопнула дверью.

– Ни в чем ты не провинился, – сказала я. – Просто я устала. Долгий перелет. И перемена климата.

Что мне всегда в Валере нравилось – он понимал, где проходит граница, когда со мной имеет смысл спорить, а когда нужно безоговорочно подчиниться моему желанию, не пытаясь его изменить. В первые месяцы нашего знакомства он все-таки пытался,

привык не сразу, а я так еще вообще не привык к твоему характеру, но тебе и привыкать не нужно, Веня, как ты не понимаешь, нет, Алина, я просто так говорю, это ревность, Валера твой, я ничего о нем не знаю, а тебе и не нужно, Веня, завтра все будет кончено, ты увидишь, как я с этим справлюсь, я сейчас справлюсь с чем угодно, и я тоже, никогда не думал, что так легко смогу выпроводить Лику, конечно, я ее обидел, ох, Веня, это тебе даром не пройдет, женщин обижать нельзя, ты что, осуждаешь меня за то, что я прогнал Лику вместо того, чтобы оставить ее у себя на ночь?

– Я тебя не осуждаю, – сказала я, и Валера удивленно обернулся в мою сторону. Он как раз договаривался с таксистом об оплате, и моя реплика показалась ему вдвойне неуместной.

В машине было тепло, а Валера, оставшийся под дождем, выглядел промерзшей птицей с прижатыми к бокам крыльями.

Я закрыла глаза – мне хотелось свернуться на сидении калачиком, но водитель неправильно истолковал бы мое желание, и я привалилась к углу, прижала к себе баул – не такой уж и тяжелый, если по правде, – и оказалась в моей квартире, где я убрал со стола, бросил в стиральную машину грязную скатерть, а потом мы обнялись, наконец, и остались вдвоем. Где? Когда? Как? Мы оба этого не знали, что-то как-то почему-то сдвинулось в пространстве-времени, и это был не сон наяву, не видение, не ощущение возможного. Это было счастье, и мы оказались в нем, как цыпленок внутри скорлупы.

А больше ничего не было и быть не могло.

Глава девятая

Ты легла спать поздно, а у меня не было сил, и я забылся сном, хотя на улице громко разговаривали соседи, из припаркованной на углу машины доносились резкие чавкающие звуки, которые при большом желании можно было назвать музыкой, и какая-то женщина звала Ицхака, он не шел, проклятый, и она кричала, кричала, кричала…

Ты спросила меня, как я могу спать в таком гвалте, но разве я спал? Я ходил с тобой из комнаты в кухню, из кухни в коридор, из коридора на балкон, где ты хранила картошку в большой картонной коробке. Ты все время что-то делала и мешала мне спать больше, чем все мои соседи, вместе взятые, и поняла это только во втором часу ночи, когда сама свалилась с ног. Ты скинула с себя одежду, согрела ванну, это было незнакомое мне прежде ощущение теплоты и уюта, я подумал, что надо бы и самому попробовать, ты сказала: попробуй, и мы попробовали вместе – вода оказалась восхитительно теплой, я лежала, расслабившись, и едва не заснула, но ты меня растормошил, спасибо тебе, но вылезать из ванны все равно не хотелось, хотя вода остыла и уже не доставляла удовольствия.

Сон у нас был какой-то чудной, я его прекрасно запомнил, а тебе его помнить было не нужно – зачем, если помню я? Во сне мы бежали по зеленому лугу, догоняли друг друга, а потом разбегались в разные стороны. Солнце, прищурившись, следило за нами, губы его были плотно сжаты, но оно все равно что-то бормотало, и непонятные эти слова мешали нам быть вместе. Мы подняли с земли камень и бросили в небо, камень оказался луной – не полной, а растущей, ярким полумесяцем, который, будто серп, подрезал у солнца стебель, и светило скатилось под горизонт. Стало темно, холодно, и мы проснулись.

Я проснулся оттого, что в комнате было душно, а я проснулась потому, что проснулся ты.

Я поднялся, оделся и решил перед завтраком побриться, а я думала о том, что скажу Валере – он наверняка явится с минуты на минуту, а не явится, так позвонит, а если не позвонит, то это будет нечто из ряда вон выходящее, а следовательно, невозможное.

– Почему ты о нем думаешь? – спросил я, а я ответила, что совсем о нем не думаю, однако нельзя же просто выбросить из жизни человека, с которым еще недавно собиралась связать свою судьбу.