Имя убийцы
Шрифт:
Он отключил телефон и задумчиво уставился на застывшего в дверях молодого еще человека, на котором прокурорский мундир сидел так же элегантно, как на гусаре его парадное облачение.
— Галантно выглядите, — пробормотал Турецкий. — Проходите, Михаил Анатольевич, побеседуем.
— Жалко, — улыбнулся молодой человек и сел, небрежно закинув ногу за ногу.
— Могу ли я спросить, что именно вам жалко?
— Жалко, что прокурорские работники не обладают свидетельским иммунитетом, — пояснил господин. — То есть запретом их допрашивать без свидетелей. Честно говоря, задолбали уже. Если все считают, что мы тут сидим просто так, от нечего делать…
— Вы правы, — вздохнул Турецкий. — Свидетельским иммунитетом обладают только, судьи, присяжные,
— Ох, не сыпьте соль на раны, — вздохнул Лопатников. — Я уже проклял все на свете, что пятого мая не поехал в Торжок. Была командировка, убыли двое, я должен был к ним присоединиться, да вот… — Лопатников картинно воплеснул руками. — Решил на выходные остаться в Мжельске, заняться домашними делами.
— Но вы не семейный?
— Есть грех, — кивнул помощник прокурора. — Знаете, чем холостяк отличается от женатого? Холостяк все делает по дому сам, а женатого жена заставляет. Выбора нет. Ремонт затеял в спальне. А спальня — такое место в доме, где ремонт никоим образом нельзя затягивать. Улавливаете мысль?
Турецкий улавливал. Имеется такое мнение в научных кругах: кто часто спит с разными женщинами, живут дольше скучных семьянинов в среднем лет на двенадцать.
— Прекрасно вас понимаю. Сделали ремонт?
— В общем и целом. Задавайте свои вопросы, а то работать надо. Вам будет сложно поверить, но мы тут еще и работаем.
На работу 6 мая прокурорский помощник немного опоздал. Ссылаться на пробки было глупо, в Мжельске нет никаких пробок, сказал прокурору без утайки — проспал. Обязался отработать в обеденное время. Сидел на рабочем месте, возился с бумагами. В восемь сорок потребовалась срочная консультация у Сыроватова (без прокурора тут никто не работает), позвонил. В приемной никто не отозвался. Покинул рабочее место в восточном крыле первого этажа, потащился на второй — в невыносимую даль. Да, совершенно верно, в восемь сорок пять он обнаружил в кабинете Рябцева Оксану Гэльскую, которая делала вид, что работает, хотя на самом деле торчала в Интернете и хихикала над каким-то видеороликом. Да, он рассказал ей анекдот и ушел. Бродить по зданию, заглядывая в каждый кабинет в поисках прокурора, было выше его сил. Лопатников вернулся на рабочее место и продолжал упорно выполнять свои обязанности, пока не начался тарарам.
— С чего он, собственно, начался?
— А вы никогда не слышали, как орет болотная выпь? Попросите Оксану, она повторит — получите огромное удовольствие. Нет, серьезно, она орала так, что дрожали стены, и в радиусе километра, поджав уши, разбегались собаки.
— Сильное сравнение.
— Впечатлительная женщина. Лучше бы она была впечатляющей женщиной. Представьте, когда полгода назад мы собирались переезжать в это здание, она устроила форменный скандал, вплоть до увольнения — под впечатлением страшилок о бывшем психоневрологическом диспансере. С трудом уговорили не увольняться. Понять-то ее, конечно, можно. Даже у Виктора Петровича чуть инфаркт не случился. Ну, надо же, до чего мы докатились! — Лопатников поменял местами ноги и расхохотался. — Убийство в прокуратуре! Агата Кристи отдыхает! Вот скажите, за вашу практику что-нибудь подобное случалось?
— За мою практику, Михаил Анатольевич, случалось такое, что вам и в кошмарном сне не приснится. Идите, работайте, пока я добрый. Над чем вы, кстати, работаете?
— Домогательство. Докатилась до провинции волна цивилизованной жизни. Учитель физкультуры в школе номер три прижал в раздевалке мальчика, задержавшегося после урока. До секса не дошло, но мальчик нажаловался родителям. Родители накатали телегу в прокуратуру. Самое смешное, что учитель физкультуры слыл по жизни прожженным бабником, никто не уличал его в нетрадиционных пристрастиях. Тем более, в педофилии. Видать,
Турецкий улыбнулся. Лопатников посмотрел на него с благодарностью и удалился.
Евгения Владимировна Ситникова явилась на беседу с таким видом, словно ее несказанно оскорбили, обвинив в такой чудовищной чепухе, как убийство. Но когда увидела, что перед ней сидит не старец, не уродливый Квазимодо, не женщина, сразу смягчилась. Она была приятно сложенная молодая женщина с тщательно накрашенными ресницами и забавной мальчишеской челкой.
— Хотите разобраться в наших неприятностях или просто так приехали — для галочки? Целая комиссия до вас сновала — толком ничего не делали, работать мешали.
— Сложно сказать. — Турецкий почесал нос кончиком карандаша. — А вам бы как хотелось, Евгения Владимировна? Чтобы я разобрался или чтобы уехал, ничего не выяснив?
— Да ничего вы не выясните, — отмахнулась Ситникова. — «Важняк» из Москвы тоже поначалу рвал и метал — да я, мол, туг живо во всем разберусь. А потом приутих, ко мне пытался подъезжать — почему бы нам, мол, не прогуляться вечерком? Зайдем в уютное заведение после работы, посидим, поговорим. Пришлось популярно объяснить товарищу, что в нашей местности после семи вечера открыты только отделения милиции.
Она уставилась на него с интересом, но Турецкий решил не усугублять ситуацию.
— Давайте еще раз восстановим в памяти события незабываемого дня. А потом будем разбираться — расследовать до конца или оправдать ваши пессимистические надежды. Расскажите, как вы провели утро шестого мая.
И снова без завораживающих открытий. На одиннадцать утра у нее повесткой был вызван человек, проходящий свидетелем по делу об изнасиловании в Тугульском леспромхозе, поэтому до его прихода она решила досконально разобраться с материалами дела, которое намедни взвалил на нее Сыроватое (дело вел другой следователь, но в связи с отъездом последнего в Торжок передали Ситниковой). Кабинет фигурантки располагается в западном крыле первого этажа. Она была одна в кабинете — так уж случилось, что остальные следователи по уважительным причинам отсутствовали. В восемь сорок пять Евгения Владимировна пошла курить. Поднялась на второй этаж, где под лестницей неистовый борец с никотином Сыроватое определил сотрудникам место для курения. Пару минут спустя подошла Оксана Гальская. Поболтали ни о чем. Так уж ни о чем? — прищурился Турецкий. О кофточках, о трусиках, о поддельных эфирных маслах. Будем подробно? — Не будем, испугался Турецкий. Покурили, что дальше? А дальше каждая пошла своей скорбной дорогой. Гэльская — по коридору в кабинет Рябцева, а Ситникова спустилась на первый этаж.
— Вы слышали, как кричала Гальская? — задал Турецкий неожиданный вопрос.
— Да, я слышала, но не была уверена, что это кричит человек. Знаете, в старых советских фильмах о войне бывают эпизоды, когда включают сирену, извещающую о приближении вражеских бомбардировщиков…
Турецкий засмеялся.
— Видимо, стены искажают звук. Причудливая акустика.
— Очень древние и трухлявые стены, — кивнула Ситникова. — Через них все слышно. Особенно отвлекают от работы мыши, шуршащие в перегородках. А вы заметили, как скрипят в этом здании половицы? Словно тужатся, изнемогают, пытаются вам что-то сообщить… Жуть. — Женщина передернула плечами. — Я вышла из кабинета, увидела, как в другом крыле здания стоит у своей двери Миша Лопатников. Мы почти одновременно подошли к центральной лестнице. Оттуда видно вахту. Подошел с поста Недоволин. «Кто-то кричал?» — спросил он. Я сказала, что вроде бы Гэльская. Миша, конечно, схохмил: кричит, говорит, наверное, очень приятно. Посмеялись, пошли наверх, Недоволин вернулся на пост. Ну, а потом все и началось. Господи, смерть, это так ужасно…