Имя - Война
Шрифт:
— Мы будем пробиваться к своим.
— Да. С боями. Перед нами не только угроза смерти стоять будет, но и плена. Голод, холод — об этом молчу, сама поняла уже. Взрослым мужчинам тяжело придется, а куда девочке? Пелагея спасает тебя, как может от смерти и грязи заслонить пытается.
— Значит, ты меня ребенком все-таки считаешь, — расстроилась. — Оставить хочешь.
— Не знаю, — признался с грустью. — Страшно тебя оставлять, но и с собой брать глупо.
У Лены улыбка сама на губы наползла: значит, она ему нравится. Нравится! — заколотилось сердце.
И
Молчала, а в глазах все, что не высказано, сказалось.
И он молчал — к чему говорить. Все что надо на лице ее прочел, в глазах. Солнечно на душе стало, уютно, сладко. И горько.
Странный все-таки зверь человек. Вот ведь об одном думалось — до своих добраться, выжить, спать, есть хотелось. А тут ничего больше не надо, и войны будто вовсе нет. Так бы и сидел, на Лену смотрел.
Девушка голову склонила, смущаясь его взглядов и чувствуя, что сердце сейчас из груди выскочит от радости, странного поющего, окрыляющего состояния. Попыталась отвлечь Николая и себя.
— Пелагея стирать собралась… Вы там соберите, что вам надо.
Мужчина помолчал и вдруг взял ее за плечи, к себе развернул:
— Останься. Ты должна жить.
Она вскинула на него наивный, спокойный взгляд.
— Но ведь важно не где, а как.
Вот ведь сказала, как отрезала. И крыть нечем.
У Лены и грусть прошла, и обида со злостью на Пелагею растаяли. Мир вновь казался радужным, будущее светлым.
Она в дом пошла, а Николай к товарищам, о стирке объявлять. Понятно, что это проволочка, но они с Сашей решили уже, что пару дней в деревне останутся. Бойцам в себя прийти надо, раны подлечить, чуток хоть откормиться. А там марш-броски, ни на ранение, ни на отсутствие отдыха, тепла и пищи, скидок не будет.
Пока с Леной разговаривал, ребята махоркой разжились, дымили в удовольствие, самокрутку по кругу пуская.
— Откуда? — поинтересовался, жадно затягиваясь.
— Так из сельпо еще табачок, — затараторил Жихар. — Мой, значится, с того лета схоронен. Прибрала Пелагея, а он вишь и сгодился. Я это, товарищ лейтенант, поговорить с вами хотел. Молодь-то наша, что делать не знает, а горит у их. Ну и прослышали, деревня, однако, что мы здеся. Просятся с нами пробиваться, в армию, фрицев бить. Пелагея, жена-то моя, погнала их веником. Шибко она вредная бывает. Но все едино, раз пристали, уж не отстанут. Знаю их племя. А ребята добрые. Иван Ганусь, тракторист, комсомолец, парень хороший, не балабол какой. Дружки его: Павел да Петр Федосовы, близняшки, тоже не ухари какие-то, герои соцтруда, а не просто так. Они, было, уже сами подались, сложились, бердянки дедовы достали, а тут мы как на заказ. Ну и вот.
— С оружием, значит.
— А как же. По уму.
— Ладно. Передай, чтоб не болтали. Сегодня мы еще у твоей хозяйки хлеб поедим — солдатам раны подлечить надо, а завтра к ночи двинемся. Если фрицы планы
— Завтра, значит идем. Ага, — протянул чуть помрачнев. — Ага. Передам.
— Что еще у вас, рядовой Жихар? — напомнил мужчине о воинском долге и звании Санин.
— Да-а… Нет, ничего, товарищ лейтенант.
— А у меня есть. Карта нужна, рядовой.
— Эта какая?
— Карта местности. Может в сельсовете есть, у председателя. Спроси и достань.
— Так нет председателя. В область, говорят, двадцать первого уехал и по сю пору не возвернулся. Как канитель-то началась, мужики тоже в центр подались и нет их. А вот теперь и молодь рвется.
— Меня карта интересует.
— А радио, отец? — привстал Васечкин. — Работает или нет?
— Хм, так радио у нас сроду не работало. Деревня-то наша — бывшая заимка господ Хмелевских. Хмелькой так и кличут. Кто устанавливал, говорит — сигнал слабый, лес не дает ловить чей-то там. Обещались наладить, но пока как стояло без дела так и стоит. То зашипит да забулькает, то опять мертвое.
— Тьфу, ешкин кот, — разочарованно вздохнул Голушко.
— Карта, рядовой Жихар, — повторил Санин.
— Где взять-то? Сельсовет закрыт. У агронома были какие-то карты ге… гетезичные.
— Геодезические. Не то. Вскрой сельсовет. Документы все убрать, знамя спрятать. Карту местности — сюда.
— А?… Ладно, — встал. — Ну, пошел я.
Матвей ушел. Бойцы отсыпались на сене.
Дрозд и Санин с винтовками в обнимку за огородом сидели, местность обозревали, сменив часовых. Сашу в сон морило, то и дело носом клевал и от тычков друга просыпался. Коля и сам бы поспал в теньке после сытного обеда, но долг обязывает. Дай себе слабинку, засни, и как назло немцы явятся, устроят всей группе вечный сон. Нет уж, он лучше потерпит.
И опять Александра в бок легонько локтем ткнул:
— Не спи.
Тот зевнул, глаза потер:
— Не сплю.
И опять кемарить.
— Саня, сейчас в колодец суну, чтобы очнулся.
— Фыр-р… Эх дали б мне суток двое спокойно поспать! — зевнул опять. — Давай хоть поговорим, что ли?
— Угу, а еще покурим, анекдоты потравим и к девушке на свидание сбегаем, «караульный».
— Ну, ладно тебе.
— Ох, и разгильдяй ты, как тебя из академии не погнали?
— Как и тебя, — хмыкнул. — Ты что думаешь, наши соединения далеко? Долго топать до них будем?
— Не знаю, а предполагать можно что угодно.
— Мне кажется, со дня на день наши придут, столкнемся в дороге. Лишь бы нас за фрицев не приняли.
— Там разберемся.
— Слушай, сегодня какое число? Все дни перепутались.
— Вроде двадцать пятое…Или двадцать шестое?…
Николай приподнялся: послышалось или нет?
Нет — тарахтение.
— Немцы!
С Дроздова мигом и сон и лень спали, встрепенулся и огородом к сараю, подъем объявлять. Санин в дом:
Рядовой посреди хаты сидел, курил. Девочки в углу играли, а Пелагея и Лена ужин готовили.