Иная реальность Часть I

Шейко Максим Александрович

* * *

Нойнер тоже возвращался к тому, с чего начинал — в учебный лагерь, где когда-то началось формирование его дивизии, и где она же теперь находилась на отдыхе в ожидании дальнейших событий. Поезд катился на север, погромыхивая колесами и вагонными буферами на стыках, а Ганс, прикрыв глаза, предавался приятным воспоминаниям. Вспомнить было о чем — прошедший отпуск выдался богатым на события. И подумать над последствиями этих событий тоже не мешало бы, так почему бы и не сейчас? Ганс поерзал, устраиваясь поудобней, на своей верхней полке, и, прикрыв глаза, принялся вспоминать…

Собственно, все воспоминания об отпуске вертелись вокруг свадьбы и подготовки к ней. Именно в процессе этой самой подготовки,

Ганс довольно неожиданно для себя выяснил, что является, не много не мало, самым выдающимся жителем их поселка, по крайней мере за последние 100 лет! Хотя особой скромностью гауптштурмфюрер никогда не страдал, это открытие его несколько ошеломило. Как-то вдруг оказалось, что он единственный из всех коренных жителей Вальгау, который умудрился дослужиться до офицерского звания, получить два Железных креста, Германский крест в золоте и серебряный знак за рукопашный бой, да еще и остаться при этом в живых. Так что свадьба столь важной по местным меркам персоны просто обязана была быть самой пышной и многолюдной в округе. В принципе, проблем с этим не было — желающих как следует гульнуть и повеселиться, да еще и не просто так, а по уважительному поводу, хватало. Длящаяся который год война давала людям немного поводов для радости, так что любой подвернувшийся случай старались использовать по максимуму.

В общем, в назначенный день на торжественную церемонию бракосочетания собрался народ со всей округи. Счастливую невесту окружал целый сонм подружек, громко поздравлявших виновницу торжества вслух и отчаянно завидовавших свалившемуся на товарку счастью в душе. Причина зависти в парадном эсэсовском мундире с офицерскими погонами и многочисленными орденами топталась тут же. А рядом с женихом маялся ефрейтор отдельного батальона связи частей резерва ОКХ и по совместительству друг детства Нойнера Эрвин Шульц — единственный достойный кандидат на должность шафера, оказавшийся в нужный момент под рукой. Именно Шульцу на свадьбе пришлось хуже всех. Ефрейтор прибыл в отпуск почти на неделю раньше Нойнера и за все это время практически ни разу не протрезвел. Пить он начал еще по дороге домой, затем продолжил уже на месте, благо вернувшемуся с фронта герою были везде рады. Собственно Шульц и не собирался ничего менять до самого конца отпуска, но Ганс, убедившись за день до свадьбы, что приезда остальных друзей в ближайшее время ожидать не стоит, бесцеремонно вторгся в его личную жизнь. Вопрос был решен просто и эффективно: стащив с кровати в дым пьяного товарища, Нойнер выволок слабо шевелящееся тело на улицу и хладнокровно макнул его в здоровенную бочку с водой, проломив головой Эрвина тонкую корочку намерзшего за ночь льда.

Позднее Шульц утверждал, что это был самый страшный момент в его жизни, после которого он безоговорочно поверил во все фронтовые байки про невиданную жестокость и беспощадность войск СС. Но еще больший ужас ожидал его впереди. Ганс, которого родня освободила от всех хлопот по организации свадьбы, сконцентрировался на выполнении единственной задачи — не дать потенциальному шаферу вновь уйти в запой. Так что весь день накануне торжества превратился для Шульца в бесконечную пытку — бедняга оказался между двух огней — жестокое похмелье схлестнулось с непреклонной волей гауптштурмфюрера. В результате всех этих мытарств, во время церемонии бедолага больше всего напоминал живого мертвеца. По крайней мере, у Ганса, навидавшегося всевозможных трупов с избытком, бледная посеревшая кожа, запавшие тусклые глаза и глубокие тени, залегшие на обострившемся лице, вызвали именно такую аналогию.

Но даже убитая рожа Эрвина не смогла испортить праздника. В конце концов, кому есть дело до таких мелочей, когда гулянка в самом разгаре? Так что свадьба вполне удалась. Единственным недостатком с точки зрения старожилов было разве что отсутствие драки — непременного атрибута любого массового мероприятия с выпивкой. Но тут уж ничего нельзя было поделать, так как, не считая абсолютно небоеспособного Шульца, в Вальгау просто отсутствовали

задиры подходящего возраста. Правда отсутствие потасовки между парнями было отчасти скомпенсировано назревавшей сварой между счастливой невестой и Гретой — официанткой-подавальщицей единственной пивной Вальгау, в которой собственно и происходило празднование. Роскошная грудь Греты, маняще покачивающаяся в глубоком декольте при каждом шаге, буквально приковывала взгляды всей мужской половины приглашенных, и Нойнер, увы, не был тут исключением. Так что для восстановления положительного морального облика супруга, Кристине даже пришлось прибегнуть к испытанному средству — пинкам под столом и угрожающему шипению в ухо. Своевременно предпринятые меры оказали необходимое воздействие — хоть и не без труда, Гансу всё же удалось оторвать взгляд от заманчивого зрелища — молодая семья успешно пережила первое испытание на прочность…

Проводник осторожно потормошил Нойнера за плечо, прервав поток воспоминаний:

— Герр офицер, следующая станция — ваша, пора выходить.

Ганс, чертыхнувшись, глянул на стоящего рядом проводника, затем кинул взгляд в окно и неохотно слез с полки. От семейных обязанностей еще можно было как-то уклониться, а вот от служебных пока что не получалось.

* * *

Стоило Нойнеру прибыть в расположение своей части, как всемогущая военная бюрократия явила ему свой звериный лик — Ганса вызвали в штаб дивизии. Там его встретил традиционно хмурый Ламмердинг, который прямо с порога огорошил его вопросом:

— Женился, гауптштурмфюрер?

— Да. — Ганс хоть и удивился такой осведомленности, но способности соображать не утратил.

— Поздравляю. А поздравительный адрес от лица командования дивизии наш кадровый отдел отослал еще вчера. Думаю, твоей жене будет приятно.

— Несомненно, штандартенфюрер.

— А вот для тебя есть менее приятная бумажка, ознакомься. — С этими словами Ламмердинг небрежно подпихнул какую-то бумагу, скользнувшую по гладкой столешнице в сторону Ганса, и, прищурившись, стал с интересом наблюдать за его реакцией.

Бумага оказалась рапортом, написанным каким-то армейским лейтенантом и адресованным своему начальству. Как она оказалась в штабе эсэсовской дивизии, оставалось неясным. Смысл рапорта сводился к тому, что лейтенант, двигаясь со своей колонной снабжения из Гомеля на Ровно, наблюдал последствия действий карательного отряда СС — полностью уничтоженное крупное село, буквально заваленное (как следовало из рапорта) обгорелыми останками. В заключение своего рапорта лейтенант рекомендовал принять самые энергичные меры против произвола эсэсовцев, которые по его словам явно превысили свои полномочия, организовав без всякого суда и следствия настоящую бойню мирных жителей.

Читая этот рапорт, Ганс отчетливо представил себе аккуратного, франтоватого тыловика-снабженца, стоящего по щиколотку в свежей золе посреди распухших от пожаров трупов и стремительно зеленеющего при виде окружающей обстановки. Губы Нойнера сами собой разъехались в саркастической усмешке. Эта реакция не укрылась от внимательного взгляда Ламмердинга:

— Что ухмыляешься? Понял хоть, почему я тебе эту писульку подсунул?

Ганс, слегка покопавшись в памяти, выдал:

— В рапорте есть несколько знакомых названий. Если я правильно помню, то именно в тех местах я гонялся за партизанами, когда наша дивизия возвращалась с Восточного фронта.

Теперь уже усмехнулся и Ламмердинг:

— Верно помнишь, гауптштурмфюрер. С памятью у тебя всё в порядке. Я тебе больше скажу: то спаленное село, что упомянуто в рапорте, пустили по ветру твои парни.

— Это то, где мы обоз партизанский раскатали, что ли?

— Оно самое. А этот армейский чистоплюй припёрся туда через три дня после тебя, проблевался от свежих впечатлений и тут же накатал на вас эту бумажку. Теперь понял?

— А что тут непонятного? Жаль, что этот хлыщ не явился туда на три дня РАНЬШЕ меня, тогда бы он одним расстройством желудка не отделался.