Иная терра.Трилогия
Шрифт:
— Чем это ты там занимаешься, ублюдок? — хрипло поинтересовалась женщина, наклоняясь над столом и дыша перегаром на сына.
— Учусь, — коротко ответил Олег. Лишь бы отвязалась…
Она пьяно, презрительно рассмеялась.
— На кой хрен?
— Хочу поступить в универ, — зачем-то ответил он, и тут же пожалел о сказанном.
— Ты че, больной? Да кому ты там, на хрен, нужен, выродок? Не смеши. В универах люди учатся, а не такие, как ты. А ну пошел отсюда! И без бутылки не возвращайся!
Тяжелая затрещина бросила худенького мальчика на пол. Мать
— Давай, давай, вали!
Олег вскочил, потирая ушибленное при падении плечо, и выбежал из комнатки.
Она пила, сколько он ее помнил. Наверное, при беременности — да и при зачатии — она тоже пила. Отца Олег не знал, а мать помнил только такой — грязной, вонючей, неопрятной и всегда пьяной. И он прекрасно понимал, что это именно она виновата во всех его бедах. В том, что он болел всем, чем только можно, в том, что школу видел только издалека, в том, что просыпался то и дело от постанываний и покряхтываний в углу — мать имела привычку приводить своих кавалеров домой, не стесняясь сына.
Мать была виновата во всем. Но особенной ненавистью Олег проникся к ней после инцидента с учебниками…
Воровать он научился лет в пять-шесть и делал это довольно ловко. Но грабежом занялся впервые в двенадцать с половиной лет — сорвал с плеча какого-то шестиклассника сумку с учебниками. Где-то с неделю мальчик был почти что счастлив — у него были книги, он мог учиться, а значит — у него появился шанс поступить в универ и стать человеком. Он повторял эти слова перед сном, как иные шепчут молитвы или мантры: «Я поступлю в универ, и стану человеком. Я поступлю в универ и стану человеком. Я поступлю в универ…». Но радость Олега не могла длиться долго. Вернувшись домой после очередных поисков еды, он обнаружил, что учебников и тетрадей, спрятанных под матрасом в углу, на месте нет. Не было дома и матери…
Она пришла под утро, пьяная и довольная.
— Олежек, заинька моя, — просюсюкала женщина и потянулась облобызать сына. Он отшатнулся — от матери, как и всегда, несло перегаром, немытым телом, и еще какой-то дрянью. — Мамочка так тебя любит, мамочка видит, что ты ее тоже любишь!
— О чем ты говоришь?
— Олежек, я так рада, что ты обо мне заботишься! Мне плохо днем было, болела я и нашла твои книжки припрятанные…
Дальше Олег не слушал. Незнакомая доселе пелена ярости затуманила его разум, и мальчишка бросился на мать с кулаками. Но она была выше его на полголовы и раза в два массивнее…
Следующие трое суток бедолага пролежал, не в силах даже поискать еды. На четвертый кое-как выполз на улицу, и сперва ему повезло — нашел целый хлеб, всего лишь слегка заплесневевший. До следующего дня Олег отсиживался там же, неподалеку от помойки — подбирал только что выброшенный мусор и искал съедобные объедки. Утром, наевшись и даже запася немного на вечер, он направился домой, через дворы и переулки. Но до дома дойти ему сегодня было не суждено…
— Вот ты где, паскуда! — навстречу мальчишке вышел давешний шестиклассник с двумя приятелями.
С тех пор Олег возненавидел мать еще сильнее. Он бы с
А когда ему исполнилось шестнадцать, мать внезапно бросила пить. Увы, избавилась она от этой зависимости лишь для того, чтобы тут же приобрести другую. Нового бога звали нитаспан, и он требовал куда больших пожертвований, нежели спирт. Но и эффект для Олега был более приятный — уколовшись, мать падала на кровать и несколько часов предавалась наркотическим грезам, после чего еще почти на сутки засыпала. Самым главным было уйти до того, как она проснется — но это удавалось без проблем.
Ненавидя мир с каждым днем все сильнее, Олег ждал семнадцатилетия. Тогда бы его уже не отправили в приют.
День икс настал через месяц после дня рождения. Мать приползла домой избитая, на грани ломки, она почти не могла идти — но карман женщины топорщила коробочка с ампулой.
— Олежек, помоги-ка маме принять лекарство! — прикрикнула она на сына.
— Конечно, мам. Ложись, я все сделаю, — если бы алкоголь и наркотик не затмили разум женщины за многие годы их приема, она бы, возможно, почувствовала неладное. Но сейчас она способна была думать только о дозе и ни о чем другом.
Олег помог наркоманке лечь, достал из ее кармана ампулу, содержимое которой было рассчитано на два приема и шприц с иглой. Надпилил шейку стеклянного сосуда, ловко набрал прозрачную жидкость в шприц и бросил пустую ампулу возле кровати.
— Давай руку, мам.
Перехватив жгутом из какой-то тряпки плечо, он подождал минутку, не слушая поторапливающих матюгов. Поискал более-менее целую вену и со второй попытки всадил иглу. Надавил на поршень — медленно, осторожно. До упора. Положил опустевший шприц рядом.
— Спасибо, сыночек, — прошептала женщина.
— Не за что, мам. Прощай.
Когда она погрузилась в последний в своей жизни кайф, юноша вложил шприц в ее пальцы, предварительно стерев с него свои отпечатки. Едва ли кто-нибудь будет расследовать смерть наркоманки при столь ясных симптомах передозировки, но лучше предусмотреть и такой вариант.
Когда Олег на следующий день вернулся с работы, в квартире хозяйничали врачи и полицейские. Он равнодушно пожал плечами на сообщение о смерти матери — «отмучалась», ответил на расспросы полицейских, благо, расспросов было немного.