Иная вера

Эльтеррус Иар

– Стас, мясо стынет! – окликнул его Алькано.

– Спасибо, – сказал Стас, машинально взял протянутый шампур, машинально же начал есть, не чувствуя вкуса. Его план, выглядевший таким безупречным и идеальным еще пару часов назад, теперь казался глупым и смешным. Но за неимением другого…

Расправившись с шашлыком, Ветровский подошел к костру. Установил треногу, повесил над огнем наполненный вином котелок. Пока вино нагревалось, он нарезал яблоки и апельсины, вытащил из кармашка рюкзака приправы.

– Глинтвейн? – удивился Алик, подъезжая чуть ближе.

– Ага.

– Ты же вроде всегда был категорически против алкоголя на собраниях Ордена, не считая символического бокала вина на человека в честь каких-нибудь особых событий?

– Во-первых, глинтвейн – это уже не совсем алкоголь. Да и холодно сегодня, никому не помешает согреться. А во-вторых… Алик, я, наверное, глупость делаю, но ничего умнее этой глупости мне в голову не лезет. А делать что-то надо. И пусть лучше будет глупость, чем ничего, – заключил он.

– Хорошо, как скажешь. В конце концов, я просто поинтересовался.

Дождавшись момента, когда вино почти что закипело, Стас быстро снял котелок с огня, положил фрукты, мускат, корицу и гвоздику, накрыл крышкой – пусть настаивается. Потом

отошел чуть в сторону, жестом поманив за собой Гранда.

– Что-то придумал? – поинтересовался тот, с интересом глядя на мешок, который Ветровский держал в руках.

– Еще не знаю. Но если все получится – мне будет нужна твоя помощь.

– А если не получится?

– Тогда вы без затей выпьете глинтвейн без меня.

– Значит, получится, – пожал плечами испанец. – Что я должен сделать?

– Если все получится – перелей глинт сюда и дай мне.

– А как я пойму, что все получилось?

– Поверь, ты не спутаешь.

– Ты, главное, сам не спутай, – хмыкнул Гранд, забирая мешок. Открыл, заглянул, удивленно присвистнул. – Однако! Интересная вещица.

– Мне тоже нравится. Если что – останется у вас, думаю, найдете ей применение.

– Стек, уйми свои пораженческие настроения, – Алькано поморщился. – Давай, вали, и делай, что должно.

– И свершится, чему суждено, – с усмешкой закончил Стас.

– Именно.

Оставив Гранда, молодой человек отошел на десяток шагов, сел на чуть влажную землю, закрыл глаза, глубоко вдохнул. Теперь самое главное – не ошибиться. Не попытаться сказать что-то так, как хотелось бы, а не как есть. Не попробовать невольно себя оправдать. Не солгать ни словами, ни чувствами, ни взглядом. Шанс только один, и другого не будет больше никогда.

Через пятнадцать минут Стас вернулся к костру. За время его отсутствия что-то неуловимо изменилось. Казалось, атмосфера достигла пика напряжения, воздух едва не искрился от накала эмоций. Едва Ветровский появился на поляне, все, кто сидел, поднялись на ноги, кто стоял – просто подошли ближе, встав полукругом перед Стасом. В стороне остались только Алик, не тронувшийся с места, и Гранд, занявший пост у котелка с глинтвейном.

Вперед выступил Галль. Он был очень бледен, только на щеках неестественно-яркими неровными пятнами полыхал румянец, но решительный взгляд и сжатые губы ясно давали понять серьезность его намерений.

– Стас, нам нужно поговорить. Всем, – сказал Виктор.

– Я знаю, – кивнул Ветровский. – Я для того и попросил вас собраться.

Раньше бы он сказал «собрал вас». И эта незначительная на первый взгляд деталь не ускользнула от внимания гитариста.

– Мы все знаем, что ты был несправедливо обвинен и осужден весной семьдесят второго года… Ну, пусть не совсем несправедливо – ты и в самом деле нарушил закон, – но какое нам дело до этого закона? Мы все остались на твоей стороне, когда от тебя отвернулись другие. Мы отказались от многих друзей, мы потеряли большую часть Ордена – потому что поддержали тебя. Мы потеряли очень многое, потому что выбрали тебя. Я говорю это не для того, чтобы тебя упрекнуть – ни один из нас не жалеет о том, что мы тогда выбрали. Я говорю это для того, чтобы подтвердить наше право требовать ответа сейчас.

– Вам не нужно ничего подтверждать, чтобы требовать от меня ответа, – негромко, но отчетливо проговорил Стас. – Вы просто имеете на это право, безотносительно всего. Я готов ответить…

Невысказанное «за все» повисло в воздухе, но почувствовали это только Алик и Гранд.

– Ты бежал из корпорации в апреле две тысячи семьдесят третьего года. Сейчас – сентябрь две тысячи семьдесят пятого. Мы хотим знать, где ты был почти два с половиной года, почему не давал о себе знать – даже не сообщил, что ты жив и свободен! – и почему вернулся теперь, – отчеканил Галль. Краска полностью покинула его лицо, он был бледен, а пальцы едва заметно дрожали – но, тем не менее, он договорил до конца.

Стас вновь глубоко вдохнул, задержал дыхание, выдохнул.

– Вы позволите мне начать с самого начала? – спросил он, дождался кивка побледневшего, казалось, еще сильнее Виктора, и продолжил: – Человек, который помог мне бежать, дал мне больше, чем просто освобождение от четырех стен, кнута и электроошейника. Просто окажись я на свободе – я не ушел бы далеко. Меня нашли бы по чипу или арестовали при первой же проверке документов, считав сетчатку глаза. Этот человек сделал так, что мои данные были полностью удалены со всех серверов как корпорации, так и страны. Мне нужно было лишь отлежаться несколько месяцев где-нибудь в безопасном месте, желательно – как можно дальше от цивилизации, где никого не удивило бы отсутствие чипа и каких-либо документов. За несколько дней – часть пути я проехал на попутных машинах, часть прошел пешком – мне удалось добраться до Ростова. В последней машине мне повезло – я узнал от водителя о существовании вольных деревень. Их жители обходятся без чипов, и им это разрешено законом. Они живут натуральным хозяйством, почти ничего не покупая в городе. К ним может прийти любой, нуждающийся в помощи и укрытии, – и если он готов работать наравне со всеми, ему позволят остаться. Это был идеальный для меня вариант. Водитель подсказал мне примерное расположение одной из таких деревень. Честно скажу, добрался я до нее буквально чудом, подхватил по дороге воспаление легких, меня едва вытащили – но вытащили. Я объяснил свою ситуацию старшему деревни – мне позволили остаться. Дали комнату в одном из домов, одежду взамен тех лохмотьев, в которые превратилась моя. Вылечили, научили жить в деревне, пахать, сеять, жать, ухаживать за скотиной и птицей, плотничать… много чему научили. И каждый день, проведенный мною в этой деревне, я не уставал поражаться людям, окружавшим меня. В них не было озлобленности, не было моральной усталости, никто не был вынужден идти на сделку с собственной совестью ради выживания, никто не отказывал в помощи другому, никто не боялся попросить помощи, нуждаясь в ней. Вся деревня жила, как одна большая и дружная семья. И в какой-то момент мне даже показалось, что я нашел Орден. К сожалению, вскоре я понял, что ошибся. Они были очень хорошие, добрые, достойные уважения люди – но никто из них не стремился к большему. Они довольствовались тем, что есть еда и кров, общие праздники, близкие люди рядом, и не хотели ничего, кроме этого. Я разговаривал почти с каждым, пытался поговорить на тему Ордена – меня не понимали. «Зачем?» – говорили они. «Для чего это нужно?» В конце концов я и сам начал задаваться этим вопросом. Зачем звезды,

зачем вперед, зачем стремиться, для чего? Есть вкусная еда, настоящая работа, друзья, уютный дом, а еще чистейшие озера, свежий воздух, так непохожий на городской смог, не замусоренный лес без коттеджей на огороженной территории, вольные поля… неужели этого мало для счастья? И в конце концов я решил, что вполне достаточно. А еще там была девушка, в которую я влюбился. А она влюбилась в меня. Мы хотели создать семью, я даже построил дом… И мне этого было достаточно. Я вспоминал об Ордене, обо всех вас – но чем дальше, тем реже. Я находил оправдания, десятки оправданий. Если я вернусь, я навлеку на вас беду, я подвергну вас опасности, меня найдут, арестуют, и вы тоже пострадаете, вы справитесь без меня, я буду только мешать… Мне не хватало духу честно признаться самому себе в том, что я струсил. Да, просто струсил! Помните, мы как-то говорили, что честных людей так мало потому, что слишком привлекательны перспективы, которые дает подлость и бесчестность? Так вот, вы себе даже не представляете, насколько привлекательна простая и честная жизнь вдали от цивилизации. Вы не представляете себе, насколько это обманчиво-легко – отказаться от мечты, отказаться от самопожертвования во имя достижения великой цели, отказаться от трудного и неблагодарного пути наверх. Простая жизнь, простые радости, простые цели – это легко и приятно. Особенно если есть с чем сравнивать. Я сравнивал! Сравнивал жизнь, которую я вел в деревне, с той жизнью, которую буду вынужден вести, если вернусь и вновь встану во главе Ордена. А еще сравнивал ее с той жизнью, которую ведут миллионы людей, с презрительной жалостью называемых нами «простыми». Миллионы людей, с детства обученных принципу «каждый сам за себя», непривычных к взаимопомощи, сочувствию, бескорыстности, любви к другим. Миллионы людей, привыкших делать подлости ради карьеры, ради денег, ради положения – привыкших не потому, что они плохие, а потому, что «все так делают, почему я не могу?». Я сравнивал… И чем больше, чем дольше сравнивал – тем сильнее убеждался в том, что нашел золотую середину. Мне было страшно идти вперед, мне было страшно отказываться от многих радостей жизни ради Ордена, мне было страшно вести за собой и отвечать за последствия, мне было страшно от понимания, что я никогда не смогу жить как хочется, если вернусь. Я придумывал оправдание за оправданием, но никак не мог оправдаться. Я тянул время: лето нужно было просто переждать, осень – переждать для верности, зимой слишком холодно, весной слишком много дел, чтобы бросить деревню… А потом мы с Олесей стали жить вместе, и я должен был успеть достроить дом до холодов. А потом я не мог бросить ее. А потом оправдания стали вдруг как-то не нужны. Я привык так жить, спокойствие, размеренность, уверенность в завтрашнем дне, стабильность, покой – они вросли в меня, стали неотъемлемой частью так полюбившейся мне жизни. И я перестал думать об Ордене. Я уже не боялся – просто не думал. Отрекся, предал – называйте как хотите, суть от этого не изменится. Наверное, я так и прожил бы там всю жизнь, иногда вспоминая вас и, быть может, даже порой чувствуя за собой вину. Но этим летом мне пришлось поехать в город торговать. И там я очень быстро вспомнил, как живут люди, которым я когда-то хотел помочь. Все сложилось одно к одному – приезд в Озерск, увиденное мною там, оставшееся после торговли свободное время, попавшаяся на глаза вывеска виртуал-центра, несколько евро, которые я мог потратить по своему усмотрению… Сначала я посмотрел новости, и мне стало страшно. Я читал о том, как меняется мир, и твердил про себя древнейшее оправдание: «А что я могу изменить?» А потом – всплывающая реклама, ссылка на сервис, где моя почта старая… логин-пароль как-то сами вспомнились. А там – письма. Много писем. Не знаю, что меня подтолкнуло, но я зашел в чат на старом сайте… Поговорил с Аликом, договорились о встрече. Пока ехал в город – думал, много думал, сравнивал, решал, пытался понять, что должен делать – и снова струсил. Привел аргументы, доказал себе, что должен остаться в деревне. Что я там нужнее. А на самом деле я просто боялся лишиться той жизни, к которой так привык, боялся ответственности, долга… надежд, которые не мог оправдать. Но больше всего я боялся потерять стабильность и покой. Я не знаю, кто из вас в курсе нашей встречи с Аликом, наверное, все, но я все же расскажу. Потом уже не смогу. В тот момент, когда я увидел его, я чуть было не решился бросить все и вернуться. А потом Алик начал рассказывать об Ордене – и я, черт, черт, я опять струсил! Отказался. Уехал. И больше не мог спать спокойно. Мне было… стыдно? Нет, не так. Я чувствовал себя предателем, я не мог смотреть в глаза тем, кто меня окружал, я стыдился собственного отражения в зеркале, я не мог спокойно взглянуть на небо. Я чувствовал себя тем, кем и являлся – предателем, эгоистом, подлецом, последним выродком, куда более мерзким, чем даже тот парень, который на моих глазах избивал женщину за то, что она посмела сделать ему замечание, избивал ради развлечения. Он вырос в среде, в которой почти невозможно стать человеком, а я предал все и всех по собственной воле. И… я не выдержал. Я вернулся. Я не знаю, можете ли вы меня простить, сможете ли снова мне поверить, дать мне второй шанс. Вы имеете полное право отвернуться от меня, плюнуть мне в лицо – я предал вас и все то, во что мы вместе верили. Но я… Я прошу у вас всех прощения. У всех вместе и у каждого по отдельности. Я ни на что не надеюсь, я просто прошу – простите меня, если можете.

Мелкий дождь, начавшийся на середине монолога Стаса, смывал не замечаемые им слезы со щек, но не мог помочь заново научиться дышать. Ветер ласково шевелил еще не полностью промокшие волосы, но не мог заставить заново биться остановившееся, казалось, сердце. Не решаясь поднять взгляда, не решаясь прочитать заслуженный приговор, юноша опустился на колени. Он уже не помнил, зачем все это говорил – чувство вины жгло его душу, ненависть и презрение к самому себе достигли того уровня, когда почти не имеет значения, простят ли тебя те, кому ты причинил зло, потому что сам себя ты простить уже не можешь.

Чья-то рука легла на плечо, сильные пальцы сгребли куртку, потянули вверх, вынуждая встать. Горячее ткнулось в руку, Стас машинально подставил ладони под обжигающий металл и невероятным усилием заставил себя поднять взгляд.

Они все смотрели на него, бледные, ошарашенные, непонимающие, боящиеся – они хотели всего лишь узнать, почему, они не были готовы услышать исповедь того, кого считали, несмотря ни на что, своим Командором. Саша плакала, не скрывая слез. А Стас стоял, сжимая чашу с глинтвейном, смотрел на них и не мог понять, почему они не разворачиваются и не уходят, заслуженно оставляя его наедине с собственной совестью.