Индиговый ученик

Петрук Вера

Арлинг никогда в жизни не учился так прилежно. Сколько он себя помнил, учеба всегда была чем-то навязанным извне, абсолютно ненужным и отнимающим время занятием. В Согдарии он посещал школу только для того, чтобы получить деньги от отца за примерное поведение, видимость которого он научился создавать куда лучше, чем писать сочинения по военной географии.

Иногда ему казалось, что это другой Арлинг Регарди просыпался затемно, чтобы успеть принести воду Джайпу, наспех позавтракать и скорее начать урок в кабинете имана, который продолжится в саду или на Огненном Круге, или на крыше Смотровой Башни. Но все было взаправду, по-настоящему.

В последнее время мистик почти никуда

не уезжал, а если и отлучался, то всегда оставлял ему столько заданий, что Арлинг едва успевал с ними справиться. Он научился почти безошибочно угадывать материал бус, которые по-прежнему мастерил для него кучеяр. Дыхание Фина тоже перестало быть загадкой. Секрет оказался в том, что лучший ученик школы почти не дышал – он делал один вдох, когда Регарди делал целых двадцать. Иман объяснил это особым строением его тела, но Арлинг решил, что наставник чего-то недоговаривал. Фин ему нравился, и он собирался разузнать о нем больше, когда у него появится свободное время.

Но его-то как раз и не было. Когда иман сказал, что им нужно торопиться, потому что заканчивалась осень, Арлинг сильно удивился. Значит, в Сикелии тоже менялись времена года, хотя ему казалось, что в этой стране навсегда поселилось жаркое лето.

– К счастью, оно у нас короткое, – заметил мистик, когда однажды после ужина они разговорились на эту тему.

Стоял тихий безветренный вечер – дневная жара уже спала, а ночной холод еще не появился. Ученики должны были вернуться поздно, потому что в тот день иман отправил их в деревню дружественных керхов практиковать язык кочевников, и в школе царили редкие тишина и спокойствие.

– Когда я только приехал в Балидет, стояла такая жара, что можно было печь лепешки на мостовой, – вспоминал кучеяр, прихлебывая пряный чай. – Воздух обжигал глотку, жизни почти не было, все прятались по подвалам. Слава Нехебкаю, такое лето бывает не часто. Осенью тоже жарко, но к этому времени из дельты Мианэ обычно приходят ветра, а вместе с ними прохлада. По ночам даже заморозки случаются. Затем наступает зима, и с востока появляются самумы. Это плохое время. Днем спасаешься от жары, ночью от холода и круглые сутки – от ветров, которые дуют, не переставая. Стоит засуха, посевы вянут, караваны задерживаются. А вот весну люблю. На две-три недели наступает сезон дождей. Он здорово портит дороги, зато потом наш мир превращается в рай. Все цветет и старается успеть пожить до того, как наступит гибельное лето. Природа играет наперегонки сама с собой. Чудесное время.

– А я весну не люблю, – задумчиво произнес Арлинг, принюхиваясь к напитку учителя. Заманчиво пахло корицей и медом. Он бы тоже отведал такого чая, но Джайп плеснул ему какой-то отвар из сена, которым Регарди давился весь ужин и продолжал давиться сейчас, потому что иман одобрительно заметил, что нет в мире ничего полезнее, чем чай из молодых побегов чингиля.

– За что ты ее так? – усмехнулся учитель.

– В Согдарии весна очень длинная, почти бесконечная, – ответил Регарди и, спохватившись, наморщил лоб, решив, что при воспоминаниях нужно хмуриться. – Все время стоят туманы, а влажность такая, что одежда набухает от сырости за минуты. На улицах грязь, в домах холодно, потому что дуют северные ветра. Зато хорошо летом, хотя в городе оно не заметно. Когда тебя перевозят из одного дворца в другой, то тебе все равно жарко на улице или холодно. – Тут Арлинг запнулся, но, поняв, что иман внимательно слушал, продолжил. – Совсем другое лето в деревне, в лесу. Есть такое местечко, Мастаршильд называется. Деревня принадлежала отцу, и я иногда там… охотился. Так вот, в Мастаршильде лето было незабываемо. Только представьте. По небу гуляют облака, отчего

мир становится полосатым от бегающих теней, воздух теплый, дышать им приятно, потому что иногда дует легкий ветер. Он несет запах грибов и земляники. Не жарко и не холодно. Деревня стоит на берегу реки Кары, у который есть приток – Сизый. Его так из-за цвета воды назвали. Не знаю почему, но вода в нем действительная непонятного цвета. За день она хорошо прогревалась, а вечером мы шли купаться. Как-то до самого утра там застряли…

Арлинг вдруг остановился, сообразив, что хотел рассказать совсем о другом. Сердце глухо стукнуло, а Магда брызнула ему в лицо водой, заставляя вернуться в реальность. Но ему отчаянно хотелось остаться с ней – на берегу Сизого. Там, где заманчиво пахли ночные фиалки, а с неба падали звезды.

– А какая у вас осень? – пришел на выручку иман, и Регарди с благодарностью продолжил:

– Это хорошее время. Красивое даже в городе. Листья становятся сначала желтыми, потом красными или бурыми, а затем опадают. Погода стоит еще теплая, хотя в последний месяц случаются заморозки, а по утрам выпадает иней. Ну, а зима… Наверное, она в чем-то похожа на вашу, потому что в это время в Согдарию приходят бури. Только не песчаные, а снежные. Знаете, что это такое?

Иман покачал головой, и Регарди, довольный, что тоже может чему-то научить, принялся описывать, как снежные сугробы заносят дороги, дома и людей, покрывая мир толстым мягким одеялом, по которому неслышно ступает Белая Дама.

После этого разговора в их отношениях что-то поменялось. Иман по-прежнему заставлял его носить воду для кухни, ломать голову над пахучими смесями и отгадывать на ощупь предметы, но в его голосе появились незнакомые нотки, которые делали его внимательнее и теплее.

Время шло, задания мистика усложнялись.

– Каждое утро ты должен слушать мир, – сказал ему как-то иман, разбудив его рано на рассвете. – Слушать так внимательно, как только можешь. И не только ушами, но даже кожей, волосами, ногтями – всем организмом. Любой звук так же, как и запах, переводи в ощущение, определяй, какие чувства он вызывает, задумывайся, нравится он тебе или нет. Запоминай любую мелочь, которую подсказывает тебе тело.

И Арлинг слушал. Это ему нравилось больше, чем нюхать или пробовать. По крайней мере, после этого не болел живот, и не хотелось оставить завтрак на полу комнаты.

Особенно ему понравились занятия со свечей, которые начались незадолго после разговора о временах года.

Теперь каждый урок в Смотровой Башне начинался с того, что Арлинг ложился на циновку и слушал горение свечи, которая стояла рядом. И хотя вначале задание показалось странным и бесполезным, уже через неделю он понял, что ошибался. Свеча научила его многому. Так, Регарди выяснил, что, если лежать на животе, то звуки слышались отчетливее, а если на спине – слабее. В темной комнате звуки раздавались четче, чем при свете, а с прижатыми к мочкам ушей пальцами, слух обострялся настолько, что можно было различить, как стекал воск по свече, которую иман с каждым днем отодвигал от него все дальше.

И хотя Арлинг не раз клялся, что больше не удивится ни одному поступку учителя, некоторые упражнения по-прежнему вызывали недоумение. Однажды кучеяр посадил его напротив себя и велел угадывать выражение своего лица. Подумав, что ослышался, Регарди прижал пальцы к мочкам ушей, но этот жест, которому иман сам его научил, почему-то разозлил мистика.

– Пока ты не веришь, ничего у тебя не получится! – в сердцах бросил он. – Все должно начинаться в твоем сердце. Ты можешь не верить в богов, но без веры в себя ты так и будешь угадывать яблоки, лежащие у меня в кармане.