Индивидуальная непереносимость
Шрифт:
Порозовевшая от смущения или крюшона, а может, от того и другого вместе, Виолетта сменила тему:
– Знаешь, я ведь наполовину немка, по матери. Это ничего?
– Ничего. Я ведь тоже наполовину немец, по отцу.
Виолетта с облегчением улыбнулась:
– Какое совпадение. Ладно, расскажи о гитарной музыке. Я ведь невежда в этом вопросе. Моё музыкальное образование: опера, романс и фортепианная классика. На конкурсе вы исполняли пьесу в стиле фламенко, если я правильно запомнила. А что такое фламенко? Это что-то испанское?
Обнаружив,
Виолетта слушала, не перебивая. Она нянчила в тонких пальцах фужер с крюшоном и смотрела на меня с видом гроссмейстера, просчитывающего все возможные варианты шахматной партии.
– Что-то я разболтался, – спохватился я, когда заметил, что часы на камине показывают одиннадцать. – Похоже, что мне пора собираться домой, а то скоро трамваи перестанут ходить.
– Ничего себе! Ты же обещал научить меня играть на гитаре.
– А ты не знала, что обещание – это дальний родственник кукиша?
Виолетта закусила нижнюю губу, чтобы не рассмеяться.
– Ну, ты и жук! Значит, поел, выпил и домой в кроватку?
– Это сейчас я жук, а в детстве я был очень милым ребёнком, – обиженно проговорил я. – Мама рассказывала, что однажды она несла меня на руках с трамвая домой, и какая-то женщина шла за ней от трамвайной остановки до самого дома. Никак не могла на меня налюбоваться.
– Не заговаривай мне зубы, милый ребёнок. Учи, сказала!
– Тогда бери инструмент, и начнём, – согласился я. – У меня времени в обрез.
Виолетта взяла в руки гитару. На корпусе было размашисто выведено: «Виолетта! Советую тебе никогда не брать гитару в руки». И подпись Владимира Высоцкого – известного всему Советскому Союзу гениального актёра, певца и бунтаря.
– Это что? – спросил я, указывая на надпись.
– Я гостила в прошлом году в Одессе у подруги. По вечерам у неё собиралась молодёжь. Болтали, играли на гитарах, пели. Однажды к нам на огонёк зашёл Высоцкий – оказалось, что он знакомый моей подруги. Володя был в Одессе на съёмках. Я попросила его послушать мою игру. Он послушал, а потом взял у меня гитару и написал на ней эти слова.
– Понятно.
Виолетта уселась поудобнее на стуле и, наклонив голову к плечу, тронула струны.
– Я сыграю романс Гомеса.
Я хорошо знал этот романс. Он изучался в музыкальной школе, и мы с Агафоном его играли много раз, а Таня-гитаристка заставила меня отшлифовать его ещё лучше.
Виолетта играла очень слабо. Вместо уверенной в себе без пяти минут оперной певицы передо мной сидела неумелая ученица, которая едва справлялась с непослушными пальцами и струнами. На её усилия гитара отзывалась горестными стонами. Впрочем, этот стон у нас песней зовётся.
Когда Виолетта закончила терзать гитару, она выжидательно посмотрела на меня.
– Ну,
– Хорошо, я буду не сильно.
– Я вся во внимании.
Я припомнил уроки своей вечно сопливой преподавательницы.
– Для начала тебе нужно научиться правильно сидеть. У женщин посадка иная, чем у мужчин. И не нужно буровить глазами пол. Это не заставит слушателей слиться с тобой в экстазе. Ты неправильно держишь инструмент, поэтому тебе неудобно. У меня есть ещё девятьсот девяносто семь крупных замечаний и десять тысяч пятьсот мелких, но в этот вечер я, так уж и быть, назову тебе только первую сотню. Не смейся, я серьёзно.
Я показал Виолетте, как нужно сидеть, как держать инструмент, поправил расположение пальцев на грифе и струнах. Виолетта с жалобным видом послушно выполняла мои указания. Между прочим, мне понравилось учить других. Оказывается, и без сопливых солнце светит!
Через полчаса Виолетта отложила гитару и неожиданно проговорила:
– Вадим, у тебя есть сигареты? Пойдём покурим.
Ничего себе! Я был так ошарашен, что смог лишь промямлить:
– Куда пойдём?
– В прихожую. Папка там всегда дымит. Имей в виду, мои родители не знают, что я курю. Для них я всё ещё маленький ребёнок.
Мы вышли в разрисованную кирпичами прихожую. Я достал сигареты, Виолетта вытащила из какого-то тайничка пепельницу, полную окурков. Закурили. Предполагается, что оперным певицам не свойственно курить, но было заметно, что Виолетта делает это с удовольствием.
– Зачем ты гробишь своё здоровье? К тому же я слышал, что никотин вредит голосу.
– Почему мне нельзя делать то, что я хочу? – пожала плечами Виолетта. – Фигушки! Нужно брать от жизни всё. Только смотри, чтобы Мелита не узнала. Для неё это будет за гранью добра и зла. Такого палева она мне не простит.
– Могила, – мрачно насупил я брови.
– Со стороны и не подумаешь, что ты такой прикольный, – улыбнулась Виолетта. – Ходишь вечно хмурый. А знаешь, когда я обратила на тебя внимание?
– Когда?
– Как-то мы с тобой столкнулись в музучилище на лестничной клетке, и ты сказал, что я похожа на хризантему. Помнишь?
Я не помнил, но на всякий случай кивнул.
– Я потом долго у зеркала крутилась. Всё пыталась рассмотреть, что за хризантему ты во мне увидел. Вот после того случая я тебя и заметила.
– А до этого в упор не видела?
– Не видела. Подумаешь, просто ещё один первокурсник.
Не знаю, что на меня вдруг нашло – может, Виолеттина тёплая улыбка, может, запах её духов, сводящий меня с ума, а может, крюшон вселил в меня уверенность, но я неожиданно ткнулся своими губами ей в губы. Виолетта тут же оттолкнула меня, но я успел почувствовать, что на какое-то мгновение её губы мне ответили.
– Ты офигел?! Дурак! Слушай, тебе в самом деле пора до дому, до хаты. Двигай, пока трамваи ходят.