Индивидуум-ство
Шрифт:
Красота!
Потом, годика через четыре, аккурат после двух трудовых лет на предприятии – уже второй на подходе!
Гордость!
А сейчас…
Вам бы только развлекаться да путешествовать! Вам бы только себя любить!
Тьфу!
Всех ремнём нужно было лупить в детстве!
Ан нет!
Слишком уж мягко с вами обходились – холили и лелеяли!
В какие дебри, извольте спросить, государство с такими гражданами придёт?!
Да в никуда! В разруху!
Сгниём, как западные страны! Самобытность свою утратим!
За что воевали наши деды, а?!
За что?!
Стыд и срам!
И вообще!
Хватить болтать! Работаем! Не отвлекаемся! Другие уж как-нибудь разберутся!
Работаю. Не отвлекаюсь.
Вычитываю профстандарты для составления должностных инструкций.
Уверена: профстандарты придумали садисты и люди с мозгами набекрень.
Умники, так и их растак!
Всех ремнём нужно было лупить в детстве!
Ан нет!
Слишком уж мягко с ними обходились – в институты да в университеты именитые отправляли!
Куда, извольте спросить, среднестатистические кадры с такими распорядителями придут?
Да в никуда!
К невропатологу!
Тьфу!
Ровно в семнадцать тридцать поднимаюсь из-за стола.
Пуск. Выключение. Чёрный экран.
Мышка на одной посадочной полосе с клавиатурой.
Оборачиваюсь, как в кокон, в болотного цвета шарф, поддаюсь кипящему порыву: бежать, бежать, бежать вниз, по спиральной лестнице, украшенной ещё в начале прошлого века коваными периллами, бежать, бежать вместе с заёбанными и сутулыми работниками, достойными того, чтобы быть заёбанными и сутулыми. Скрипит полустёртый протектор толстых подошв. Пузырятся хлопковые брюки. Дзинькают застёжки похудевшего рюкзака.
Кивнув на прощание безучастным охранникам, натягиваю на ходу перчатки – и первая распахиваю тяжёлые двери.
Вдох!
Ааах!
Ваах!
Воздух на улице прохладен и свеж.
Фонари отражаются в лужах. Белые. Жёлтые. Оранжевые.
Вспыхивают гирлянды на карнизах кафе.
За отполированными стёклами, на бархатных креслах – глянцевые люди, ручные жёны, посещающие одного и того же пластического хирурга, в темноте не отличимые друг от друга ни очертаниями, ни поведением. Щелчок выключателя – как выстрел стартового пистолета. Раз, два, три – начала, куколка!
Преисполненная омерзением, отворачиваюсь.
Перевожу взгляд на уличных музыкантов.
С растянутыми шапками. С юными лицами. С прекрасными тембрами.
Чудеса.
У мальчиков – голоса воинов.
Подхожу ближе. Завороженная. Влюблённая. Не моргающая. Думающая: вот бы быть с ними. вот бы быть не по формату. вот бы, оказавшись в этом самом не формате, не ощущать себя беспомощной.
Гитары, как прометеев огонь в тени вековечных плит, дарят чувство сопричастности. Клавиши считывают кардиограмму. Не требуя пароля и идентификации, эмоции музыкантов передаются ко мне по беспроводной сети.
Трясу коленом в
Улыбаюсь: поставить бы их выступление на репит.
Кладу в чехол денежку, благодарная за благодарственный поклон.
Погружаясь в пещеру метрополитена, всё ещё улыбаюсь.
В вагоне нахожу себе место. Там, где частенько спят бездомные. Там, где обычно плачут забытые пакеты, зонтики и люди.
Устраиваюсь, напевая под нос знакомый мотив.
Настроение, подскочившее вверх по шкале, потихоньку опускается ниже и ниже, до минимального показателя, до состояния обречённости, отлучённости, никому-не-нужности.
Закрываю дёргающиеся глаза.
Сосредотачиваюсь на мыслях о том, что сосредоточение на мыслях – дело опасное, дело затягивающее.
Время в пути, до точки «А» – 37 минут.
Дом-точка-А хорошо.
В моей однушке. Съёмной.
В старой пятиэтажке. Чуть протекающей.
Не в пешей доступности от метро. С одной разбитой дорогой через промзону и мусорную свалку. С отрезком пути, на котором, ежедневно, как стемнеет, разит жжёным и гниющим. С соседом-пустырём, чей рассвет рождается в лёгкой дымке, так похожей на туман, но совершенно не похожей по сути своей на туман. С видом на живописное, не замерзающее даже зимой озеро, способное вырастить у безрассудных пловцов дополнительные пальцы на ногах и руках.
Хорошо дома.
Дома сериал. В сериале – двадцатый век и банды. Скачки. Сигареты. Кепки. Острые скулы. Пиф-паф. Нет человека – нет проблем.
Сериал интересен ровно настолько, насколько неинтересна моя жизнь.
Ощущая себя в обособленном подразделении рая, сидя по-турецки, я жую пельмени со сметаной. Пиф-паф! Одна пельмешка – двенадцать граммов радости. Точно в цель!
Вкууусно.
Уююютно.
Свет приглушён.
Классное место, да?
Классное.
Не то что на работе.
На работе нельзя пахнуть пельмешками.
Моветон.
На работе надлежит пахнуть духами, напоминающими освежитель воздуха. Японская лилия. Майский ландыш. Морская свежесть. Отгонять своим запахом недоброжелателей – как скунсы и бабы из бухгалтерии. Боевые стрелки малевать. Багровой помадой намекать на литры выпитой крови.
Какие такие пельмени?
Неожиданно и бесцеремонно – рай застилают тучи.
С треском гаснет лампа накаливания.
Телефон оживает входящим звонком, неизвестным номером.
Кому и что нужно в такое время? Кому и что нужно в любое время?
Сбрасываю.
Спасаюсь.
Укрываюсь.
Отказываюсь ощущать себя голой, уязвимой, обязанной отвечать, реагировать, поддерживать разговор типичными «угу», «ну да», «ничего себе». Предпочитаю возвести баррикаду из двуязычной раскладки и пулять оттуда сообщениями; быть ветераном поколения мессенджеров, заплутавшим во всемирной сети; держать над головою фосфоресцирующий плакат, гиф-знамя:
не тревожьте нас. не трогайте.