Индийский мечтатель
Шрифт:
— Я смыслю в финансах не больше, чем вы в музыке, — улыбнулся Герасим Степанович.
— Справитесь!.. Речь идет об одном деловом предложении, которое я попрошу вас сделать султану.
— Можно попробовать, — согласился Лебедев.
— Поговорим подробно завтра утром. В случае успеха гарантирую солидную премию… Прощайте, джентльмены!
Он пожал руки Лебедеву и Фаррингтону. Оба вышли молча. Только когда они очутились у подъезда, Фаррингтон сказал с раздражением:
— На кой чорт вам это понадобилось? Что за гастроли? Можно подумать, что речь идет о поездке из Лондона в Брайтон! Верный убыток и куча
— Не так страшно, — успокоил его Герасим Степанович. — Хлопоты я возьму на себя, от вас потребуются только деньги. А что касается убытков, то это еще неизвестно… Да и вам-то что? Ваш хозяин знает, что делает.
— Я вижу, вы под стать Бенфильду. У вас тоже внутри бес сидит… Смотрите, потом раскаетесь! Все они разбойники, а майсурский султан— первейший из них… Сдерут с вас живьем кожу!
— А вдруг не сдерут? — засмеялся Лебедев.
Фаррингтон безнадежно махнул рукой. Оба уселись в свои паланкины.
VII
По дороге в Майсур
Путешественники медленно двигались по однообразной песчаной равнине, поросшей вереском, а кое-где мелким бамбуком. Низменная полоса между Коромандельским берегом и горным хребтом Восточных Гат не отличалась живописностью.
Лебедев ехал впереди на красивом вороном жеребце.
В те времена на юге Индии было принято путешествовать в паланкинах или на слонах, но Герасиму Степановичу не нравился ни один из этих экзотических способов передвижения. Он предпочел обыкновенную верховую лошадь. Нет ничего приятнее доброго коня — в этом он убедился во время своих странствий по Европе. Все открыто вокруг. Вверху — бездонное небо, впереди — нескончаемая даль. Пустишься вскачь, ветер засвистит в ушах и дух захватит; потом опустишь поводья, лошадь пойдет шажком, а ты покачиваешься в седле, предаваясь воспоминаниям и мечтам…
Спутники Лебедева ехали на мулах, другие — в тонга, большой крытой телеге, запряженной буйволами. Здесь же были сложены музыкальные инструменты, ноты, продовольствие, мехи с водой и прочий багаж.
Лебедева сопровождали девять человек: кроме Сону и Рангуина, ехали семь музыкантов — шестеро индийцев и один ирландец, Патрик Деффи, недурно игравший на скрипке. Двое музыкантов-англичан остались в Мадрасе. С ирландцем Лебедев уже успел сблизиться. Деффи было лет тридцать, но он много постранствовал по белу свету. Служил в английском военном флоте, некоторое время жил на юге Персии, потом скитался неведомо где и наконец очутился в Индии. Патрик был одинок, о своем прошлом говорить не любил, да и вообще не отличался многословием. Герасиму Степановичу он нравился. Подобно ему самому, ирландец любил музыку и путешествия.
Было еще светло, когда они приблизились к селению.
— Вот и отлично! — весело сказал Лебедев. — Здесь отдохнем и подкрепимся. А может быть, и заночуем.
Но Сону, внимательно глядевший вперед, покачал головой.
— Нет, — сказал он, — здесь нехорошо!
Лебедев с удивлением посмотрел на него.
— Дым не поднимается над хижинами. Собаки не лают. Детей не видно…
Они въехали в селение. Ни души! Дохлые псы посреди пыльной дороги… А вот труп человека… И еще, еще…
Герасим Степанович остановил коня, спрыгнул на землю, за ним Сону и Патрик Деффи. Чтобы войти в хижину, нужно низко наклониться.
Патрик, взяв руку женщины, ощутил слабое, едва слышное биение. Вдруг дрожь пробежала по туловищу женщины, на губах показалась пена.
— Конец! — сказал Деффи, опустив безжизненную руку.
— Что же это? Чума? — На глазах у Лебедева были слезы.
— Нет, сахиб. — Сону покачал головой. — Это голод!..
Сону спокоен, даже не удивлен. Чему удивляться?
Удивляться можно богатству, роскоши, изобилию, а голод — дело обычное, он всегда рядом…
Лебедев приказал отнести ребенка в телегу и дать ему несколько глотков кокосового молока. Может быть, еще удастся спасти едва теплящуюся жизнь…
В соседней хижине лежали пять мертвецов: старик, две женщины, девочка лет десяти и мужчина. В других жилищах они нашли нескольких крестьян, дошедших до последней степени истощения, но еще живых.
Их вынесли из зловонных хижин. С помощью Патрика Лебедев принялся осторожно кормить несчастных. Они постепенно приходили в себя. Младенца спасти не удалось.
Между тем солнце зашло. Нужно было двигаться дальше. Сону уверял, что сравнительно недалеко должен находиться небольшой шултри (так в южной Индии назывались придорожные постоялые дворы). Лебедеву очень не хотелось покидать голодающих на произвол судьбы, однако не мог же он везти их с собой! Оставив в деревне часть своих продовольственных запасов, Лебедев приказал трогаться в путь.
Рангуин что-то пробормотал. Герасим Степанович не понял слов, но тон ему не понравился.
— Что он говорит? — спросил Лебедев у своего ученика.
— Что этим людям все равно суждено умереть, и не следует отдавать им пищу, которой нам самим, возможно, не хватит.
— Вот как!.. — Лебедев нахмурился. — Ты тоже так думаешь, Сону?
Сону посмотрел ему в глаза:
— Нет, сахиб! Я так не думаю.
— Послушай, Рангуин! — сказал Лебедев сердито. — Вижу я, что ты не только обучил змею, но и сам у нее кое-чему выучился. Никогда не повторяй при мне подобного, не то я прогоню тебя. Понял?
Рангуин не ответил и угрюмо отошел в сторону.
Освещая дорогу зажженными факелами, они выехали из деревни. С разных сторон слышались странные звуки: вой, похожий на плач ребенка, визг, рычанье. Это шакалы и гиены спешили на свое отвратительное пиршество.
Проехав еще два коса, путники увидели впереди огонек и скоро очутились у ворот постоялого двора.
Шултри был невелик; он состоял всего из одной комнаты и крытой веранды. У входа стоял паланкин. Носильщики сидели под навесом на корточках вокруг дымящегося котла. Индийцы-музыканты обменялись с ними приветствиями и остались на веранде. Лебедев с Деффи вошли в комнату, освещенную колеблющимся пламенем масляной плошки. Посередине на ковре сидел человек в европейском платье; перед ним на широких листьях лотоса были разложены различные кушанья, распространявшие аппетитный запах. Он учтиво поднялся и произнес по-английски: