Индийский мечтатель
Шрифт:
Один из таких баркасов причалил к борту «Роднея». Прибывший на нем английский офицер поднялся по веревочному трапу на палубу Поговорив с капитаном, он направился к путешественнику с флейтой.
— Доброе утро, сэр! — Офицер приложил ладонь к треуголке.
Пассажир поклонился.
— Имею поручение доставить вас на берег, — пояснил офицер.
— Меня? — удивился тот. — Не ошиблись ли вы?
— Судя по этому инструменту, — офицер указал на флейту, — ошибки нет.
— Кто же поручил вам?
— Мадрасский градоначальник, капитан Сайденхэм!
— В этом нет надобности, — весело сказал путешественник. — Багаж, как видите, невелик.
— Прошу вас в баркас! — пригласил офицер.
Один из матросов подмигнул боцману:
— Видно, этот иностранец — важная особа. А кто бы мог подумать!.. Зря ты с ним сцепился, Уилльямс.
— Пусть проваливает ко всем чертям, кто бы он ни был! — проворчал боцман.
Офицер сделал знак, усатый рулевой в красном тюрбане скомандовал на непонятном языке, и восемь весел одновременно опустились на воду. Баркас отчалил и, развернувшись, пошел к берегу.
Рулевой затянул песню, гребцы подхватили. В такт песне мерно поднимались и опускались весла.
Лодка быстро шла вперед. Все громче ревели волны, разбивавшиеся о подводные камни. Приближалась сверкающая гряда бурунов.
Нередко баркасы здесь опрокидывались, а люди становились добычей акул. Все зависело от искусства рулевого и проворства гребцов. Нужно все время держать нос баркаса перпендикулярно к гребню волны; при малейшем повороте лодка неминуемо опрокинется.
Пение оборвалось. Рулевой отрывисто подал команду. Он изогнулся, словно тигр, готовящийся к прыжку. Баркас стремительно взлетел на гребень гигантской волны и тотчас же рухнул вниз. Путешественник вскочил со скамьи.
— Садитесь! — крикнул офицер, но рев прибоя заглушил его голос.
Снова взлет ввысь — и снова стремительное падение. Пассажир оступился, выронил свой футляр, попытался поймать его на лету, но потерял равновесие и полетел за борт. Новая волна обрушилась на утлое суденышко и погнала его вперед.
Чья-то рука поднесла плетеную бутылку к губам лежавшего на плоту человека. Он сделал глоток, открыл глаза и увидел склонившуюся над ним курчавую голову в высоком колпаке. Он силился припомнить все происшедшее. Падение… кипящая пена… отчаянные усилия удержаться на поверхности… Потом тишина, зеленый полумрак… И, наконец, непроглядная тьма и пустота… Смерть!..
— Жив! — Голос был знаком. — Сахиб жив!
Человек приподнял голову. Рядом на корточках сидел индиец-подросток. Его старший товарищ правил плотом.
— Сону! Так это ты?.. Ты спас меня?
Темное лицо расплылось в улыбке:
— Да! Сону рад!.. Сону знает английских сахибов, но ты не похож на них.
— Я не англичанин. Я русский…
Плот был уже на отмели. Сону вместе со своим товарищем подняли спасенного на руки и, пройдя по воде метров двадцать, вынесли его на берег. Там сидел уже офицер, окруженный толпой любопытных. Путешественник попытался встать на ноги, но пошатнулся. Офицер успел поддержать его.
— Вы
— Благодаря ему. — Путешественник указал на Сону. — Вот мой спаситель.
Офицер даже не взглянул на мальчика.
— Паланкин ждет вас, — сказал он.
На набережной стояли закрытые носилки, нечто вроде кареты, водруженной на длинные бамбуковые шесты. Через раздвинутые дверцы было видно покрытое парчой ложе.
— Что это? — спросил путешественник.
— Вполне комфортабельно! — улыбнулся офицер. — Скоро привыкнете.
Путешественник взял мальчика за руку:
— Я не знаю, где буду жить, но ты разыщешь меня, не правда ли?
— Да, сахиб, Сону придет.
Носильщики подняли на плечи бамбуковые палки. Паланкин плавно покачивался над их головами. Сону смотрел им вслед. «Русский? — думал он. — Что это значит?»
Он хорошо знал англичан, приходилось ему встречать и других европейцев: французов, голландцев, португальцев. О русских он слышал впервые.
II
Музыкант из Ярославля
Кто же этот русский человек, высадившийся в августовский день 1785 года в Мадрасском порту?
1767 год. Древний русский город Ярославль. Морозный январский вечер…
У большого деревянного особняка на Никольской улице — необычное оживление. Окна сияют огнями, к воротам то и дело подъезжают сани, крытые коврами; из саней выходят дородные мужчины в шубах и поддевках, женщины в собольих салопах.
Именитый ярославский купец Качуров чествует дорогого гостя, известного петербургского артиста — Ивана Афанасьевича Дмитревского. Приглашенных много: видные чиновники, духовные особы, цвет ярославского купечества — Гурьевы, Затрапезновы, Полушкины, Лагуновы…
Пиршество длится долго. Слуги подают все новые и новые яства, крепкие домашние наливки.
Дмитревский сегодня в ударе. Приятно после долгой разлуки снова очутиться в родном городе, в кругу старых друзей.
Он охотно рассказывает о шумной петербургской жизни, о недавнем путешествии в Париж, Лондон…
Несколько человек слушают затаив дыхание. Остальные, разомлевшие от жирной пищи и обильных возлияний, клюют носами.
Дмитревский наконец заметил это. Хорошо зная нравы провинциальных купцов, он предложил:
— Пора, кажется, поблагодарить радушных хозяев — и на покой!
В это время подошел учитель здешней семинарии Благовещенский, слывший в городе мечтателем и чудаком.
— Есть превеликая просьба, почтеннейший Иван Афанасьевич… — молвил он робко.
Хозяин дома неодобрительно покачал головой:
— Вечно ты не во-время! Какие еще просьбы? Дай гостю отдохнуть.
Дмитревский жестом остановил его.
— В чем дело, Илья Саввич? — обратился он к учителю.
Благовещенский, запинаясь, стал рассказывать о мальчике, одаренном немалым музыкальным талантом, который по крайней бедности своей не может выбиться на дорогу.