Индустриализация
Шрифт:
И все эти труды не пропали даром – из воспитанников Болшевской коммуны выросло несколько десятков профессиональных художников, музыкантов и т.п.
Разумеется, об успехах подмосковной «фабрики людей» (так назвал одну из своих книг Матвей Погребинский) писали лучшие издания страны. А уж после выхода тогдашнего блокбастера, первого советского звукового фильма «Путевка в жизнь» об этом эксперименте заговорила вся страна.
Основой сценария фильма стала книга Матвея Погребинского
А главного героя картины – чекиста Сергеева создатели фильма явно лепили с самого Погребинского. Исполняющий эту роль артист Баталов в фильме без кубанки, по-моему, ни разу не появился.
И здесь надо понимать еще одну вещь. Тогда «в пиар» умели не хуже нынешнего, нарком Ягода в этом совершенно точно хорошо понимал, умел и практиковал.
При этом, в отличие от украинских колоний Макаренко, коммуна Погребинского находилась в Подмосковье, под боком у столичных жителей, туда-обратно за день обернуться можно.
Очень быстро она становится одной из главных достопримечательностей Москвы. Туда возят и всяческих делегатов съездов, и именитых гостей столицы и зарубежных гостей.
Не было, наверное, ни одного знаменитого иностранца, приехавшего в Советский Союз, который не посетил бы Болшево.
Посмотреть на бывших «форточников» и «медвежатников», ставших слесарями и наладчиками, приезжали французский писатель Андре Жид, посвятивший Болшево главу в своей книге «Возращение из СССР», датский физик Нильс Бор, французский писатель Анри Барбюс, французский физик Жан Перрен. Приведу только одну фразу из тогдашних газет: «В Трудовой коммуне ОГПУ организована выставка студенческих работ: на открытии присутствовали Клим Ворошилов, Семен Буденный, Максим Горький, Бернард Шоу, Ромен Роллан».
Или вот, посмотрите на фото – писатель Бернард Шоу, нарком иностранных дел СССР Максим Литвинов и леди Астор в Первой трудовой коммуне ОГПУ.
Главная роль в раскрутке «коммуны ОГПУ» принадлежала наркому Генриху Ягоде, и он лично привозил туда всех высоких гостей. Вот он в Болшево с Горьким, классик в широкополой шляпе, Ягода в форме.
С учетом того, что гостей было много, а пиаром Ягода отнюдь не брезговал, из Болшево он практически не вылезал.
И неудивительно что у наркома установились довольно близкие и доверительные отношения с хлебосольным хозяином, Матвеем Погребинским. Это обстоятельство и развело навсегда биографии двух выдающихся советских педагогов.
Макаренко, несмотря на формальную принадлежность к «органам» всегда оставался в первую очередь воспитателем, педагогом. Погребинский же однажды получил предложение, от которого трудно было отказаться.
Нарком Ягода, быстро оценив способности и, главное, потенциал якобы простоватого директора колонии, предложил Погребинскому всерьез подумать о нормальной карьере в органах. Свои
А в НКВД пределов нет, все от тебя зависит, тем более, что практически со всем руководством наркомата ты уже и так неплохо знаком.
Начальник Спецотдела ВЧК – ОГПУ – НКВД Глеб Бокий, Максим Горький и Матвей Погребинский.
Так что сдавай-ка ты колонию замам, смену себе наверняка ж давно воспитал и давай, Мотя, служить трудовому народу всерьез. Сначала, конечно, придется в регионах поработать, показать себя, а потом можно и в Москву вернуться – но уже в ДРУГОМ качестве.
Да ты не переживай, в Мухосраньск не отправлю, мне это, как и тебе – без надобности, мне люди в ключевых точках нужны. Не обижу, хорошую область дам.
С перспективой.
Погребинский подумал – и согласился.
И поехал на Урал - полномочным представителем ОГПУ при СНК СССР по Башкирской АССР.
Вот к этому-то человеку и уехал в судьбоносном для советской литературы 1932 году Александр Фадеев.
И не он один.
Башкирское лето
К Моте в Уфу заехала…
Сегодня бы, наверное, сказали – «компания золотой молодежи», но тогда это была делегация советских писателей, причем весьма титулованных – Леопольд Авербах, Александр Фадеев, его жена Валерия Герасимова (тоже далеко не последний человек в писательской иерархии) и поэт Владимир Луговской.
Вот их групповой фотопортрет, сделанный навестившим их в Башкирии Максимом Пешковым, «советским принцем», сыном писателя Алексея Максимовича Горького.
Из всей этой четверки вам неизвестен разве что Луговской, хотя на страницах этой книги он уже появлялся – в первом томе я цитировал его стихотворение «Синяя весна», а в этом упоминал как одного из ведущих конструктивистов, перешедших в РАПП.
С этим переходом, надо сказать, очень неудобно получилось – по просьбе Авербаха Луговской написал статью о том, зачем он перешел в РАПП, и как он будет верен пролетарской литературе. Но по иронии судьбы статья Луговского «Мой путь к пролетарской литературе» вышла в «Правде» 23 апреля 1932 года – да, да, в тот самый день, когда партия ликвидировала РАПП. Над присягнувшим покойнику Луговским ржал весь будущий Союз писателей, отмечая горячительными напитками отмену РАППства. А Луговской очень сильно переживал, он вообще был очень раним – гигант с душой ребенка.
Владимир Луговской был ровесником Фадеева, таким же «учительским сынком», ушедшим в 17 лет на Гражданскую войну. Воевал на Западном фронте, правда, не так долго и не так жестоко, как Фадеев – свалился с сыпным тифом и был демобилизован по болезни.
Но кое-что повидать успел и суть Гражданской ухватил настолько хорошо, что мало кто среди советских поэтов писал о ней лучше него. Не зря же стихи Луговского до войны были невероятно популярны. Не удержусь и процитирую одно стихотворение 1927 года под названием «Перекоп».