Однажды Крупская Надежда,Cнимая верхнюю одежду,Сказала нежно Ильичу:«Ильич, я так тебя хочу!К чему меня не замечаешь,Одета ль я иль неглиже?!Последний раз с тобой встречалисьДля этой цели в шалаше!Я ль ни соратник, ни подруга,Чья грудь объёмна и упруга?Сдается, крутишь ты роман,Как встарь с товарищем Арманд?Поди скорей к моей постели,Не верю, что к жене остыл,Ты прояви хоть раз на делеСвой революционный пыл!»«Надюша, что за разговоры,– сказал Ильич, прищурив глаз, —Тут, понимаешь ли, АврораК началу боя ждет приказ!А этот бой, он трудный самый,Тебе ли этого не знать?Или ВКПб программуТы поленилась прочитать?Оставь нелепую затею,Товарищ, нам ли быть в тоске?Придет Октябрь и отымею,Глядишь, аж на броневике!»Но не сдержал
Владимир слово,Судьба была к нему сурова!Не дрогнул в августе наган,В руках эсерки Ф. Каплан!Хирел Ильич, хоть был не старый,Сердца партийцев бередя,Инсульты, попросту – ударыДо гроба довели вождя.Надежда – партии святая,Одна угасла, как свеча,Но я в душе себя считаю,Прямым потомком Ильича!
Смерть одинокого человека
Муха плещется в кефире,За окном чернеет снег,В однокомнатной квартиреУмирает человек.Валидола вскрыта пачка,На столе Новопассит,Смерть безмолвная чудачка,В кресле выцветшем сидит.Мрачна сонная обитель,Предпоследних дней причал,Ангел, грешных душ хранитель,Где-то нынче заплутал.Суетливо сердце бьется,Где же ты – последний вздох?Бес язвительно смеется,Плачет бородатый Бог.Что поделать? В бренном миреВсе конечно, все вранье…Муха плавает в кефире,Чем же лучше ты нее?
Старушка
В коммунальной комнатушке,Чай оставив на плите,Умерла одна старушкаВ совершенной нищете.Никуда не выходилаИз квартиры восемь дней,Но когда чуть засмердило,Люди вспомнили о ней.Ни родни какой, ни мужаНе осталось у нее,Лишь в углу кошачья лужаДа прогнившее тряпье.Все при виде этой гнилиДружно предались тоске,Тем не менее схоронилиВ целлофановом мешке.Вещи вынесли из дома,Кошку сдали на убой,Дали взятку управдомуИ вселились всей гурьбой,Там, решив, что поимелиКлючевой момент судьбы,Ровно через две неделиПередохли, как клопы.Был старухе я приятенИль противен, Бог судья,Но по воле обстоятельствЗдесь живу сегодня я.Ночью снятся мне кошмары,Утром тоже тяжело,И мерещатся удары,Сквозь оконное стекло.Это рвется в дом старуха,Акт возмездия вершить,Знать, в душе осталась мука,Знать, умела согрешить.Изабеллой полусладкойРазбавляю цепь невзгод,Сам же думаю украдкой:«Скоро, скоро мой черед…»
Призрак нищеты
В моем доме поселилсяПризрак нищеты,В кресле дряхлом развалился —Ест мои мечты.Жрет мое воображение,Пьет иллюзий мед,Больше нет во мне сомненья,Он меня убьет.Важно курит папиросы,Сыплет пепел лет,И на все мои вопросыОтвечает: НЕТ!Сеет мне в душе ненастье,Нагоняет страх,Шепчет тихо: «Твое счастье,Вовсе не в деньгах.»
Ах, если бы я был богат…
Ах, если бы я был богат,Тебя б осыпал всю цветами,Сапфиры в тысячу карат,Не мелочась дарил горстями.Я б освежал твой автопаркНовинками из автопрома,И твой портрет писать был радХудожник модный Ник. Сафронов.Я б подарил большой дворец,По меньшей мере – пятизвездный,И самый дорогой певецТебе спевал бы «хеппи бёздей»!Эх! Если бы я был богат,Я б не был склонен к сантиментам,Ну а пока дарю закат,Звезду, Луну и комплименты,Дарю недорогой цветок,Духи и шмотки с распродажи…(Мы ж ездим в «Центр», тот что «Сток»,На праздник в «Остин» ходим, даже.)Я счастья тихого гарант,Ловящий кайф в земных заботах,Не плачь, мы ж ходим в ресторанДва раза в месяц по субботам!?Такая жизнь, увы, мой друг,У каждого свое веселье,Нас ждет Мисхора знойный юг,(На десять дней в конце Апреля)?!К судьбе простой претензий нет,Пусть кто-то завтракает в «Сохо»,У нас с утра двойной омлет,Что тоже, видимо, неплохо.
Метет киргиз Москву чумную…
Метет киргиз Москву чумнуюПоганой ссохшейся метлой,И в летний день и в зиму злую.Всегда в работе с головой.Трудолюбив и неустанен,Степи Тургайской удалец,В его далеком КиргизстанеБольшой финансовый пиздец.Здесь тоже, в общем-то, несладко,И не в чести тяжелый труд,(Туркмены нам прополют грядки,Киргизы мусор подметут.Мультяне
спешно дом построят,Армяне подобьют каблук),Нам все ништяк, нас все устроит,Своих, должно быть, нету рук.А руки есть, но не при деле,Все больше заняты вином,Ребят, мы скоро в самом деле,Сольемся с собственным говном!Стоят заводы, стонут пашни,Повсюду грязь и воровство,А мы друг другу сносим башниПо-пьяне. Что за баловство?!Кропать стихи – души капризы!(морковь с любовью рифмовать).Пойду к знакомому киргизу,Эх, благо есть что подметать.И за собой, и за тобою,Свинячить все мы мастера,Друзья, навалимся гурьбою,Начнем, как водится, с утра!Найду метлу себе покрепче,С родимой с детства я на ты,Глядишь, на сердце станет легчеОт наведенной чистоты.
Глаша
Замесила тётя ГлашаТесто сдобное не зря,В чугунке доходит кашаДа уха из пескаря.Потому как будут гости,Не просты и не чисты —На тульях крест-накрест кости,И на кителях кресты.«Верный, храбрый и послушный»Наказал принять чертей!Чтобы харч на стол был вкусныйДа приличная постель!»Мол, придут, пожрут и лягут,С зорькой утренней уйдут…Вот и трудится бедняга,Поспевая там и тут.Кто-то стукнул по окошку!(так соседи не стучат),Может Дуська дура-кошкаКличет маленьких котят?!Нет, не то, и тётя Глашаглянь в окно: «О Боже ж мой!» —Во весь рост солдаты нашиТихо просят на постой.Все худющие, как тени,Братья, деды, сыновья…Пять недель из окруженияШли без хлеба и питья!За калиткой сорок первый,Окаянный сучий год,Треплют нервы немцы-стервы,У Московских у ворот!И вздохнула тётя Глаша:«В печке каша, калачи…»Навалитесь братцы нашиНа Глафирины харчи!Только пища с голодухиОказалася не впрок.Смотрит Глаша, терпит мукиОтощавший мужичок.Так и сяк его корёжит,Наизнанку в клочья рвёт…Кто ж ему теперь поможет?!Чуют мужики: «Помрёт!»Так и вышло, кони двинул…(Смерть любая не легка:И от пули, и от мины,И от хлебного куска!)Схоронили за погостом,Помолчали и ушли,А у Глаши снова гости,Есть ли время слезы лить?!Лился шнапс в стакан гранёный,Лился вражий через край,Доедал фашист холёныйПодостывший каравай.И смотрела тётя ГлашаСквозь сердечную тоскуНа не съеденную кашу,На треклятую уху…Ну а там, под сеном мокрым,Наспех в яме был зарытНаш солдат. Будь трижды проклятДней военных скорбный быт.
Графоманам
Не загружай меня без нужды,И так покоя нет в душе,Твой слог коряв и мысль натужна,Слова в неверном падеже.С твоих экспромтов свечи тухнут,В озерах дохнут караси,Читай свои стихи на кухне,Сор из избы не выноси.Моим советам следуй строго,Они, милейший, от души,Не гневай праведного БогаИ ради Бога, не пиши!
Патологическая (читается бодрым голосом)
Поёт полночную молитвуСентябрьский ветер. Кончен день.Могильные ласкает плиты,Крадущаяся чья-то тень.Не сторож то бредет унылый,Средь свежевырытых могил,А пробирается к любимой,Объятый страстью некрофил.Как пес смердящий блеклой масти,В поту холодном лоб и пах,Слова не выказанной страстиВскипают пеной на губах.Свой путь прокладывая грешный,Тревожа скорбных мест уют,Он чувствует, как безутешныГлаза кладбищенских анют.Залез, смиряя сердца крики.Покойно в склепе и свежо…Из уст прорвался шепот дикий:«Я здесь, Мария, я пришел…Прими скорей в свои объятья,Дай ощутить блаженства миг!..»От кольчецев очистив платье,Он в лоно девичье проник.Наступит день, безлик и пресен,Лишь не могу одно понять,С чего так нынче бодр и веселДиректор морга номер пять?
Ипохондрия
одноактная пьеса
Действующие лица:
Вениамин Почечуев. Молодой человек, двадцати шести лет.
Врач-терапевт. Иван Иосифович Кац. Мужчина, лет пятидесяти (полностью лысый).
Хор пациентов, ожидающих в вестибюле.
Сцена первая
(поэтическая)
Длинный коридор городской поликлиники. Перед входной дверью кабинета врача-терапевта на обшитой дерматином скамейке сидит человек пять пациентов. Изнуренные часовым ожиданием уныло поют: