INFERNALIANA. Французская готическая проза XVIII–XIX веков
Шрифт:
По бледным щекам роженицы скатилось несколько слезинок.
Госпожа де Мейак позвонила, чтобы принесли ребенка.
Она надеялась, что это утешит бедную мать, чье сердце разрывалось от мучительных воспоминаний — да и ей самой трудно было сдержать слезы, готовые хлынуть из глаз.
Вошла миловидная кормилица: она дала грудь младенцу, закутанному в вышитые пеленки с кружевами, а затем поднесла каждому члену семьи новорожденную мадемуазель Полину-Маргариту-Анриетту Рувьер.
Госпожа Рувьер, приподнявшись на кушетке, взяла свое дитя
— Посмотрите, мама, — сказала она госпоже де Мейак, — какие у нее крохотные черные брови… А глаза какие большие… Я вижу в ней необыкновенное сходство со… со старшей… Мы будем звать ее Маргарита, как ту… и еще Пакрет, пока не вырастет…
— Прошу вас, дорогая, не бередите старые раны, — вскричал господин Рувьер, которому предложение явно не понравилось. — Главное же, не замыкайтесь в своей скорби, постоянно возвращаясь к этому грустному воспоминанию. Давайте будем называть нашу дочь Полиной или Анриеттой, но только не Маргаритой!
— Почему же? Напротив, это имя способно утешить вашу жену, равно как и сходство, очевидное уже для всех! — возразила госпожа де Мейак.
Господин де Рувьер нахмурился.
— Прошу вас, дорогая мама, — произнес он шепотом, склонившись к госпоже де Мейак, — не поощряйте подобные безумства!
— Пакрет, Пакрет! — бормотала госпожа Рувьер, укачивая свое дитя и улыбаясь, хотя из глаз ее текли слезы.
Господин де Рувьер, встав из-за стола, стал ходить взад и вперед по будуару, стараясь сохранить хладнокровие.
— Милый друг, — сказал он наконец, — Пакрет, наша дорогая девочка, конечно же жива… в любом случае у нас нет доказательств противного. Она исчезла, но мы отыщем ее. На поиски брошена вся полиция, и это должно принести результаты. В такой цивилизованной стране, как наша, дети не пропадают бесследно… рано или поздно они находятся.
— Пакрет, Пакрет! — повторяла, не слушая его, госпожа Рувьер, которая, казалось, совершенно забыла о реальном мире, погрузившись в мир грез. — Да, — промолвила она затем, будто во сне, — именно такой была Пакрет, когда родилась… Я вижу ее в пеленках… а на крестинах в длинном платьице… я сама его вышивала, чтобы она выглядела красивой… Потом она выросла… Помню день, когда у нее прорезались первые зубы! Как я тревожилась… как радовалась, когда она пошла своими ножками и в первый раз сказала «мама»… А еще помню день, когда одела ее в белое по обету в честь Богоматери…
Господин Рувьер вновь стал ходить из угла в угол, с трудом сдерживая обуревавшие его чувства — гнев, смешанный с тревогой и страхом. Госпожа де Мейак глухо рыдала в платок. Господин де Мейак и госпожа д’Эйди также плакали.
— Ей было два годика, — продолжала больная в том же сомнамбулическом бреду. — Я сшила ей крохотное белое платьице из муслина… коротенькое, с пышной юбочкой, с вырезом на груди… Мама? Помните, вы надели ей на шею то коралловое колье, в котором она так была похожа на
На сей раз госпожа де Мейак невольно вскрикнула, и бедная мать вздрогнула всем телом, словно внезапно пробудилась от сна.
— Нет, нет! — воскликнула она, целуя новорожденную. — Нет, все это неправда! Пакрет родилась только что, у нее еще нет зубов, она не может говорить, но она вырастет!
Господин Рувьер взял ребенка из рук жены и передал его кормилице.
— Унесите малышку, — сказал он сдержанно, но властно. — Дорогая, — добавил он, беря за руку супругу, — дорогая, вы страдаете, а в вашем положении любые волнения опасны. Вам следует побыть в своей комнате и отдохнуть. Прошу вас, пойдемте.
Госпожа Рувьер поднялась и послушно двинулась вслед за мужем. Когда оба вышли, а кормилица удалилась с младенцем, трое стариков переглянулись. Слезы стояли у них в глазах.
— Никогда моя бедная дочь не утешится, — сказала госпожа де Мейак.
— Но, в конце концов, девочку найдут, живую или мертвую! — воскликнул ее деверь. — Не может же вся полиция королевства оказаться бессильной перед лицом столь неслыханного похищения…
— Шестилетний ребенок, знающий свое имя и адрес, не может исчезнуть таким образом, — добавила госпожа д’Эйди.
— Здесь таится какое-то ужасное преступление, — прошептала бабушка, покачав головой. — Моя бедная внучка мертва!
— Мертва! Сестра, что вы такое говорите! Значит, произошло убийство? Но кто мог быть заинтересован в смерти нашей Пакрет?
— О! Убийство… Нет, это невозможно! Все случилось в тот день, когда мы вернулись из Марнеруа. Мы переезжали сюда на зиму… двери были распахнуты настежь, и девочка легко могла выскользнуть из дома…
— Но тогда кто-нибудь привел бы ее назад… даже если она убежала на улицу и заблудилась… Или прикажете поверить, что бродячие актеры в самом деле воруют детей?
— О, такое возможно и в наше время!
— Бедная малютка могла заиграться во дворе, где есть колодец… и упала туда, поскольку некому было за ней присмотреть.
— Колодец во дворе обшаривали целую неделю!
— Ребенок, потерявшийся вечером в Париже, может упасть в сточную канаву, в подвальное окно, в котлован строящегося дома…
— При этом всегда находят труп!
Старики замолчали, не смея продолжать расследование, к которому приступали уже чуть ли не в сотый раз.
Господин Рувьер, по-прежнему мрачный и взволнованный, вернулся в гостиную.
— Сударыня, — сказал он теще, — прошу вас, уговорите мою жену отказаться от этого безумного намерения. Нельзя давать нашему ребенку имя, навевающее столь печальные воспоминания.
— Зачем мне принуждать свою дочь? Ведь эта иллюзия утешает ее, — возразила госпожа де Мейак.
Господин Рувьер ничего не ответил. Судя по всему, он был крайне недоволен, но страшился выказать свои чувства. После минуты неловкого молчания он вышел.