Инферно. Последние дни
Шрифт:
— По запаху? — Она принюхалась к воздуху, — Паразит обостряет наше восприятие, знаете ли. Но мы ведь говорим о незараженных людях!
Я нахмурилась. Конечно, Астор Михаэле — человек, лишенный нравственных устоев, заблудившийся в лабиринте моральных рисков, но он очень хорошо понимал поведение толпы. Даже если прячущиеся в городе люди в ужасе, им по-прежнему требуется хотя бы лучик надежды.
— Не волнуйся. — Я похлопала себя по лбу. — Они придут.
К десяти вечера ветер усилился, неся с Ист-ривер холодный, соленый воздух.
Ангелы исчезли,
И, хотелось надеяться, защитить нас, если начнется что-то ужасное.
Перл включила микшерный пульт, и колонны громкоговорителей загудели. Она дала Захлеру низкое ми, он начал настраивать свой бас, и сцена подо мной загрохотала. Мос и Минерва вышли из тени и заняли свои места, вздрагивая от холода.
Мы выждали немного, глядя друг на друга. В конце концов, Перл придумала для нас идеальное название, но сообщить его было некому.
Поэтому мы просто заиграли.
На этот раз Захлер не замер, как истукан. Он начал большой рифф, басовые ноты загрохотали по парку, лениво отскакивая от стен недостроенных зданий вдоль края Манхэттена. Вспыхнули остальные лампы, ярко-белые вместо цветных гелиевых, к которым мы привыкли, такие резкие, как в кино. Их свет ослеплял нас, лишая возможности разглядеть хоть что-то в окружающей тьме. Мы чувствовали себя совершенно беззащитными и надеялись только на ангелов.
На этот раз застыл Мое; по его телу пробежало долгое содрогание, как будто он сражался с проклятием собственной музыки. Но, в конце концов, его пальцы заплясали по струнам; годы упражнений перевесили воздействие паразита внутри его.
Я начала барабанить, мышцы задвигались в соответствии с привычным узором, но порхание рук не успокаивало меня. И дело было не в пустой тьме передо мной и не в тысячах смертельно опасных, инфицированных маньяков вокруг. Дело было даже не в огромных, пожирающих людей созданиях, которых мы пытались вызвать.
Меня пугала мысль снова оказаться втянутой в механизм нашей музыки. Я помнила, как играла, не в силах остановиться, когда червь метался в толпе, расправляясь с людьми, которые, как загипнотизированные, смотрели на нас. Моральный риск все еще прятался по краю моих видений, наблюдая за мной и выжидая.
Если мир в ближайшее время не исцелится, эти видения могут стать слишком реальны. У меня кончаются таблетки, последняя полупустая бутылочка перекатывается в кармане, с каждым днем становясь все легче. Рискуя своей жизнью здесь, на холодном краю Манхэттена, я не была героиней. Я просто была логична.
Я отношусь к числу тех, кому, чтобы выжить, требуется цивилизация. Минерва запела, ее голос шарил во тьме, разносясь по пустому, заросшему деревьями парку. Призывая.
Воздух начал искриться, и вскоре я увидела музыку: ноты Моса парили в воздухе, пронзительная мелодия Перл, словно тоненький луч прожектора, двигалась между ними, заставляя их мерцать. Песня Минервы прорывалась сквозь все
Мы играли всю пьесу, от начала до конца, надеясь, что кто-нибудь нас услышит.
Когда мы закончили, не было ни приветственных криков, ни аплодисментов, ни хотя бы одного-единственного подбадривающего возгласа. Никто не пришел.
Потом огни вокруг слегка померкли, и я поглядела туда, где должны были находиться зрители.
И встретилась с целой галактикой глаз. Глаз, способных видеть ночью.
Они смотрели на нас, прикованные к месту, немертвые. Непохожие на ангелов, или Минерву, или даже дрожащего Моса, неспособные рассуждать здраво, лишенные человечности. Тут стояли те, кем болезнь овладела полностью. В грязных, рваных одеждах с сорванными логотипами — видимо, под воздействием проклятия. Многие были едва прикрыты, дрожали в драных пижамах и брюках от тренировочных костюмов — одежда, в которой обычно лежат в постели, когда от сильного гриппа поднимается температура, мысли путаются, и чувствуешь себя совсем плохо. Ногти длинные, черные и блестящие, как будто они приклеили к пальцам оболочки мертвых жуков.
Их там стояли сотни. Не шелохнувшись.
Нормальные люди не пришли, чтобы послушать нас. Это сделали вампиры.
Астор Михаэле был целиком и полностью прав. Наши настоящие зрители нашли нас по запаху.
— Вот дерьмо, — пробормотал рядом со мной Захлер.
Они зашевелились, в полном молчании — очарование песни ослабевало. Глаза вспыхнули голодным огнем.
— Нужно продолжать играть, — сказала я.
— Нужно удирать, — прошипел Захлер и попятился.
Толпа зашевелилась снова. Один из них двинулся к сцене, волоча ноги и щуря глаза от света.
— Захлер, остановись, — сказал Мос. — Это как с твоими псами. Не показывай, что боишься.
— Мои псы не едят людей!
Во тьме позади послышались новые звуки. Конечно, инферны перед нами были не единственными зрителями. Они стояли везде вокруг…
— Алана Рей права. Нужно продолжать играть, — сказала Минерва, — Мы не должны разочаровывать своих почитателей.
Она поднесла микрофон к губам и начала напевать.
Из усилителей полилась феерическая мелодия, безымянная, бесформенная, из которой мы сделали свою самую медленную песню: «Миллион стимулов для движения вперед».
Инферны начали успокаиваться.
К Минерве присоединилась Перл, растопыривая над клавиатурой пальцы, чтобы брать долгие, звучные аккорды. Потом вступил Мос: его быстрые ноты кокетничали с бессловесной мелодией Минервы, подталкивая ее перейти к стихам.
Начала играть я, сначала мягко проведя барабанными палочками по всем ведрам, а потом перейдя к медленным ударам. Наконец к нам с явной неохотой присоединился Захлер, его бас зарокотал во тьме.
Инферны по-прежнему не двигались, глядя на нас немигающими глазами.