Инферно
Шрифт:
Лэнгдон не знал, что он ожидал увидеть на изнанке маски — но точно не это.
Ничего.
Совсем ничего.
Только гладкая, пустая поверхность.
Сиена тоже была в недоумении.
— Гипс, и только, — прошептала она. — Если здесь ничего нет, что вы с Иньяцио увидели?
Понятия не имею, подумал Лэнгдон, разглаживая прозрачный пластик, чтобы отчетливее видеть. Тут ничего нет! Лэнгдон огорченно поднес маску к столбу света и внимательно осмотрел. Когда он чуть-чуть
Неровности в гипсе? Или… что-то другое? Он резко повернулся и показал на мраморную панель, подвешенную на петлях позади них.
— Посмотрите там, — сказал он Сиене. — Нет ли полотенец.
Сиена взглянула на него недоверчиво, но послушалась и открыла этот незаметный шкафчик. За дверью обнаружился кран для пуска воды в купель, выключатель фонаря над ней — и стопка полотняных полотенец.
Сиена с удивлением посмотрела на Лэнгдона, но он побывал во многих церквях по всему миру и знал, что почти всегда у священника под рукой есть запас пеленок — на случай неприятностей, обычных у младенцев при крещении.
— Хорошо, — сказал он, взглянув на полотенца. — Подержите пока маску.
Он осторожно передал ее Сиене и принялся за дело. Прежде всего он задвинул крышку купели на место. Потом взял несколько полотенец и застелил ими получившийся стол. После этого он щелкнул выключателем в шкафу, и фонарь у них над головой осветил пространство вокруг купели и белые полотенца на ее крышке.
Сиена бережно опустила маску на полотенца, а Лэнгдон взял еще несколько штук и, пользуясь ими как кухонными рукавицами, чтобы не трогать маску голыми руками, освободил ее из пакета. Теперь посмертная маска Данте лежала лицом вверх под ярким направленным светом, как усыпленный пациент на операционном столе.
Фактура маски под резким светом выглядела еще более неровной, отчетливости морщинам и складкам добавлял и тон потемневшего от старости гипса.
Внутренняя сторона казалась гораздо свежее наружной — она была белой и чистой, а не тускло-желтой.
Сиена озадаченно наклонила голову набок.
— Вам не кажется, что с этой стороны она новее?
Действительно, разница в окраске оказалась неожиданно большой, хотя оборотная сторона наверняка была того же возраста, что лицевая.
— Неравномерное старение, — ответил Лэнгдон. — Эта сторона не подвергалась воздействию солнечного света.
Про себя он сделал заметку, что надо покупать крем от загара с вдвое большим солнцезащитным показателем.
— Подождите. — Сиена наклонилась к маске. — Смотрите! Наверное, вот что вы с Иньяцио увидели.
Взгляд Лэнгдона пробежал по гладкой белой поверхности и остановился на том же пятнышке, которое он заметил еще под прозрачным пластиком — как бы черточку поперек лба. Теперь, при резком освещении, было ясно, что это не дефект гипса… а сделано человеческой рукой.
— Это… написано, —
Лэнгдон рассматривал надпись. Это была цепочка вычурных рукописных букв, бледных, буро-желтых.
— И это вся надпись? — чуть ли не сердито сказала Сиена.
Лэнгдон ее почти не услышал. Кто это написал? — думал он.
Кто-то во времена Данте? Это было маловероятно. Если бы так, ее бы давно обнаружил какой-нибудь историк искусства в ходе обычной чистки или реставрации и она упоминалась бы в литературе. Лэнгдон ничего такого не слышал. Ему пришла в голову гораздо более правдоподобная версия.
Бертран Зобрист.
Зобрист был владельцем маски и потому мог получить доступ к ней когда угодно. Он мог написать текст на внутренней стороне совсем недавно, потом вернуть маску на место, и никто бы об этом не узнал. Владелец маски, сказала Марта, запретил открывать шкафчик в свое отсутствие даже нашим работникам.
Лэнгдон кратко изложил свою теорию.
Сиену как будто убедила его логика, но что-то продолжало ее беспокоить.
— Не вижу смысла, — сказала она с сомнением. — Если поверить, что Зобрист тайно написал это на внутренней стороне маски и озаботился сделать этот маленький проектор, чтобы указать на маску… то почему не написал чего-то более содержательного? Это же бессмыслица. Мы с вами целый день разыскивали маску — и что мы находим?
Лэнгдон снова посмотрел на текст внутри маски. Надпись была очень короткой — всего семь букв — и вправду казалась совершенно бессмысленной.
Разочарование Сиены легко понять.
Тем не менее Лэнгдон ощущал знакомое волнение, какое возникало у него всякий раз на пороге разгадки. Он сразу понял: эти семь букв подскажут им, каков должен быть их следующий шаг.
Кроме того, от маски шел слабый запах; запах был знакомый, и сразу стало понятно, почему внутренняя сторона маски белее наружной: эта разница никак не была связана ни с возрастом, ни с солнечным светом.
— Не понимаю, — сказала Сиена. — Все буквы одинаковые.
Лэнгдон спокойно кивнул и еще раз взглянул на надпись — семь тщательно выписанных букв с обратной стороны лба.
— Семь «P», — сказала Сиена. — И что нам с этим делать?
Лэнгдон улыбнулся и поднял на нее глаза.
— Предлагаю сделать то, что рекомендуется нам в письме.
Сиена смотрела на него в изумлении.
— Семь «P»… это — письмо?
— Письмо, — подтвердил он с улыбкой. — И если вы изучали Данте, письмо совершенно понятное.
На Соборной площади человек в галстуке вытер ногти платком и потрогал гнойнички на шее. Стараясь не обращать внимания на жжение в глазах, он смотрел на недоступный баптистерий.