Информационная бомба
Шрифт:
Существует экстремальное искусство, так же как есть экстремальные виды спорта, подразумевающие претерпевание боли. Можно говорить даже о смертельном искусстве — потому что оно возникает только тогда, когда есть необходимость запечатлеть на автоматическую камеру мучения тела.
В XX веке визуальное искусство, которое Шопенгауэр называл приостановленной на мгновение болью от жизни, стало приучать к физической боли и смерти индивидов, свыкшихся с мыслью о том, что их тело станет объектом научного вуайеризма и готовых его предоставить «искусству» какого-нибудь доктора фон Хагенса.
В1906 году ежедневная нью-йоркская газета World вышла под заголовком «Верните мне тело отца!».
В статье говорилось
За девять лет до того, вскоре по прибытии на американскую землю отец и четверо его эскимосских товарищей скончались от ужасного туберкулеза.
Маленький Миник, тогда — восьми лет от роду, присутствовал на похоронах, но это был всего-навсего маскарад, организованный учеными с кафедры антропологии Колумбийского университета, желающими заполучить останки и помешать ребенку узнать, что его отец станет частью коллекции Музея.5 В этом неприятном деле большая доля ответственности лежит на Роберте Пири, будущем первооткрывателе Северного полюса, рассматривавшим эскимосов как недочеловеков, как «полезное подспорье для арктического путешествия».
Визуальные искусства не стали первыми и единственными, что предваряло «собрание ужасов XX века». Современный авангард родился не в тишине художественных галерей и национальных музеев, а в музее естественной истории вроде того Музея, где эскимосский юноша обнаружил среди остатков культуры Туле скелет родного отца в виде пронумерованного экспоната.
В музее классического искусства было принято выставлять плоды сомнительных экспедиций. В Музее мы наблюдаем опасное стремление к актуализации этих безнаказанных практик.
Таким образом, в то время, когда мировая пресса сделала одной из наиболее притягательных научных, спортивных и культурных целей нашей цивилизации покорение Северного полюса, грязные проделки нью-йоркского Музея, раскрытые газетой World в 1906 году, были заранее оправданы. В тот момент, когда человечество более не могло ждать: «Когда весь мир принадлежит нам, — писал Карл Краус, — как унизительно чувствовать, что его последний уголок пока недосягаем… Ведь Северный полюс важен для нас именно потому, что мы не можем его достичь! После того, как мы доберемся до цели, он будет для нас лишь вбитым в землю колышком с развевающимся флажком: свидетельством исполнившейся мечты и еще одной помехой для воображения. Покорение Северного полюса … лишь экспромт на тему прежнего развития».
Далее Карл Краус подытоживает: «Даже самая яркая личность столетия лишь на нескольких дней завоевывает внимание прессы — потом интерес публики обращается к кому-нибудь другому. Северный полюс всем надоел и, кажется, люди никогда так неожиданно и сильно не разочаровывались».
Менее изменчивая, чем казалось, мировая пресса уже успела переварить факт болезненного завершения освоения земного пространства и под влиянием панических сообщений погрузилась в предчувствие нового великого события, ставшего непосредственным следствием завершения освоения планеты: Первой мировой войны, которая должна была начаться через пять лет. Первая мировая война стала войной всеобщей и, в силу своей всеобщности, первой тотальной войной человечества против человека с использованием всего военно-промышленного арсенала средств массового уничтожения, вскоре заставившего работать на себя весь комплекс наук: от физики до биологии и психологии" .6 Таким образом, перенос захватнических устремлений с исчерпавшей себя географии небесного тела на тело человека, представляющего все еще неизученную и охраняемую множеством культурных, социальных и моральных запретов часть планеты, был лишь вопросом времени…
И торжественные празднования годовщины отмены
Без сомнения, после остервенелой эсплуатации живой Земли и исследования ее географии пришла очередь использования и картографирования генома человека. Замысел развитой постиндустриальной технобиологии и состоит в попытке сделать из каждого члена доживающего свои последние дни человеческого рода экспонат, и люди, подобно отцу юного Миника, уже не будут индивидуумами в буквальном смысле этого слова, потому что «individuum» значит «неделимый».
Господство научной и позитивистской философии XIX века подошло к концу, и теперь легче усмотреть предназначение нового комплекса секс-культура-реклама и его важную роль в «широком распространении безнаказанно совершаемых крупномасштабных преступлений, которые невозможно объяснить чьими-то дурными наклонностями».7 Что касается так называемых «репрезентативных» видов искусства, то уже да Винчи, задолго до свидетельских зарисовок из больничных моргов Рембрандта или Жерико, пытался проследить под кожей человека анонимное анатомическое строение, как и много позднее Пикассо, по словам
Аполлинера, писал кубистские портреты женщин, «как бы вскрывая трупы».
Распространение хладнокровного созерцания — парадоксального придатка научного наблюдения — сформировало особенную эстетику, что-то вроде «элементарного структурализма», объединяющего такие разные области как визуальные искусства, литература, технология, дизайн и даже социальные и экономические утопии XIX и XX веков.8 Хотя венские акционисты намеренно проводят перформансы в замкнутом пространстве перед камерой, уже давно подстерегающий взгляд принадлежит не художнику или ученому, но инструментам технологического исследования, индустриализации, срощенной с восприятием и информацией.
Вальтер Беньямин как-то неосторожно высказался по поводу фотографии: «Она делает возможным спасительное отчуждение человека от окружающего его мира и открывает свободное пространство, где любая интимность отступает перед освещенностью деталей».
Это и есть эндоколонизация лишенного интимности, ставшего чуждым и непристойным (из-за чрезмерного высвечивания деталей) мира, полностью отданного во власть информационной технике.
VII
Джун Хьюстон, американка двадцати пяти лет, решила сразиться с осаждающими ее призраками и установила четырнадцать камер постоянного наблюдения в стратегически важных местах своего дома: под кроватью, в подвале, перед дверью и т. д.
Каждая из этих live cams должна была передавать наблюдаемую ею картинку на вебсайт, и посетители сайта становились, таким образом, ghost watchers, «охотниками за привидениями».
В случае появления какой-нибудь «эктоплазмы», можно было сообщить об опасности с помощью сетевого окна диалога.
«Можно сказать, что интернавты стали моими соседями, свидетелями того, что со мной происходит», — заявила Джун Хьюстон.1 Вуайеризм придает новый смысл теленаблюдению: речь идет уже не о предотвращении преступного вторжения, а о возможности поделиться страхами, навязчивыми идеями, выставить напоказ весь комплекс подсознательных хитросплетений благодаря наблюдению за средой обитания.