Информаторы
Шрифт:
— Вы как думаете, мой сын красивый? — спрашиваю я.
— Да. Очень. А что?
— Просто интересно. — Я пожимаю плечами.
Один морской дьявол выплывает на поверхность и плещет по воде плавником.
— О чем вы с ним днем говорили? — спрашиваю я.
— Особо ни о чем. А что?
— Я хочу знать.
— Просто… о чем-то.
— О чем? — настаиваю я. — Рэчел.
— О чем-то.
Мы разглядываем морских дьяволов. Один уплывает. Второй неуверенно дрейфует в сиянии прожектора.
— Он обо мне говорит? — спрашиваю я.
— А что?
— Я хочу знать.
— Зачем? — она робко улыбается.
— Хочу знать, что он обо мне говорит.
— Он ничего не говорит.
— Да? — слегка удивляюсь я.
— Он не говорит о вас.
Морской дьявол кружит в воде, плещется.
— Я
— Придется, — отвечает Рэчел.
На следующей день мы с Тимом на пляже под тихим безупречным небом играем в нарды. Я выигрываю. Тим в наушниках, исход игры его не особо интересует. У меня выпадают двойные шестерки. Тим апатично озирает пляж, на лице — ни малейших эмоций. Кидает кости. На зеленый зонтик над нами садится красная птичка. К нам идет Рэчел в крошечном голубом бикини, с розовой гирляндой, попивая «перье».
— Привет, Лес, привет, Тим, — радостно говорит она. — Отличный день.
— Привет, Рэчел, — улыбаюсь я.
Тим кивает, не поднимая глаз, не снимая очков и наушников. И Рэчел стоит, переводя взгляд с меня на Тима.
— Ну, увидимся, — мямлит она.
— Конечно, — говорю я. — Может, на луау?
Тим не произносит ни слова. Я двигаю две фишки. Рэчел уходит, возвращается в гостиницу. Я выигрываю. Тим вздыхает, откидывается в шезлонге, снимает очки, трет глаза. Может, особых шансов не было с самого начала. Я ложусь, наблюдаю за Тимом. Он смотрит в море — теплое, тянется плоской синей простыней до горизонта, и, может, Тим пытается заглянуть за горизонт, и в глазах его разочарование, ибо за горизонтом — все та же плоскость, и холодает, хотя ветра нет, а ближе к вечеру океан темнеет, небо рыжеет и мы уходим с пляжа.
глава 5. Сижу тихо
Занавески не поднимаю до самого Нью-Мексико. Не поднимаю, когда поезд уезжает из Нью-Гэмпшира, мчится по Нью-Йорку, не поднимаю, когда поезд влетает в Чикаго, и потом тоже, когда пересаживаюсь на другой поезд, «Амтрак», что в итоге привезет меня в Лос-Анджелес. Подняв наконец занавески в крошечном купе, сижу на полке и смотрю на мелькающие пейзажи, точно за окном кино, а прозрачный оконный квадрат — экран. Смотрю на коров, что пасутся под хмурым небом Нью-Мексико, на нескончаемые задворки, бесцветное белье на веревках, ржавые игрушки, гнутые горки, кривые качели, тучи темнеют, поезд минует Санта-Фе. Мельницы в полях вертятся быстрее, груды желтого поповника вдоль мокрых шоссе дрожат, когда поезд пролетает мимо, и вот я уже мурлычу под нос «Это твоя земля» [29] , а потом достаю из чемодана все, что надену к отцовской свадьбе, кладу на полку, разглядываю, пока поезд не тормозит в Альбукерке, и тут же вспоминаю «Семейство Партридж» [30] и песню, которую они пели.
29
«Это твоя земля» (1956) — популярная песня известного фолк-певца Вуди Гатри (1912—1967), со временем обросшая огромным числом народных куплетов.
30
«Семейство Партридж» (1970—1974) — американский комедийный телесериал о приключениях семейства поп-музыкантов. В 1974—1975 гг. выходило продолжение «Семейство Партридж в 2200 г. н. э.».
Отец сообщает мне о своей женитьбе, в ноябре явившись в Кэмден. Мы едем в город, он покупает несколько книжек, потом кассету в музыкальном киоске. Не то чтобы мне хотелось книжек или кассету, но отец на удивление упорно желает мне что-нибудь купить, и приходится изображать ликование над кассетой «Клуба Культуры» [31] и тремя сборниками стихов. Я даже знакомлю отца с двумя девчонками — мы с ними сталкиваемся в книжном, они живут в нашем доме, я от них не в восторге. Отец все завязывает мне шарф, сетует на ранний снег, на холод, рассказывает, как прекрасно в Лос-Анджелесе, какие теплые дни да как уютны ночи, как
31
CultureClub (1981—1986) — британская поп-группа «новой волны», известная главным образом благодаря своему лидеру Бой Джорджу (Джордж Алан О'Дауд, р. 1961), по сей день отличающемуся крайней экстравагантностью. Оригинальный состав: Бой Джордж, Майки Крейг, Джон Мосс и Джон Су-эйд (которого вскоре сменил Рой Хэй). Далее в тексте упоминается композиция, вошедшая в альбом «Раскраска» (1983).
За обедом в кафешке на окраине он заказывает «шприцер» с белым вином. Вроде не переживает, когда я прошу джин с тоником. Мы заказываем обед, он выпивает еще два «шприцера» и, кажется, расслабляется.
— Ну-с, и как дела у моей панкушки?
— Я не панкушка.
— Да ладно, на вид ты несколько… э… панк. — Он улыбается, а поскольку я молчу, спрашивает: — Разве нет? — И улыбка сползает с его лица.
Мне вдруг становится его жаль.
— Наверное, да, немного.
Я допиваю, посасываю лед. Не дам ему играть первую скрипку, решаю я и спрашиваю про студию, про Грэма, про Калифорнию. Мы торопливо едим, я заказываю еще джин с тоником, отец закуривает.
— Ты про Шерил не спросила, — наконец замечает он.
— Разве?
— Да. — Он затягивается, выдыхает.
— Нет. Спросила.
— Когда?
— По дороге в город. Разве нет?
— По-моему, нет.
— Да нет же, я спрашивала.
— Я не помню, милая.
— Ну, мне кажется, спрашивала.
— Тебе она не нравится?
— Как Шерил?
Он улыбается, смотрит в стол, потом на меня.
— По-моему, мы женимся.
— Правда?
— Да.
— Это… ну… значит, поздравляю. Отлично.
Он смотрит вопросительно.
— Ты правда считаешь, что это отлично?
Я подношу бокал к губам, постукиваю по нему, чтобы лед упал на дно.
— Ну… до меня… э… постепенно доходит, что ты, кажется, всерьез.
— Шерил замечательная. Вы ладите. — Он запинается, тянется к сигарете, но отдергивает руку. — Ну то есть, ладили, когда общались.
— Не я же на Шерил женюсь — ты.
— Когда ты так отвечаешь, малыш, я сразу понимаю, что ты думаешь.
Я порываюсь коснуться его ладони, но что-то меня останавливает.
— Не переживай, — говорю я.
— Я был так… одинок, — говорит он. — По-моему, целую вечность.
— Угу.
— Наступает момент, когда кто-то нужен.
— Не объясняй, — поспешно говорю я, а потом не так жестко: — Потому что ты не обязан.
— Я хочу, чтобы ты меня одобрила, — просто отвечает он. — Вот и все.
— Тебе это не нужно.
Он откидывается на спинку, опускает сигарету, которую собирался прикурить.
— Свадьба в декабре. — Пауза. — Когда ты домой вернешься.
Я смотрю в окно на густой холодный снегопад, на облака, серые, будто асфальт.
— Ты маме сказал? — спрашиваю я.
— Нет.
За обедом официант усаживает меня за столик со старым евреем; тот читает потрепанную черную книжечку и бормочет — должно быть, на иврите. Старый еврей совсем не похож на моего отца, но манерой держаться напоминает многих отцовских друзей со студии. Еврей старше, с бородой, но после ноябрьского обеда с отцом я впервые ем так близко от мужчины. Я почти не притрагиваюсь к сэндвичу, тонюсенькому и черствому, и к остывшему овощному супу тоже. Съедаю мороженое, выпиваю «Тэб», собираюсь закурить и понимаю, что здесь не курят. Ковыряю сэндвич, оглядываю переполненный вагон-ресторан, замечаю, что все официанты черные, а пассажиры — по большей части старики и иностранцы. Снаружи мелькает пейзаж цвета сепии, саманные домишки, молодые матери в обрезанных джинсах и блузках с бретельками поднимают красных младенцев, показывают им поезд, вяло машут проезжающим вагонам. Пустые автокафе, громадные, явно заброшенные помойки, опять саманные дома. В купе я разглядываю шмотки на полке, в наушниках Бой Джордж поет «Церковь отравленного разума», песню с кассеты, которую в ноябре купил мне отец.