Ингвар и Ольха
Шрифт:
– Зверята, – спросила Ольха нерешительно, – верно, что поляне подняли мятеж? Едва узнали, что Олег помер?
– Милая, да все одно бы поднялись. А смерть великого князя только воодушевила. Ускорила.
– А ты? Почему ты здесь?
Ключница оскорбилась:
– Милая, как можно иначе? Ты такая красивая. Сердце мое к тебе прикипело. Пекусь как о родном дитяти. Потому и пришла, чтобы пособить, вывести тайно, когда наших головорезов нет близь… Только как будешь пробираться?
– Хорошо бы на коне. А потом лесами. К нам на коне не проехать.
Зверята
– На всех дорогах люди с оружием. Молодой девке там не место. Снасильничают скопом, а потом еще и зарежут. Нет, я бы тебе посоветовала другое.
– Что?
Зверята помялась:
– Ты как с хозяином?
– Ингваром? – спросила Ольха настороженно.
– С ним, бедолагой.
– Никак, – ощетинилась Ольха. – Тоже мне, бедолага!
– Гм… Не обижает, я грю? Ну, не больше, чем если бы поймали те, на дороге?
– А… нет, – ответила Ольха холодно. – Еще нет.
Сказала и устыдилась своих слов. В последние дни Ингвар ходит на цыпочках, боится смотреть в ее сторону. Зверята вздохнула, взглянула исподлобья, заколебалась, а потом заговорила быстро, будто торопилась перебежать через холодную воду:
– Тебе надо пробраться с ним в его загородный дом. Нет, милая, не спорь! Я знаю, что скажешь. Да, он рус, но человек справедливый. И среди русов бывают люди, как видишь. В его тереме будет покойно. Все русы укрепили свои терема так, что прямо кремли, а не терема. Видать, у них на севере жизнь такая тяжелая.
– Если его терем уже не захвачен, – возразила Ольха, тут же поймала себя на том, что не спорит по сути, не отвергает терем лишь потому, что он принадлежит Ингвару.
– Вряд ли, – покачала головой Зверята. – Там, как нарочно, собралась сильная дружина. И челядь любит Ингвара. Не отдадут даже своим. Я, правду сказать, уже послала сынишку Окуня. Пусть вызнает все, предупредит, что едем.
Ольха ощетинилась:
– Похоже, ты уже все за меня решила. И даже за воеводу!
– Милая, – всплеснула руками Зверята, – да рази есть выбор?
Глава 42
Зверята, крепко держа Ольху за локоть, вывела в коридор. Снизу доносились раздраженные мужские голоса, громко заплакал ребенок.
Павки не было, а Боян, в полном доспехе и с мечом за спиной, встретил их расширенными глазами:
– Что? Что будем делать?
– Уходим, – распорядилась Зверята властно. – Берем коней и возвращаемся в терем Ингвара.
– Да это почти через дорогу…
– Дурень, в загородный!
Лицо Бояна осветилось надеждой. Он посмотрел на Ольху, снова на Зверяту, спросил дрогнувшим голосом:
– Это Ингвар так велел?
– Он, – ответила Зверята, не моргнув глазом.
– Тогда я сейчас, – заторопился Боян, – сейчас!
Он с грохотом пронесся по коридору. Терем наполнялся шумом, криками. Боян распахнул дверь в одну незаметную комнатенку, исчез. Зверята ругнулась, но было по дороге, они с Ольхой заспешили к выходу. Ольха на ходу заглянула в комнату, куда забежал Боян, задержалась. В дальнем углу на ложе виднелась
Боян стоял на коленях возле ложа, осторожно трогал старика:
– Отец… Отец, проснись!
Старческие дряблые веки с трудом приподнялись. Молот прошептал слабо:
– Сынок… Что случилось?
– Отец, – торопливо заговорил Боян, – надо уходить. Поляне восстали. Наши дружины все в дальних весях. Нас в Киеве не больше двух десятков.
Молот с трудом приподнялся. Высохшая рука беспомощно пошарила у изголовья ложа.
– Где мой меч? Мужчинам позор умереть в постели.
– Отец, – сказал Боян с болью и нежностью, – твоя рука не удержит нынешний меч.
Он бережно приподнял отца, тот исхудал, могучие некогда мышцы растаяли, как воск на горячем солнце, а кожа пожелтела, пошла темными старческими пятнами.
– Сынок, – сказал Молот с достоинством, – мы должны драться!
В выцветших глазах зажегся гордый огонек. Он попытался выпрямить спину. Охнул, его перекосило.
– Да-да, – согласился Боян, – но в удобное для нас время и в удобном для нас месте.
Он ухватил отца на руки, бегом вынес в коридор, бросив на Ольху виноватый взгляд, торопливо сбежал по лестнице. Уже на крыльце Молот, опомнившись, спросил слабо:
– Сынок… неужто бежим?
– Отступаем, – бросил Боян.
Он оглянулся, отыскивая своего коня. Возле коновязи Ингвар седлал коня. Белая кобылица из Багдада стояла уже под седлом. Уздечка была в золотых бляшках, а под украшенным золотом седлом блестела расшитой серебряными и золотыми нитями дорогая попона. Павка бегом вывел коней, увидел Бояна с отцом на руках, заорал возмущенно:
– Ты и этого старого хрычару берешь?
– Это мой отец, – огрызнулся Боян.
Павка хрюкнул недовольно, мотнулся в конюшню, оттуда уже потянулись струйки дыма, вывел еще двух коней. Боян в нерешительности посмотрел на них, на отца, наконец усадил его в седло коня, которого Павка оседлал для себя, сам сел позади. Ветерок развевал серебряные пряди старика. В своей длинной рубашке, в какой Ольха привыкла видеть детей и женщин, он казался совсем маленьким и беспомощным. Только ширина ладоней напоминала, что некогда был сильным и могучим воином.
Павка, разозлившись, седлал нового коня, а Бояну бросил с упреком:
– Забыл, как он нас гонял? Самое время его оставить!
– Тебя гонял за дело, – огрызнулся Боян.
– А тебя?
– За дурость. Что с тобой связался. Чужие груши крал, будто своих не было.
– Чужие всегда слаще. Вон даже хоть и свою бабу, но ежели в чужом сарае…
Руки Ингвара опустились, когда он увидел Ольху с узелком ее вещей в руках. Лицо его стало желтым, как у мертвеца. Он стоял и смотрел. Глаза его были полны отчаяния. Сердце Ольхи застонало от жалости. Она высвободила руку от хватки Зверяты, буркнула: