Ингвар и Ольха
Шрифт:
«Ящер меня возьми, – подумал он бессильно. – Сама же виновата, змея подколодная». Не сопротивлялась бы, люди не погибли бы ни с ее стороны, ни с его. И осталась бы… Да, забрали бы заложниками только ее младших братьев. Так, на всякий случай. А она правила бы почти как и раньше, всего лишь признав Олега верховным князем примученных к дани племен, князем над князьями.
Руки его начали сближаться. Он с великим трудом заставил себя скакать, как будто не слышит ее молчаливого плача. Кожа горела как в огне, так хотелось прижать ее к груди, погладить по голове, успокоить.
Скорее бы Киев, взмолился он. Никогда не жаждал
Он вспомнил ее лицо, ее глаза. Да, ей долго не придется ждать, когда кто-то возьмет ее в жены. Отбоя не будет! Возьмут и будут счастливы. Даже не ради ее земель, а ради ее самой. И каждый вечер она будет кому-то снимать сапоги, стелить постель…
Он скривился и сам не понял, почему одна только мысль, что она станет чьей-то женой, подняла волосы на затылке, а по коже пробежали мерзкие пупырышки, будто после ядовитой многоножки. Да, она приживется в Киеве, потому что назад дороги не будет. Он сам отрезал ей все дороги.
– Плачь, – сказал он сочувствующе, – плачь сейчас. Мне мама говорила, что лучше выплакаться сразу.
Ее голос был едва слышен:
– Кто сказал, что я плачу?
– Мне показалось.
– Пусть не кажется… Женщины нашего племени не плачут в руках врага. Княгиня не будет плакать тем более.
Он чувствовал, как она глубоко вздохнула, стараясь выровнять дыхание и прекратить тихий безнадежный плач. Она враг, беспощадный враг, но он чувствовал уважение к ее стойкости. Если бы родилась мужчиной, она бы водила дружины в походы. Возможно, сама бы огнем и мечом соединяла племена в одно крепкое государство.
– Скоро Киев, – сказал он. – Ты увидишь другую жизнь.
Ее голос стал тверже, он почувствовал в нем мощь, словно она вложила в него всю жизнь:
– Сварог, взгляни на землю!.. Перун, мой бог, я ли не приносила тебе кровавые жертвы? Меня хотят отдать под власть коварного пришельца из-за моря, ненавистного князя русов Олега! Помоги, а я клянусь, что не успокоюсь, пока не убью и не брошу собакам его кровавого пса – Ингвара Северного.
Его потрясла не сама клятва, а та страстность, с какой она ее произнесла. С холодком по спине понял, что древлянская княгиня в самом деле не успокоится, пока не выполнит клятву. Неважно, дала ее богам, родителям или себе.
Он ехал молча, покачиваясь в седле в такт шагов Ракшана. Чувствовал себя так, будто его окунули в прорубь и там оставили. С ним едет его смерть, а он бережно держит ее в руках.
Дорога иногда выныривала на опушку, и тогда слева тянулись распаханные поля, виднелись избушки. Потом кони снова мчались, почти задевая боками деревья. Ингвар видел следы рубки деревьев, хворост весь выбран, здесь в лес ходят как в свой задний двор.
Он насторожился, ладонь опустил на рукоять меча, что торчала слева у седла, но коня не придерживал. Впереди между деревьями молодой здоровенный парень в рубахе до коленей тащил двухколесную тележку. В ней сидели, держась за борта, седой как лунь старик и такая же старая женщина. Ольхе было достаточно беглого взгляда, чтобы понять все.
Ингвар загородил дорогу, раздраженно смотрел на парня, потом на стариков. Такое лицо у него становилось, когда чего-то не понимал. Старики были очень похожи, так бывает даже не у брата с
Старики прервали неспешный разговор, смотрели на воеводу русов без страха и любопытства. Лица у них были в мелких морщинках, как печеные яблоки, глаза выцвели от старости.
Ингвар бросил озадаченно:
– Эй, ответствуй! Куда везешь таких немощных? Они не годны на сборе ягод, там и малец уморится. Им и сучья собирать трудно. Аль бортничать? Но их пчелы забьют.
Парень смотрел исподлобья:
– Воевода, мы дань платим исправно. Чего тебе еще?
– Да я просто любопытствую.
– Мы дань платим, – повторил парень упрямо. – А в наши обычаи тебе лезть незачем. Там не будет прибыли.
В его словах прозвучала затаенная угроза. Ингвар чуть подал коня вперед, тот напер на парня грудью. Да, с чужими богами лучше не спорить. Прибыли не будет, а беду накликать легко.
– Я просто любопытствую, – повторил он сухо. – Ты можешь везти их дальше. Но почему, если я все верно понял, не дождался зимы? Сейчас корму хватит на всех.
– Они так захотели, – объяснил парень. – Летом в эту пору повстречались, в эту пору и хотят уйти. Вместе, как и жили.
Он наклонился, подхватил оглобли. Ингвар молча смотрел, как уперся в землю ногами, двуколка потащилась дальше, скрылась за деревьями. Старики молча смотрели только друг на друга.
Ингвар зло хлестнул коня. Тот взыграл, несправедливо обиженный. Кожа на скулах Ингвара натянулась, желваки заиграли. Процедил у Ольхи над ухом с ненавистью:
– Проклятая земля! Проклятый народ!
Ольха проводила долгим взглядом стариков. Те и сейчас смотрели друг на друга любяще, неотрывно. Не знают, встретятся ли еще в другой жизни, где окажутся: в вирии или в подземном мире Ящера, удастся ли снова быть вместе, и потому вбирают взглядами друг друга всецело.
Дурак этот воевода русов, подумала она неприязненно. В зимнюю бескормицу, когда из сусеков выметают последние крохи, почти в каждой веси стариков сажают на санки, везут в лес и оставляют там на растерзание диким зверям. Это правильный обычай, чтобы выжили молодые. Иначе хлеба может не хватить детям, а без них погибнет род, погибнет и племя. Старики сами напоминают взрослым детям, чтобы те отвезли их в лес. А те еще оттягивают разлуку, пока совсем не становится голодно, хоть щепки грызи!
Кони шли ровным неспешным галопом. Ингвар молчал, всадники скакали молча. Измученная, она чувствовала, как ее тело расслабляется, теряет власть. Несколько раз заставляла себя держаться, не спать, нельзя выказывать слабость перед врагом, лютым врагом, самым худшим из них – кровавым псом Ингваром…
Ингвар чувствовал, как ее твердое как камень тело становится мягче. Она расслабилась, уже засыпая, вздохнула горестно и поерзала в его руках, устраиваясь поудобнее.
Ветерок трепал ее золотые волосы, они щекотали ему лицо. Знакомый запах душистого сена и терновника наполнял ему ноздри. Во сне злое выражение ушло с ее нахмуренного лица. Брови удивленно поднялись, пухлые губы чуть раздвинулись, обнажая ровные белые зубы. Ресницы были длинные, пушистые, загнутые, скулы гордо приподняты. Однако чистое невинное лицо было настолько беззащитным, что у него остановилось сердце.