Инициатива наказуема
Шрифт:
– Это не смешно.
– Те четыре раны на твоей шее – его клыки. Он напал на тебя, потому что его тело начало ему отказывать. Другой причины нет.
– Почему я? Какого хрена? – я всхлипнула, хотя понимала, что если разревусь, то снова почувствую боль.
Конечно, мне не верилось в эти сказки. Моника изначально странно себя вела, и, возможно, пыталась запугать или привязать к себе. И у нее это почти получилось.
– Отец очень стар. Ему уже лет двести, а то и больше. Но он такой потрясающий: самый лучший, самый умный, самый красивый… Я его боюсь и в то же время восхищаюсь. Он долго жил и видел, как рождаются и умирают короли, как начинаются
– А? – тут я пожалела, что не познала радости половой жизни раньше, как советовали друзья Риты.
– Когда он уехал два месяца назад, то выглядел уже не очень хорошо, а когда приехал, стал похож на себя прежнего. Значит, твоя кровь ему помогла.
– То есть, мой козырь – это моя девственность? Если я перестану ею быть, то потребность во мне отпадет?
– Не знаю… Если ты ему понравишься, то он оставит тебя здесь, как мисс Ди. Вроде когда-то он тоже пил ее кровь, а потом они были любовниками, но он то ли перегорел к ней, то ли еще что-то у них случилось. Чего не знаю, того не знаю.
– А ты? Разве ты не подходишь ему?
– Я? Нет, конечно. Мы все любим отца, но он зачем-то каждые несколько лет предпочитает эту любовь подогревать – дает нам выпить воды с каплей его крови. Зачем это делать? Я и так верна ему до гроба. Поэтому, мы, «порченные», – тут она хохотнула, – не можем помочь хозяину вернуть здоровье.
– Сколько вас тут?
– Отец, я, Никки, мисс Ди… и еще семь женщин. Это если тебя не считать.
– До меня были девушки?
– Я помню только одну, мне было шесть, а ей около двенадцати. Но она долго не протянула, он выжал из нее все буквально за месяц. Мисс Ди говорила, что были на ее памяти еще две или три.
«Точно маньяк», – подумала я, и ужас снова накрыл меня с головой.
– Почему ты называешь его отцом? Вы родственники?
– Он мне не родной. Когда-то отец забрал меня с улицы, но я ничего не помню о тех временах и росла уже здесь, в его доме. Когда была маленькой, то считала мисс Ди своей матерью, но она быстро развеяла мои мечты. А потом я приняла кровь хозяина, и он стал мне настоящим отцом. Хотя этого можно было не делать, я и без того очень его любила.
– Мне жаль тебя.
– Почему же? Лучше я буду носить ему еду и стирать одежду, чем меня бы продали в какой-нибудь бордель. Отец сам всегда говорит, что спас меня, и я ему благодарна. Пока ты слушаешься и делаешь все, как он любит, то он хорошо к тебе относится.
– А кто такой Никки? Его сын?
– Пф, – Моника опять рассмеялась. – Конечно, нет. Он сын кухарки, что здесь работала. Она забеременела от кого-то из других работников, и это разозлило хозяина. Слышала, что он хотел убить их обоих, но в итоге расквитался только с ее любовником. С тех пор он не берет к себе в услужение мужчин. А ее сына он решил оставить. Никки тоже принимал кровь и считает себя его сыном, безропотно выполняет все, чтобы тот ни сказал.
– То есть Никки
– Ну да. А что?
– Да ничего, – нужно было срочно сменить тему. – Ты правда мне поможешь?
– Сделаю все, что в моих силах. Я люблю хозяина, но и смотреть на страдания невинного человека тоже не могу. Он приказал мне кормить и следить, но не сказал, что нельзя позволить тебе бежать. Однако, ты должна поправиться. Хорошо?
– Хорошо.
Наконец, у меня появилась надежда вернуться домой. Я все равно не особо верила, что мой похититель – это кровожадный вампир из баек, но запомнила все, что рассказала Моника. Скорее всего, у них тут какая-то секта, где неуравновешенный главарь промыл им мозги. А если он и правда вампир, причем, как показывает его образ жизни, весьма «очеловеченный», то к нему наверняка можно найти подход и обнаружить ахиллесову пяту.
Лежа на плече Моники, я снова смогла заснуть, чувствуя приятное спокойствие и умиротворение. Наутро ее со мной уже не было, а дверь была по-прежнему закрыта.
Первая неделя, проведенная в заточении, действительно походила на отпуск. Такие, знаете, каникулы в психбольнице. Меня кормили три раза в день обычной домашней едой. Поначалу я боялась ее употреблять, но Моника поела вместе со мной и, таким образом, показала, что пища не отравлена. Ее забота обо мне, какая-то материнская, немного пугала. Мысленно я старалась к ней не привязываться на случай, если она подставит меня. Тогда мне будет не так больно.
Она сидела со мной, пока я ела, помогала делать растяжку, потому что за сутки лежачего положения мои мышцы ныли от желания подвигаться. Я пыталась выяснить, где мы находимся, но Моника не отвечала, мол, потом объяснит.
Огромной удачей оказалось то, что они поддерживали связь с внешним миром. Стационарный телефон, по словам моей надзирательницы, был у них только один, и чтобы им воспользоваться нужно набрать код доступа перед звонком, а его знает только Анаксимандер. Если нужно было куда-то позвонить, их хозяин все делал только сам.
Продукты и прочие предметы для бытовых нужд раз в несколько дней ездил покупать Никки на машине, оттуда он привозил газеты и журналы. Моника даже передала мне пару книг, чтобы я не сильно скучала в заточении.
Получив литературу, я задумалась о судьбе своего рюкзака. Они могли его сжечь или выбросить, чтобы уничтожить улику, но надежда была. Я исследовала свою комнату вдоль и поперек, но не нашла ни розеток, ни батарей. Электричеством-то они пользуются, ведь нужно как-то готовить и стирать, да и у меня в комнатушке была на потолке плоская лампа, которая загоралась и гасла в строго определенное время.
Периодически заходила мисс Ди. Она делала мне уколы, меняла повязку, накладывала мазь. С легкой улыбкой она говорила, что я иду на поправку, и скоро боль покинет меня – я смогу, как и раньше, нормально двигаться, говорить и есть. Вот только, если верить Монике, выздоровление мне не на руку, наоборот, пока я болею, их хозяин ко мне не притронется.
И действительно, кроме медичек, я вообще больше ни с кем на общалась, пока мои раны не зажили настолько, что ко мне снова вернулась жизненная энергия. Мне было так одиноко, что я с нетерпением ждала очередного приема пищи, чтобы хоть словцом обмолвиться с живым человеком. После нашей ночи откровений Мо была немногословна и вела себя гораздо более сдержанно. Стоило серьезно подумать, кто еще из нас к кому больше привязался.